Мистер Морг - Роберт Рик МакКаммон

кровати в ожидании, откинувшись на промокшие подушки. Невероятная победа распадающегося разума над разложившейся материей, подумал Мэтью. Он допил чай и, почувствовав себя немного бодрее, поставил кружку на стол. Он смотрел, как Кристина бесшумно идет по ковру. Врач отошел, освобождая ей место и стул, чтобы она могла сесть, если захочет. Она приблизилась к кровати и посмотрела на то, что там лежало. Мэтью и Оберли тоже подошли.

Было слышно лишь, как богач со свистом дышит. Воздух в комнате казался таким же промерзшим и коварным, как земля за окнами. Все стало смутным и сомнительным.

— Дочка, — прохрипел лорд Мортимер.

Она ничего не ответила. Рука в перчатке снова поднялась и прижалась ко лбу. Кристина качнулась на ступнях взад и вперед. Потом оглядела комнату, стены и потолок — как пойманное в ловушку животное, которому больше негде спрятаться, подумал Мэтью.

— Поговори со мной, — почти умоляющим голосом произнес отец. — Пожалуйста.

Она продолжала молчать.

— Кристина! — сказал лорд Мортимер так, как будто стоял на коленях перед Крестом.

Мэтью увидел, что ее взгляд упал на отца. Увидел, как она вздрогнула. Как ее руки в перчатках сжались по бокам в кулаки. Но, будучи с ним одной крови и, возможно, имея такой же характер, она оставалась твердой.

— О чем мне говорить? — тихо спросила она зловеще сдержанным голосом. — О моей матери… твоей жене… о том, как ты довел ее до самоубийства? О том, как Морган не выдержал твоего гнева? О том, как мы с Морганом всегда тянулись к тебе с любовью, а ты отворачивался от нас? Потому что… папа, ты всегда, всегда был так занят. — Не дожидаясь ответа, она непреклонно продолжала зачитывать список сокрушающих обвинений. — Не поговорить ли мне с тобой о сотнях — а может быть, и тысячах — людей, которые мучились в твоих шахтах и мастерских, на твоих полях и в теплицах-потовыжималках? О том, как нам было стыдно, когда мы узнали, что ты используешь людей… и получаешь от этого удовольствие? О семье Нэнс, о Коуплендах и Энгельбургах? Которые были друзьями нашей семьи — до тех пор, пока для своих нужд ты не уничтожил предприятия их отцов и не разрушил все мечты их детей. А может, нам с тобой поговорить о здании Уиттерсена и о погибших рабочих? И об адвокатах, которых ты нанял, чтобы из года в год не платить того, что был должен? О чем мне говорить? Обо всем этом или и о других грехах и мерзостях? Об остальных людях, обиженных тобой, о прочих твоих злодеяниях? Скажи мне.

Умирающий съежился. Может быть, он размышляет над тем, что хотя Смерть еще не пришла за ним, но пришла Правда?

Кристина Мортимер вонзила меч глубже.

— И ты смеешь следить за мной здесь? Заставляешь нанятого тобой человека уговаривать меня? Чтобы я забыла, какой это кошмар — быть твоей дочерью, видеть, как ты уничтожаешь мою мать, брата и почти все, что было мне дорого? — Она моргнула, и несказанный ужас отразился в ее глазах. Снова оглядевшись по сторонам, она почти взвыла: — Зачем я здесь? Что я тут делаю? Не знаю… Не знаю!

— Мисс Кристина, — сказал Оберли и протянул руку, чтобы дотронуться до ее плеча, но она отстранилась. — Пожалуйста. Проявите к нему чуточку милосердия.

— Нет, — сказал лорд Мортимер почти четким, сильным голосом. — Нет, — повторил он с кривой улыбкой на страшных губах. — Милосердие мне не нужно. Не затем… не затем я позвал тебя, дочь. Я ни к кому не был милосерден… И сам о нем не прошу. — Его зрячий глаз влажно блестел. — И ко мне никто милосердия не проявлял. Я не понимаю, что это такое. Оно мне ни к чему. Это слабость. Костыль какой-то. Убивай, или убьют тебя — вот по какому принципу я всегда жил. Даже с отцом… Я сражался с ним насмерть… Потому что он хотел сломать меня… чтобы узнать, из чего я сделан. Запер меня в чулане. Ты, дочка, говоришь о потовыжималках? Он запер меня в чулане… за пустяшное нарушение правил, которые он установил. Мне нельзя было оттуда выходить… Меня не кормили и не поили… до тех пор, пока я не попросил бы у него прощения. И знаешь, сколько я просидел в том чулане… в темноте? Когда все вокруг было в моей моче и дерьме? Знаешь… сколько? — Он кивнул, как будто все еще гордился той своей детской победой. — Дворецкий сказал мне, что… я просидел там пять дней и четырнадцать часов. Меня выпустили против воли отца. А едва я успел прийти в себя… он снова засунул меня туда же. На этот раз… я продержался почти целую неделю. Но я кое-чему научился, дочка. Я понял… мужчине — даже мальчику — с добрым сердцем не выжить. Выживает он только благодаря силе воли. Да. Вот почему я еще жив сегодня. Сейчас. Потому что захотел увидеть тебя… поговорить с тобой, услышать, что ты скажешь… и я не умру, пока это не будет сделано и я не успокоюсь.

— Убивай, или убьют тебя? — заговорила она. — Что сделала мама, чем она так тебя разозлила? А что сделал Морган? Господи, папа… — Ее голос дрогнул. — Что такого сделала я?

Лорд Мортимер не ответил. Наверное, не смог, подумал Мэтью.

— Мы были недостаточно хороши для тебя? — спросила она. — Недостаточно сильны?

Наконец резко, хрипло и глухо прозвучал ответ:

— Вы были слишком хороши для меня. Я знаю это теперь, глядя в зеркало… что отражает прошлое. А я был слишком слаб… чтобы отпустить все это… то, что внутри меня… Слишком слаб. А здесь я считал себя… очень, очень сильным. И теперь смотри, дочка… на то, чем я стал и что у меня есть… Смотрите, — сказал он, обращаясь к Мэтью, Оберли и врачу, — это предупреждение о том, во что может превратиться человек… который так до конца и не вышел… из той темной комнатки… и который до сих пор… живет там, в молчании и страхе. Я не буду просить о милосердии, — произнес покрытый язвами рот на блестящем лице, — но скажу… то, что никогда не сказал бы отцу или еще кому-либо