Первые шаги жизненного пути - Наталья Гершензон-Чегодаева

Не слишком удачной оказалась жизнь маминого старшего брата дяди Коли. Его мы видали только по праздникам в нашем доме. Не помню, чтобы нас водили к ним хоть один раз. Но все же мы знали его больше, чем дядю Шуру, и были с ним ближе, забирались к нему на колени, он с нами возился, шутил, рассказывал нам сказки, чего дядя Шура никогда не делал. Это был тогда уже пожилой, лысеющий человек с редкими седеющими волосами. У него было худое лицо со впалыми щеками и несколько обвислым носом. Его голубые навыкате глаза смотрели как-то странно, немного сбоку, потому что он от рождения был слеп на один глаз. В молодости это был красивый, остроумный и блестяще-одаренный юноша, обладавший феноменальной памятью. Но жизнь скрутила его и убила в нем все свои дары.

Сначала на него гнетом легли разные семейные тяготы. Главной тяжестью было то, что, когда ему было лет двадцать, отец, смолоду страстный картежник, будучи адвокатом, проиграл какие-то казенные деньги по случаю чего все имущество семьи было продано с молотка, ему, как старшему сыну, пришлось хлопотать по этому унизительному делу, после чего у него в душе осталась какая-то травма, вся жизнерадостность и блеск исчезли навсегда. К. тому же он рано начал тяжело болеть: у него образовалась язва желудка, которая донимала его в течение всей жизни. Окончив филологический факультет с золотой медалью, он не стал двигаться дальше по научной дороге. Нужда заставила его взять выгодное место педагога и воспитателя в лицее, где он прежде сам учился. Так он и застрял там до самой революции. Только под конец, чуть ли не в 1917 году, он решил бросить это дело и задумал сдать кандидатский экзамен по юридическому факультету. Экзамен был сдан им блестяще, но это оказалось впустую, так как после Октябрь-ской революции юридическая наука стала совсем другой и его знания не нашли для себя применения.

В голодные годы Гражданской войны, когда в Москве нельзя было ни за какие деньги достать ни куска белого хлеба, дядя Коля вынужден был уехать на юг, где было сытнее. Он уехал один и года полтора прожил в Мелитополе. Еще раньше, в 1915 году, он перенес тяжелейшую операцию по поводу своей язвы. Ему как будто после операции стало несколько легче, но все же он продолжал хворать желудком до конца. Умер он от сердца, от водянки в декабре 1924 года всего 53 лет от роду.

Последние годы жизни он служил на простой канцелярской работе в каком-то учреждении военной промышленности, там же, где работала Таня.

Дядю Колю мы любили и совсем не стеснялись, потому что он был ласков и добр с нами. Любили тоже его маленькую жену, тетю Надю, красивую, как куколка, до самой старости. Тетя Надя была человеком ангельской душевной чистоты, доброты и кротости. Дядя Коля влюбился в нее еще в ранней молодости, при жизни матери. Знакомство произошло через тетю Лидию, которая, кажется, была в Орле (или в Ливнах) учительницей в гимназии, принадлежавшей сестре тети Нади Анне Афанасьевне. Тетя Надя привязалась ко всей семье Гольденвейзеров, часто гостила у них, и все они ее очень полюбили, в том числе и бабушка. Но когда сын Коля сообщил матери о своем намерении жениться на Наде, та пришла в полное отчаяние. Она говорила, что ему нужна не такая жена, что Надя будет тянуть его к низу, а не толкать вперед и т. д. Дядя Коля, обожавший свою больную мать, отложил женитьбу. Бабушка довольно скоро после этого умерла. Но тетя Надя, также очень любившая ее, после ее смерти не хотела и слышать о свадьбе, говоря, что получится так, будто они ждали этой смерти.

Свадьба состоялась только через четыре года — в 1902 году. Мать не ошиблась. Устроив уютный уголок, тетя Надя словно запрятала туда мужа, окружив его паутиной семейного быта. Очевидно, он оказался слабовольным человеком и сам втянулся в повседневную жизнь с Инаядом и Гидаядом, уютным сидением за чайным столом, канарейками (которых он очень любил и всегда их имел несколько) и т. д.

В конце его жизни они пережили одну тяжелую историю. Дядя Коля очень любил Еленину Парашу, много возился с ней, пока она была девочкой, занимался с нею уроками. Из нее выросла красивая девушка, привязанная к нему, как дочь. А у него чувство к ней приняло другие формы. Кажется, он сам очень мучился от этого, так же, как и безответная, кроткая тетя Надя. Параша стала также одной из причин разрыва Кота с тетей Адей. Кот довольно долго был в нее влюблен, пока она не вышла замуж за красавца английского происхождения Павла Павловича Тикстона.

