Колымское эхо - Эльмира Нетесова

—         Какие, например?

—        О том не я, другие скажут, может, когда меня уже не будет.

—         Игорь, не кокетничай, как баба!

—        Ничуть. Я сказал правду. С тобой нельзя делиться по душам. Вот в этом вся беда. Ты репортер, самая болтливая работа, без удержу на язык. Такое не терплю в людях и стараюсь пореже общаться с тобой.

—        Спасибо за откровенность,— сморщился Евменыч. Игорь Палыч пропустил обиду мимо ушей:

—        Ты считаешься только с собой. Потому по­лучаешь минимум уважения.

—        У тебя его не больше!

—        С меня моего хватит. Зато живут на земле люди. Светло и тихо, красиво живут. Хорошо, что я сумел отвести от них беду, навсегда, на­совсем. И хотя я уважаю Колыму, они с нею не знакомы. У них никогда не будет повода уви­деть друг друга и проклясть...

—        Игорь, я не знаю, кого ты спасал. Но в те времена всякая сохраненная жизнь дорогого сто­ила. Рискуя собой, выручал людей. На такое далеко не все способны. Это точно. Я не знаю тех, кто согласится заменить чью-то жизнь своею. Слишком высока цена. В то время хоть прокурора или зэка расстрелять, особой раз­ницы не было. Если хоть одному помог, и на том тебе великое спасибо. Честно говоря, я не уверен, что сам способен на такое,— умолк Александр Евменович. И помолчав, спросил внезапно:

—        Из тех, кого выручил, были знакомые, или не знал никого?

—        По-разному случалось. Бывало, и в глаза не видел прежде. Опротестовал приговор, пото­му что не согласился с ним, изложил свои доводы. С моим мнением согласились. Человека оправдали, признали осуждение незаконным и выпустили на свободу. Не могу соврать, что это случалось часто. Но было. Люди выходили, зная, что их освободили по прокурорской про­верке. Но кто ею занимался, не знали.

—        А разве ты предварительно с ними не бе­седовал? — удивился Иванов.

—        Конечно, виделись, беседовали, но я ни­чего заранее не обещал. А проверок и бесед было множество. Какая конкретно помогла, догадаться было сложно.

—        Обидно,— вздохнул Евменыч.

—        Что именно?

—        Даже сказать нельзя. Ведь неизвестно, как поймут. Другой на намек донос напишет. Наро­дец всякий был.

—         Оно и тогда, и сегодня одинаково. Фиска­лов всегда хватало. Их и сегодня полно. Ну, вот месяца два назад прихватило меня давление, сердце сдало. Ну, я скорее в аптеку. Надрался таблеток по рецепту врача. Сижу, ни жив, ни мертв. А ты поставил меня дежурить по номеру. Я как назло, номер читать не могу. Буквы не вижу. Все перед глазами каруселью крутит.

—        Так в редакции диван есть. Мог бы при­лечь, отдохнуть,— вставил Иванов.

—        Знаю.

—        Что ж помешало?

—         Шепот за спиной. Сразу услышал, что я опять ужрался и «лыка не вяжу», что с этим завязывать пора и гнать меня из редакции в шею, чтоб других не позорил. Кто-то к тебе направился. Ну, привели. Ты обошел вокруг, об­нюхал, не уловил запах спиртного и вернулся в кабинет, ничего не сказав и не спросив. Я еле живой сидел. Что толку быть среди людей в оди­ночестве? Сдохни, никто бы не подошел. Коро­че, устроили Колыму в редакции. Каждому почему-то хотелось опозорить меня. Хотя ни с кем не ругался, никому не сказал ни одного плохого слова. Просто не ко двору пришелся. Вот и вы­живали меня кто как мог. Вся редакция у тебя побывала. А спроси, что им надо?

Иванов покраснел, ерзал так, будто сидел на горячих углях.

—        Ну, скажешь сбрехал?

—       Да нет. Правду сказал,— угнул голову Ива­нов.

