Империализм как высшая стадия «восточного деспотизма» - Марк Юрьевич Вуколов

основывая свою власть на грубом принуждении. Вавилоняне при Навуходоносоре переняли ассирийскую практику депортации, сослав евреев после разрушения Иудеи в Вавилон («вавилонское пленение иудеев»), — Нововавилонское царство просуществовало только чуть больше 100 лет (627–539 гг. до н. э.). Борьба с народами, обладающими наибольшим желанием независимости, посредством террора возобновилась в Советском Союзе в 1940-х, когда крымские татары, чеченцы, ингуши, кабардинцы, калмыки, причерноморские греки были сосланы в Среднюю Азию (операция «Чечевица»). Насильственная «ассимиляция» продемонстрировала свою недееспособность — очаги этнической нестабильности лишь географически перемещаются, обосновываясь в другом регионе, желание свободы у депортированных дополняется стремлением вновь обрести родину[110]. Кроме того, появляются межэтнические антагонизмы между автохтонным населением и депортированными, как показал опыт киргизов и турок-месхетинцев. Крайним проявлением политики насильственной ассимиляции является целенаправленное массовое истребление народа (геноцид)114. Так, Карл Великий, желавший окончательно устранить кочевую угрозу на границах его империи, приказал вырезать всё аварское население, превратив ранее густонаселённую Паннонскую равнину в пустующую территорию в центре Европы. Причём не всегда народ истребляют полностью — в таком случае геноцид становится грозным предупреждением против новых восстаний. Темучин распорядился казнить всякого из враждебного племени татар, кто был выше колеса, помиловав детей. Византийский император Василий II после битвы при Беласице в 1014 году приказал ослепить 10 тысяч взятых в плен болгар, за что получил прозвище «Болгаробойца». Ему удалось покорить Болгарию, во времена Стефана Великого объединившую под своей властью большую часть Балканского полуострова, и включить её в состав Восточной Римской империи в качестве фемы. Подобный крайний способ борьбы с сепаратизмом является парадоксально эффективным, но крайне дорогостоящим.

Третий способ — наименее безболезненный и самый действенный — культурная ассимиляция. Но она возможна только в том случае, если метрополия находится на более высокой стадии социокультурного развития: имеет собственную унифицированную письменность, высокоразвитую науку и культуру[111]. Фраза «Civis Romanus sum» («Я есть римский гражданин») была источником гордости для произносивших, отражая высокий статус римского гражданина, к которому стремились лица и неримского происхождения. Это оправдывало «особую миссию империи» и побуждало варваров к подчинению[112]. О схожей роли британского культурного превосходства говорил и первый чернокожий президент ЮАР Н. Мандела: «я был воспитан в британской школе, а в то время Британия была домом всего лучшего в мире. Я не отвергаю влияния, которое Британия и британская история и культура оказали на нас». В ином случае — когда колония находится на более высоком социокультурном уровне, от неё стоит отказаться, так как попытки насаждения языка и культуры метрополии в «колонии», обладающей не менее богатой культурой и историей, приведёт к ряду восстаниям, как это произошло в Польше в ответ на политику русификации.

Существует механизм ментальной цементации империи — превращение языка и связанной с ними культурной реальности в неотъемлемое качество имперской бюрократии. Ключевую проводниками подобной ассимиляции становится управляющая механизмами государства мультиэтническая аристократия[113]. Однако этот механизм может сработать в обратном направлении, если элита метрополии численно значительно уступает «колониальным подданным», которые, освоив «имперский», язык неминуемо ассимилируют колонизаторов. Именно поэтому Хубилай запрещал китайцам учить монгольский язык и вступать в брак с монголами. Возможность добиться власти и богатства — органически взаимосвязанные в «восточном» обществе атрибуты успеха — открывается только через приобщение к имперской культуре, то есть к культуре метрополии. Продвижение по карьерной лестнице должно быть сопряжено с владением «имперским» языком, причём доступ к вертикальной социальной мобильности должно быть открыто и для представителей национальных меньшинств. Именно чиновники из этой среды становятся опорой Центра на национальных окраинах. Национальные языки, как и национальная культура, по причине ненадобности забываются и превращаются в «мёртвые». Также важную роль играет религиозный прозелитизм: обращение подданных национальных регионов в религию метрополии укрепляет их связь с ней. Однако это возможно, если среди покорённых народов доминируют традиционные политеистические культы без кодифицированного религиозного канона. Однако даже в этом случае агрессивный прозелитизм, основанный на насильственном обращении в доминирующую веру, может повлечь лишь формальное принятие религии метрополии. Новокрещенская контора в России 1730–1760-ых, расцвет деятельности которой пришёлся на время «бироновщины», действовала репрессивными методами, стараясь обратить в православие мари, удмуртов, татар. Формально принявшие православие народы после удаления правительственных войск возвращались к язычеству. В истории только один раз культурно высокоразвитый народ, исповедующий ответвление одной из мировых религий — протестантизм, удалось обратить в иную веру: в XVII веке в результате массовых репрессий против протестантов и реституции собственности католической церкви императору Священной Римской империи Фердинанду V удалось восстановить в Чехии католицизм, который преобладает там до сих пор.

Первый успешный опыт ассимиляции предприняли аккадцы, при Саргоне Древнем и Нарам-Суэне распространявшие аккадский язык в качестве официального наряду с шумерским. Если завоеватели пребывают на менее высокой ступени цивилизационного развития, они сами становятся объектом ассимиляции: завоевавшие Китай монголы, несмотря на политику дискриминации китайцев, поддались значительной ассимиляции, пока не были свергнуты и завоёваны при династии Цин, став неотъемлемой частью Китая до Синьхайской революции 19111912 гг. Другой яркий пример — франки, растворившиеся в галло-римском большинстве ко временам коронации Гуго Капета.

Особенный подход выработали Ахемениды. Кочевники Ирана, не имевшие собственной письменности, за жизнь одного поколения покорили высокоразвитые цивилизации Мидии, где существовала древняя письменная традиция собственного языка, Лидии и Нововавилонского царства с аккадским и шумерским языками и выдающейся архитектурой (Висячие сады Семирамиды). «Персы сами были народ грубый…Они сохранили с простотою нравов прежнюю дикость и неразвитость…Покорённые народы стояли впереди своих победителей», — отметил В. Андреев[114]. Чтобы избежать восстания и распада империи, персы старались подчёркнуто лояльно относиться к покорённым народам, противопоставляя свою гуманную власть жестокой ассирийской и вавилонской. Завоёванным странам была предоставлена широкая автономия, их подданным гарантировались «естественные» права на жизнь, религиозную свободу и неприкосновенность личности, что зафиксировано в Диске Кира Великого, депортированные народы возвращали на их родину — именно Кир («царь Кореш») разрешил евреям вернуться в родные Иудею и Израиль. Однако народы империи так и не были ассимилированы — в этом причина многолетней нестабильности Персидской империи, которую постоянно сотрясали восстания.

Завоёванный ещё Камбисом I Египет поднимает мятеж против персов в правление Артаксеркса I. При нём же вспыхивает Великое восстание сатрапов Малой Азии, поддержанное греческими полисами. Самым масштабным стало восстание самозванца Гауматы, провозгласившего себя «чудесно выжившим» сыном царя Кира Баридей. Жрец Гаумата был мидийцем, и именно Мидия присягнула ему на верность первой. Он фактически перенёс столицу на её территорию и приблизил к себе мидийцев, добившись, однако, верности подданных и других провинций Персидской империи. Восстание Гауматы являлось эпизодом персидско-мидийской внутриимперской вражды, став попыткой мидийцев восстановить контроль над землями,