Белые пешки - Екатерина Звонцова

Включили музыку. Начали болтать. Я обняла девчонок и передала им теплый уголовный привет от Ники. Саша передо мной извинилась, Ася взяла меня за руку, и у меня язык не повернулся сказать им: «Помните рыжего дядьку-доктора, который с вами возле универа разговаривал? Так вот, скорее всего, его больше нет. Или скоро не будет». Вместо этого я запела «Кукушку» Цоя. А Лева, не сводивший с меня глаз, подхватил.

Ася молча смотрела в окно – на снег, подсвеченный фонарями. Когда я объявилась, она радовалась, теперь – снова загрустила, конечно, из-за Пэтуха, черт его возьми. Зло берет иногда, Макс: прислал через какого-то сослуживца письмо, даже уговорил вложить в тетрадь. Неужели сам не можешь вырваться? Ну хоть разок? Ах да, это же вроде считается дезертирством. Извини. А тогда, глядя на Асины низенькие хвостики, я подумала, что, скорее всего, больше Нового года ввосьмером не будет. И ничего не ощутила.

Президент сказал речь, пробили часы, и мы еще выпили. За двенадцать ударов перед глазами пронесся весь год, увы, не как пестрый калейдоскоп, а как червяки фарша через мясорубку. Телевизор вернулся к обычному занятию – показывать околесицу, какой-то концерт. Мы выключили его и выволокли на свет божий древний кассетник. Кассеты были всё больше рок, старый, не всеми из нас любимый. Но Левка, конечно, поставил что надо. Снова Цоя. И все было хорошо, пока не заиграл «Апрель», под который меня совсем накрыло.

«Над Землей мороз. Что ни тронь – все лед».

Где ты, наш апрель? Где ты, апрель этого мира?

Я взяла начатую бутылку шампанского, выскочила на улицу и там, на широком дворе, просто легла на снег.

Она набрала номер Кирилла и поговорила с мальчишками – узнала, что Дорохов все еще жив и, возможно, будет бороться. Закрыла глаза, не ощущая ни облегчения, ни холода, и прислушалась к себе. Она была точно маленькое черное пятно в большой белой дыре. В природе же вроде есть не только черные, но и белые дыры. Так Сашка говорила, которая теперь хорошо разбиралась в астрономии.

Сашка… она была сегодня самой бодрой. С одной стороны, как всегда, а с другой – иначе. Мало заговаривала сама, больше слушала и поддерживала разговоры. Не пела, хотя раньше любила попеть. Марти понимала ее. Подруга, конечно, устала быть на ролях суперклея, вероломно оставленных Максом. Она ведь была. Как минимум, не давала совсем завянуть Аське, с истерики которой и начала твориться хрень. «С истерики»… Марти попыталась это вспомнить, и стало стыдно. Да нет, конечно, нельзя это так называть. Да, Ася расстроилась, да, захотела побыть одна, но вообще-то не нужно валить на нее долбоебизм Макса. А на Макса не стоит валить факт, что…

Марти моргнула. Какой факт?

«Не хочу об этом думать», – запротестовал мозг, и Марти над ним смилостивилась. Испытаний и так хватило: перелет, Ника и… Сережа. Вот тот бедный рыжий мальчик, чью фотку и чей номер Марти отыскала у Дорохова в телефоне.

«Вы только не пугайтесь, Сергей, вы меня не знаете, но вашего папу…»

Она зажмурилась. Ярость захлестнула волной. Как жаль, что она не может перестать быть маленьким черным пятнышком в белой дыре и превратиться в проклятье. Огромное страшное проклятье, которое пролетит бесконечные расстояния, преодолеет все преграды и падет на голову тому, кто возомнил себя вправе распоряжаться чужими жизнями, прошлыми и настоящими. Как отнять у него эту власть? Как?

– Every time I look at you I don’t understand… – тихо раздалось со стороны дома.

Заскрипел снег, и Марти открыла глаза. Конечно, Джей Си. И только один человек обожал мюзикл «Иисус Христос – суперзвезда» так же, как Марти, и мог разговаривать фразами из арий Иуды и Иисуса.

– Why you let the things you did get out of your hand. – Она села, и Лева набросил на нее свою куртку. – Да сама не знаю, почему, Лёв. Так получается.

Он сел рядом. Отхлебнул из бутылки. Поморщился:

– Кислое.

– Как наши рожи, – подколола Марти, и он все-таки прыснул. – Что, Лёв? Адский год, да? Страшно начинать следующий. Видя, что мы не можем ни на что повлиять.

Он перестал смеяться и посмотрел на нее в упор. Какие все-таки странные темные глаза, и вообще, как есть – сумасшедший ученый. Ну разве что слишком нетщедушный.

– Ты помнишь, почему Балто никак не давали тащить ту упряжку, хотя он был сильнее и быстрее Стила? – вдруг тихо спросил он. Марти вспомнила легко.

– Потому что в нем текла кровь волков, и даже он сам ее сути не понимал.

Лева молчал и улыбался. Снег сверкал в его растрепанных волосах.

– А что случилось потом? – спросил он наконец.

– Балто победил, – снова вспомнила Марти. – Но только когда услышал других волков.

Лева кивнул и поднялся. Взял бутылку, глянул на дом.

– Пойдем еще выпьем чего-то нормального. Дэн пока не спит. Ждет тебя.

Ладонь, за которую Марти ухватилась, была теплой и шершавой. Без волчьих когтей, зато вся в мелких рубцах и ожогах. Марти встала. И вдруг вспомнив, о чем не рассказала пока Нике и остальным, поняла, что Лева прав.

Волк – или волки – скоро объявятся. И правила игры станут другими.

02.02.2007. Дэн

Я ненавижу это состояние, когда много дурных предчувствий, мало светлых мыслей и плохо спится. Все время вспоминается что-то нехорошее, что-то витает в воздухе. Ты будто в застоявшемся подмерзшем болоте, но понимаешь: долго ты здесь не пробудешь. Сейчас рванет. А что рванет?

Недавно кое-что все-таки произошло. Точнее, я кое-кого встретил, и это было странно. Потому что в странном месте. В странное время. И говорили мы тоже о странном.

Он прибрался на могиле, положил цветы и присел на скамейку неподалеку – порисовать. Задумчиво вгляделся в заросшую молодыми деревцами аллею и понадеялся, что деревца – сирень. Учитель любил ее, особенно белую; она часто появлялась на его работах. Но точно Дэн не знал: ему не приходилось бывать на местном кладбище.

Теперь он приходил сюда почти каждую неделю. Смахнуть снег, навести порядок, просто подумать. Его не отпускала горькая мысль: вот они, разговоры ученика с учителем. Вот такие, немые и бессмысленные, а ведь могло быть иначе. Если бы он не решил внезапно взрослеть. Если бы не подумал, что восхищение этим человеком какое-то ненормальное и вдобавок отнимает слишком много времени. Если бы…

Флорентийский в его голове посмеивался на этих