Микеланджело. Жизнь гения - Мартин Гейфорд

которого хватит нескольким поколениям семейства Буонарроти, а потомки Лионардо обеспечили продолжение рода.

Тем не менее, если Лионардо случалось не угодить ему каким-нибудь подарком, Микеланджело по-прежнему мог реагировать раздражительно и недовольно: «Я уже писал тебе о получении треббьяно и о том, как, не попробовав его на вкус, раздарил немалую часть бутылок в уверенности, что оно такое же хорошее, как то, которое ты не раз присылал мне прежде; за это я поплатился срамом и огорчением»[1457]. Со своей стороны, как всегда подозревал Микеланджело, Лионардо пристально и неусыпно следил за своим наследством.

Неизбежная бурная ссора из-за финансовых вопросов произошла между ними в конце жизни Микеланджело, когда он подарил огромную сумму денег преемнику Урбино, своему слуге Антонио дель Франчезе, происходившему из того же города Кастель-Дуранте в области Марке, что и Урбино. Эту историю изложил Вазари, впрочем, перепутав имена слуг. Однажды он спросил у Антонио, что тот будет делать после его, Микеланджело, смерти. Антонио ответил, что тогда придется ему искать другого господина. «Ах ты несчастный, – сказал ему Микеланджело, – надо мне помочь твоей бедности»[1458].

И он подарил Антонио две тысячи скудо, гигантскую сумму, составлявшую примерно две трети его собственного гонорара за роспись Сикстинской капеллы или двадцать годовых жалований профессора Флорентийского университета[1459]. 14 апреля 1563 года Микеланджело подтвердил в официальной дарственной, что эти деньги – полученная на законных основаниях собственность Антонио. Спустя несколько месяцев он яростно опроверг предположение Лионардо, что его ограбили. С ним обращаются как нельзя лучше, настаивал Микеланджело, а потом, он не младенец и сам способен о себе позаботиться. Те же, кто уверяет Лионардо в обратном, – лжецы и негодяи.

Несомненно, Микеланджело странно относился к деньгам. Он копил деньги, зачастую юлил и хитрил ради денег, требовал денег, движимый, как можно догадаться, сложными чувствами: с одной стороны, страхом перед бедностью, глубоко укоренившимся еще в детстве, а с другой – решимостью поставить себя на равных с заказчиками, вызвав их уважение. Тем не менее иногда, как в вышеописанном случае, он мог проявлять почти ошеломляющую щедрость. В основе обоих вариантов поведения, возможно, лежало желание непременно контролировать ситуацию. Это он решал, какого вознаграждения заслуживает, это он решал, кого осыпать деньгами.

Утрата части доходов продолжала печалить Микеланджело на протяжении всего понтификата Павла IV[1460]. За него пытался ходатайствовать Донато Джаннотти, но безуспешно. Вступался за него и Себастьяно Маленотти, вместе с Микеланджело состоявший архитектором на строительстве собора Святого Петра и живший в доме мастера. Маленотти убеждал уполномоченных упомянуть о причиненной Микеланджело несправедливости в беседе с папой, но тщетно. В марте 1556 года Маленотти признавался Лионардо Буонарроти, что Микеланджело постепенно стал преодолевать боль от утраты Урбино, но исцелился бы от скорби быстрее, если бы ему вернули жалованье. Существовали причины, в том числе враждебность папы, по которым просьба Микеланджело не была уважена. Павел IV непоколебимо стоял на позициях богословской ортодоксальности и намеревался реформировать Церковь, ужесточая, искореняя и запрещая[1461]. Он стал быстро терять популярность в Риме, пытаясь искоренить проституцию, азартные игры и богохульство. Он заставил римских евреев носить особую одежду, отличающую их от христиан, и переселил их в гетто. Он учредил цензуру в форме индекса запрещенных книг и подумывал о том, чтобы снести алтарную стену Сикстинской капеллы, а это повлекло бы за собой неизбежное уничтожение «Страшного суда». Возможно, снос с самого начала был затеян с целью избавиться от шокирующих фресок, ведь, по словам Вазари, он уже велел Микеланджело «привести в порядок» роспись, так как «фигуры, там изображенные, слишком непристойно выставляли свои срамные части». На это Микеланджело дал еще один надменный и горделивый ответ: «Скажите папе, что это дело небольшое и порядок навести там нетрудно. А он пусть наведет порядок во всем мире, навести же порядок в живописи можно быстро»[1462]. (Впрочем, эту отповедь он произнес не Павлу в лицо, и едва ли нашелся хоть кто-то, осмелившийся передать его слова понтифику.)[1463]

Павел IV был предвестником новой, нетерпимой эпохи, но в некоторых отношениях он напоминал своих предшественников Юлия II и Павла III. Он был раздражительным неаполитанским аристократом, который, не в силах противиться соблазну, всячески покровительствовал своим родственникам Карафа и люто ненавидел испанцев, возможно, потому, что они заняли его родные земли. Подобно Юлию II, он был полон решимости изгнать из Италии варваров, но преуспел весьма мало.

В середине 1556 года испанское войско под командованием герцога Альбы приготовилось напасть на Рим; горожане стали опасаться повторения катастрофы 1527 года[1464]. Город укрепили, а его фортификации восстановили и упрочили, затрачивая на них, по мнению венецианского посланника, примерно по восемьдесят тысяч скудо в месяц. Эти огромные расходы себя не оправдали. 1 сентября Альба вторгся в Папскую область, а 15-го разорил небольшой город Анагани. Спустя десять дней Микеланджело, в сопровождении Маленотти и своего нового слуги Антонио, отбыл на север.

В письме к Лионардо Микеланджело довольно неискренне объяснял свой отъезд желанием отправиться на богомолье в Лорето[1465]. Нельзя отрицать, что по временам, когда поток его доходов иссякал, Микеланджело обращался к мыслям о божественном и подумывал совершить паломничество ради спасения души. В сороковые годы, когда ему в очередной раз перестали поступать деньги за переправу через По, он решил было даже, не пожалев усилий и времени, отправиться в Сантьяго-де-Компостела. Однако теперь он просто тщился скрыть свой страх, бросившись в поспешное паническое бегство, последнее из целого множества за его долгую жизнь.

Маленькая компания прибыла в городок Сполето в умбрийских холмах и остановилась там. По-видимому, отдых в сельской местности пришелся Микеланджело по вкусу. В декабре того же года он писал Вазари, что, «наряду с большими неприятностями и расходами, испытал великое наслаждение в Сполетанских горах… Так что я вернулся в Рим меньше чем на половину самого себя, ибо поистине нигде не найдешь себе покоя, кроме как в лесу»[1466]. Странно вообразить столь презиравшего пейзажную живопись Микеланджело, который наслаждается покоем в поросших лесом, тенистых холмах Умбрии. Но он и сам происходил из холмистой местности, Сеттиньяно. Не только тревожные, но и блаженные дни он провел в Апуанских Альпах. Микеланджело и в самом деле любил возвышенные, уединенные места.

В конце октября его вызвали назад в Рим. Строительство собора продолжалось, однако неудивительно, что, пока над папской казной тяготел долг в миллион скудо, жалованье Микеланджело так и не возвращали. В этот момент он чуть было не вернулся во Флоренцию. Ему оставалось только закончить деревянную