У тети Нади был удивительно прекрасный и грустный конец. Она пережила мужа больше чем на десять лет, и умерла в 1934 году от рака пищевода. Помню, что она пришла к дяде Шуре прямо из поликлиники с рентгена со снимком в руках, на котором своими словами был написан диагноз ее болезни. В течение этой страшной болезни, когда она совсем уже не могла глотать, от нее никто не слышал ни одной жалобы. Она вся светилась каким-то внутренним светом и думала только о том, чтобы не быть в тягость окружающим.

После смерти дяди Коли она продолжала жить все в той же квартире на Гоголевском бульваре с двумя старшими сестрами — Анной Афанасьевной и Софьей Афанасьевной. У обеих сестер были тяжелые характеры, и они постоянно ссорились между собой. А она сияла между ними как светлый алмаз. Так и до последних часов своей жизни она думала только о них и старалась их ничем не обременять. Судьба пощадила ее. Она относительно не слишком страдала, лежала только последние дней десять и умерла как бы от воспаления легких, очевидно, от метастазов в легкие.

Мой папа очень любил дядю Колю — своего товарища по университету. Помню, как он рыдал, узнав о его смерти (за два месяца до собственной кончины). Он очень жалел его, но совершенно не мог выносить атмосферы его дома. Бывал там крайне редко и чрезвычайно тяготился теми разговорами, которые приходилось слушать и вести у них за столом.

Рождество

Для меня воспоминания о родных главным образом связались с воспоминаниями о семейных праздниках, прежде всего о Рождестве, а затем о наших и маминых днях рождения и именинах, когда неизменно приходили к нам все родные.

Самым уютным из праздников было Рождество. Надо сказать, что все церковные праздники мы больше всего праздновали с мамой, а папа держался несколько в стороне. Мы так и знали, что папа — еврей, а мы и мама русские. Но в устройстве елки папа тоже всегда принимал участие. Рождество и подготовку к нему я помню с самых ранних лет. От этого времени вспоми-нается мне, как мы вместе с мамой делали серебряные и золотые картонажи из специальных покупных листов с тиснеными изображениями. Помню, что, когда мы были совсем маленькие, вешали чулок на ночь каждый вечер в течение всей рождественской недели и каждый раз нахо-дили в нем какой-нибудь пустяк. Это было тогда, когда мы еще отчасти верили в существование Деда Мороза. Зато позже, в новой квартире, Рождество стало самым интересным и веселым праздником, центром зимнего года.

Мы начинали готовиться к нему задолго, наверное, за Целый месяц. Это было очень весело. По вечерам, перед Ужином, а иногда и после него, мы располагались с мамой вокруг обеденного стола в столовой. Очень часто приходила и Поленька. Больше всего мы клеили цепи из золотой, серебряной, а иногда и цветной бумаги. Длинные полосы, которые разрезались на одинаковые кусочки, из них склеивались вставленные одно в другое колечки. У меня, конечно, кольца получались неодинаковой ширины, были измазаны "Синдетиконом" и прилипали к пальцам. Клеили коробочки, разные картонажи; сами сочиняли штучки из спичечных коробочек, золотили орехи.

Елку мы иногда ходили выбирать вместе с мамой; чаше же она покупала ее одна. Это бывало в Сочельник утром. После обеда елку вносили в столовую, и с той минуты нам уже не разрешалось входить туда.

Елка была самым интересным, таинственным, бесконечно уютным, казалась огромным счастьем. Без сомнения, это в значительной мере определялось красотой той легенды, которая была с ней связана. Может быть, некоторую роль играло и то, что елочные игрушки были тогда необыкновенно хороши, разнообразны и интересны. Во всяком случае, с того момента, как квартира наполнялась чудесным запахом елки, и до тех пор, пока елку, покрытую кусками оплывшего разноцветного стеарина и остатками золотых нитей, не выносили во двор, в душе цвело счастье и ни на минуту не прекращалось ощущение великого праздника. Помню, что даже ночью, во сне или в минуты просыпания ощущение присутствия елки-счастья все время продолжалось. Так, один раз, когда елка была в доме, в лунную морозную ночь я почему-то проснулась. На занавесках были причудливые лунные узоры. Мне казалось, что по воздуху тянутся тонкие серебряные нити, из которых воздвигается волшебно-прекрасная елка, я любовалась этим сказочным видением и так и заснула с ощущением такого полного счастья, какого не бывает в жизни взрослых людей.