Цена империи. Чистилище - Влад Тарханов

Марию, матерь Спасителя нашего: «За что»? Она сказала: «Внуки твои будут предавать друг друга. Господь накажет Романовых за их грехи. За стяжательство. За жадность. За властолюбие. И самым страшным будет грех Иудин». И мы плакали вместе.

— Тебе матерь Бога нашего, Спасителя Иисуса дала какой-либо знак, дочь моя? — еле сумел выдавить из себя Гермоген.

— Она плакала. И слезы ее были кровавыми… И я плакала. И слезы мои падали на землю русскую, пропитанную моей кровью.

Рука императрицы безвольно упала на постель. Силы быстро покидали нестарую еще женщину. Гермоген понимал, что уйти просто так не сможет. Ему надо было что-то сказать. Он произнёс нечто, что, по его мнению, соответствовало ситуацию, стараясь утешить человека, которому остались несколько дней жизни.

— Разве не милостью своею Дева Мария, матерь Спасителя нашего, Иисуса Христа, освятила тебя во сне твоем? Разве показывает Господь тебе, что случиться? Сие лишь то, что может случиться. Всё в руце Божьей… Молиться надо, чтобы миновала семью твою чаша сия…

Женщина перекрестилась, Гермоген поразился: «Откуда у нее только силы взялись»?

— Мне осталось немного, я знаю, что могу умереть со дня на день. Я хочу собрать детей своих и сказать им слово своё. Сказать всем Романовым.

— Благословляю тебя на подвиг, дщерь Господа нашего, Мария.

* * *

Санкт-Петербург. Зимний дворец. Покои императрицы Марии Александровны

12 февраля 1880 года

— Мари, дорогая, вы слишком слабы…

Кто бы что ни говорил, при всей своей влюбчивости, необычайной способности увлекаться, к императрице, матери своих детей Александр Николаевич относился с особенной нежностью и предупредительностью. Да, многочисленные роды подорвали здоровье этой хрупкой особы, которая и в молодости здоровьем не блистала. И в последнее время ситуация в императорской семье была весьма двойственной, фактически, император жил с Долгоруковой, разве что старался, чтобы его женщины не пересекались, хотя их покои были в одном крыльце дворца, любовница — этажом выше. Он ценил императрицу за ее особый такт: за всё время она лишь однажды вмешалась в дела Империи, настаивая на освобождении Болгарии и всех православных балканских народов от турецкого ига. Утешением этой бледно болезненной женщины были религия и благотворительность. И тут такая неожиданность. Она опять проявила необычайную твердость духа и упорство, сталкиваясь с которыми Александр всегда уступал.

— Я обязана, mon chéri[2], я обязана сказать…

— Прости меня, Мари, но что такое ты должна сказать нашей семье, что хочешь собрать их всех вместе?

— Это важно. Моя последняя воля. Dernier mot[3].

— Хорошо, Мари, я прикажу собрать их всех. Это обязательно завтра?

— Чем скорее…

— Завтра в полдень. Все соберутся в обеденной зале.

Неожиданно для себя император склонился и прикоснулся губами к ее руке. Он хотел знать, что хочет сказать Мария, но боялся ее утомлять. Легче было согласиться, сделать так, как она хочет.

В расстроенных чувствах император шел длинными переходами Зимнего дворца: анфилады комнат, одна за другой, он был сегодня слишком взволнован и спешил отдать приказания, а самому отправиться к своей «милой Дусе». Идя по анфиладам комнат второго этажа, он даже сам не знал, как и зачем тут очутился, хм… это же невдалеке от обеденной залы. Надо отдать распоряжения. Где же мой адъютант? Ах, вот и он! Дежуривший сегодня при императорской особе Пётр фон Энден сам нашёл государя.

— Ваше императорское величество! Разрешите доложить: вас ожидает министр просвещения…

Повинуясь руке царя фон Энден замолк.

— Петя, немедленно… сообщить всем Романовым, кои находятся в столице, что завтра в полдень мы собираемся в обеденной зале, дабы выслушать последнюю волю ее императорского величества, Марии Александровны. На сегодня все визиты отменить. Министра просвещения на послезавтра, в десять часов поутру.

Верный адъютант кивнул, тут же помчался выполнять приказание монарха. Он ценил этого курляндского немчика за точное исполнение приказов и подчеркнутую дисциплинированность. Никаких загулов, никакого манкирования своими обязанностями. Александр II признался себе, что он раздражён из-за того, что на завтра была назначена важнейшая встреча, которая, к тому же, должна была пройти в режиме максимальной секретности. В восемь часов поутру государь в статском собирался в простом экипаже отправиться на рандеву, для которой была выбрана конспиративная квартира, о которой знали буквально несколько человек в самом ближнем окружении царя. Поэтому государь и собирался ночевать у младшего брата в Новомихайловском дворце. Оттуда удобно было на неприметном экипаже, который снимет его доверенный человек, добраться в нужное место. Вопрос был в том, как успеть еще и на это мероприятие, ну что же, придется появиться в Зимнем в самом недопустимом (для императора) виде. Завтра он получит ответ на вопросы о том, кто стоял за убийством генерала Мезенцева, а также результаты расследования смерти царевича Николая. Он уже предвидел, к каким выводам могло прийти следствие, понимал и то, что обещанием объявления личной войны Британской империи так просто не разбрасываются. Завтра мир станет иным! Совершенно иным! Он нашёл этого молодого человека, подающего надежды рядового сотрудника военного министерства совершенно случайно… ему назвал эту фамилию в разговоре князь Вяземский, почему-то Александр запомнил, и имя, и фамилию. Так появился агент императора «Медведь», имени которого, кроме двух человек (включая и самого царя), никто не знал.

От мыслей государя отвлек какой-то шум. Он посмотрел на источник неприятного звука: им оказался молодой человек, то ли столяр, то ли печник, который, кажется, собирается ремонтировать полку у печки. Точно! Это столяр! Как его там зовут? Степан![4] Точно, мне же рассказывали анекдот про него, мол, понравился приятный и сообразительный столяр одному из жандармов, что отвечают за безопасность дворца. И так крепко понравился, что задумал оный взять его в свою семью зятем. Говорят, что дочка у жандарма не удалась собой внешне, да и приданного прижимистый папа не отвалит приличного, вот и ищет кого проще. Ну что же, парень вроде приятный, ежели повалится мне в ноги, я его от кабальной женитьбы освобожу! И государь приветливо улыбнулся работнику, который низко поклонился монарху.

Халтурина еще долго била дрожь. Вот он же, тот момент, ради которого он тут оказался! Молоток был в его руке. Ведь хотел броситься на монарха и убить его одним ударом завершив своё дело! Что остановило его руку? Добрый взгляд царя? Его массивная фигура, гвардейская стать? И Степан честно признался себе, что испугался — испугался того, что его схватят, независимо от того, удастся ему убить тирана, или нет. Да, он готов пройти сквозь пытки и казнь… но не готов. Есть разница между словами и делами! Представив себе допросы и пытки,