Цена империи. Чистилище - Влад Тарханов

им правду». Не забыл Мезенцев упомянуть английского поэта Альфреда Теннисона: «Я ненавидел Россию с самого своего рождения и буду ненавидеть, пока не умру».

Примерно через час Император предложил генералу немного отдохнуть и в кабинет занесли чай с несколькими вазочками входящего в моду лакомства: сахарного варенья из ягод садовой земляники и крыжовника. Мезенцев отметил про себя, что Александр Николаевич прислушался к его словам, ибо перед тем как лакеи с подносами занесли всё, что приличествует для поглощения ароматного, обжигающе горячего напитка, государь сложил карту и спрятал её в стол. Во время короткого перерыва, Николай Владимирович, желая немного развеселить Императора, рассказал ему о том, что несмотря на то, что уже прошло более полувека после смерти Наполеона Бонапарта, до сего дня в Англии существует весьма ответственная и недурно оплачиваемая должность, на которой сменилось несколько поколений служащих. Задача сих хранителей Британии заключалась в постоянном наблюдении за Английским каналом и подачи сигнала в виде пушечного выстрела в случае, если корабли Великого Корсиканца появятся возле берега Туманного Альбиона.

Через полчаса, Император достал карту, вновь расстелил её на столе и вместе с генералом склонились над ней.

— Да, обложили как медведя в берлоге, — оценил сложившуюся обстановку Император и совершенно неожиданно для Мезенцева продекламировал несколько Пушкинских строк:

«Тут соседи беспокоить

Стали старого царя,

Страшный вред ему творя.

Чтоб концы своих владений

Охранять от нападений,

Должен был он содержать

Многочисленную рать.

Воеводы не дремали,

Но никак не успевали:»[1]

— Вот и мы не успеваем, Николай Владимирович, меня это чувство уже неоднократно посещало, но вот так точно разложить всё по полочкам…

Государь задумался, дымя очередной сигарой, Мезенцев же молчал, понимая, что в такие секунды погрузившегося в весьма тревожные размышления царя отвлекать не следует.

— И что нам теперь ожидать, генерал? — спросил Император, не отрывая взгляда от карты и опираясь обеими руками сжатых в кулаки о крышку стола, — нового нашествия двунадесяти языков?

— Нет, государь, — решительно возразил генерал, — та война, к которой небезуспешно готовит нашу армию, избавленную от палочной дисциплины и необоснованных наказаний офицерами солдатской массы, военный министр Милютин, когда десятки тысяч солдат уничтожают дуг друга из скорострельных ружей, картечниц и орудий нам пока не грозит. Британцы не любят и не умеют воевать на суше и предпочитают, чтобы это делали за них другие. Но зато они в совершенстве владеют искусством шпионажа и великолепно умеют устраивать заговоры. Вспомните, государь, слова Фридриха Великого: «Один шпион может при благоприятных условиях стоит целого полка гренадер». А когда таких лазутчиков тысячи? И большинство из них не подданные британской короны. Часть из них просто иуды и отрабатывают свои тридцать серебряников, но другие искренне верят, что на берегах туманного Альбиона они находят приют и защиту от деспотизма своих правителей, и варварства свих соплеменников. Британцы, внимательно наблюдали за всеми действиями Бонапарта, которые он совершил, вторгшись в Россию и я уверен, что они прекрасно помнят ответ князя Волконского на вопрос вашего венценосного дяди: о духе армии и народа: «От Главнокомандующего до всякого солдата, все готовы положить жизнь к защите Отечества и вашего Императорского Величества! Вы должны гордится своим народом. Каждый крестьянин — герой, преданный Отечеству и Вам!». «А что же дворянство?» — продолжал вопрошать Император. На что князь с горечью ответил: «Государь, я стыжусь, что принадлежу к нему, было много слов, а на деле — ничего!».

— Теперь же британцы, не забывая о дворянстве, в первую очередь сосредоточились на народе российском и его армии. Необъятные просторы нашего отечества погубившие и Карла, и Наполеона, в борьбе с врагами внутренними умело направляемыми из-за границы теперь уже играют против нас. Смутьяны, совершая преступления на территории Царства Польского находят укрытие в Великом Княжестве Финском, или перебираются в столицу или в первопрестольную, и продолжают свои черные дела. Самодурство или неисполнительность чиновника в провинции, теперь напрямую вменяется в вину правительства или даже самого помазанника Божьего. И эта болезнь теперь распространяется всё шире. Если говорить об армии: отмена рекрутских наборов и сокращение срока военной службы была неизбежна. Русская Армия стала сильнее, о чём говорит победа в последней компании с Турцией. Но, утратив кастовость, солдатская среда стала более восприимчива ко всем процессам в обществе, чем непременно воспользуются всевозможные смутьяны, особенно если будут их направлять опытные агенты иностранных держав.

— Каково по-вашему развитие событий, генерал? — спросил император которому уже несколько надоело описание симптомов болезни и хотелось услышать окончательный диагноз.

— Я не хочу прослыть Кассандрой, государь, — ответил Мезенцев, но боюсь, что в Британии нам уже вынесен смертный приговор. Их конечная цель: расчленение Российской империи на множество отдельных кусков, часть из которых поглотят наши соседи. Но для этого им нужно или уничтожить царствующую династию Романовых или хотя бы ослабить оную. И вот сейчас, государь, я обязан сказать вам очень горькие и страшные слова. Ваш сын, цесаревич Николай Александрович… — Генерал на секунду замолчал, собираясь с духом, а потом мысленно обратившись за помощью к святому Николаю Чудотворцу закончил свою фразу:

— Его смерть была результатом хорошо подготовленного и заранее запланированного убийства.

Дежурный флигель-адъютант, Андрей Иванович Чекмарёв, прохаживался поблизости от двери кабинета Императора и как всегда был несколько испуган. Об этой ахиллесовой пяте блестящего гвардейца, прослужившего до чина полковника в старейшем полку Российской Армии созданным самим Царём-батюшкой Петром Алексеевичем, знали многие. Андрей Иванович не праздновал труса под ружейным и картечным огнём турок, но панически боялся вызвать неудовольствие начальства. Здесь, в Зимнем Дворце, на каждом шагу можно было столкнуться с их высоко и просто превосходительствами из числа военных, статских и придворных чинов, а также со светлостями, сиятельствами и даже высочествами, как с местными, так и с заезжими. Как тут не вспомнить слова генералиссимуса Суворова: «Я был ранен десять раз: пять раз на войне, пять раз при дворе. Все последние раны — смертельные». Сегодняшний день не задался. Появление шефа жандармов, коего, как и, впрочем, и всех его подчинённых недолюбливали и одновременно опасались господа офицеры, считая их службу не совместимой с понятиями чести, не сулило ничего хорошего. И предчувствия оправдались. Сперва Государь повелел не беспокоить его до особого распоряжения, а после и вообще отменил приём на сегодня. Затем на сердце полковника немного полегчало. В кабинет подали чай и лёгкие закуски, но зная вкусы Государя поблизости дежурил лакей с несколькими бутылками французского вина. Полковник Чекмарёв с облегчением вздохнул и мысленно перекрестился, но в этот момент из-за плотно закрытой двери раздался шум и треск, а затем даже не вопль, а