—        А ты удивляешься тогдашнему времени. Если сегодня все по-прежнему, как нам тогда работалось, можешь себе представить. И не на­зывай нас подонками, сам с такими же работа­ешь. Ведь ни одного не выгнал из кабинета, не осек и не пристыдил. Даже когда я через час пришел в себя, ты никому не сделал замеча­ние. А значит, сам не лучше,— сказал Игорь Пав­лович жестко.

—        И нечего меня стыдить,— глянул в окно Бондарев.

—        Все мы не без горбов,— согласился Иванов.

—        Это верно. Плохо, когда эти горбы из души лезут. Вот это не исправить.

—         Поздновато...

—         Знаешь, я до редакции во многих местах по­бывал. Работа была, это я точно знал. Но мне от­казали, не взяли на работу, не захотели сотрудни­чать с бывшим прокурором из опасения. Ну, а те­перь краснеют при встрече. Неловко им. А я жа­лею, что в свое время не попались мне на Колыме.

Евменыч, услышав такое, побледнел.

—        Скажешь — неправ?

—         Игорь, не стоит быть столь категоричным. Люди все разные, а ты каждого хочешь пропус­тить через Колыму. А ведь они и без нее нема­ло пережили. И я не склонен к твоей оценке. Вон у нас Шатилов работает. В него за фелье­тоны дважды стреляли. Ногу повредили, ходить не может. Но от фельетонов не отказался чело­век. Еще борзее писать стал и никого не боится.

—        А стрелявших нашли?

—         Нет. Все в потемках случилось. Милиция искать не стала. Шел снег. Все следы занесло. А Шатилов чуть не умер на дороге. Поздно из редакции возвращался. Кое-как сам дополз до дома и вызвал скорую. Те не довольствовали, что поздно позвонил, отругали человека. А он до сих пор хромает и нога болит. Второй раз в руку попали. Пуля скользом прошла, обошлось благополучно.

—        Да, трудно ему! — согласился Игорь.

—        А Козловскому как пришлось? У человека куча детей. Он написал критический материал по стройучастку. Так его целой бригадой били. Полгода в гипсе лежал. Строители мелким штра­фом отделались. Вот так наши жизни ценят. Живой и радуйся. Да все хулиганьем мечены. А вступиться некому.

—        Досадно...

—        Девчонку, практикантку нашу, едва в реч­ке не утопили. А редакцию, даже вспомнить стыдно, к девятому маю всю в свастику удела­ли. Мы ее перед этим и помыли, побелили, но кому-то вздумалось нагадить. Конечно, не дети устроили эту пакость, кто-то из взрослых недо­умков. А спроси, зачем?

—         Кого-то разделали под орех. Вот раньше за­ставили бы найти виновного и наказали бы суро­во. Может даже Колымой. Но теперь вседозволен­ность. Вот и безобразничают. Творят, что хотят.

—         Нет, Игорь, лучше забелить свастику, над­рать уши хулиганам. Но только не наказывать Колымой. Это уже крайность на грани жестоко­сти. Пусть человек сердцем поймет ошибку и сам ее исправит. Но не кровью и жизнью. Я против варварских методов.

—         Зато это наказание помнилось бы всю жизнь и жило бы в памяти поколений.

—         Не надо зверств. Все мы люди, случает­ся, ошибаемся. Но и наказание не должно быть свирепее проступка.

—        Тут у нас разные мнения,— не согласился Бондарев.

—        Мужчины, к столу! — позвала Варя.

Даже Султан вылез из-под койки. Ему, как и обещал сосед, принесли кости оленя, Султан долго возился с ними, но потом разобрался, что с ними нужно делать и быстро сгрыз их.

И только мужчины продолжали свой беско­нечный спор. Кто из них прав, так и не приходи­ли к одному мнению.

Варя пошла на работу на целые сутки. Собра­ла в сумку картошку, огурцы и грибы. Выгуляв Сул­тана, завела в дом и, велев вести себя прилично, выскочила из дома. Ей повезло в этот раз. Под­хватила попутная машина и увезла в поселок.

—         Послушай, Игорь, может Аслана позвать в дом? Легко ли ему ночевать в могильнике. Какая ни была б закалка, здоровье может дать осечку. Неловко станет,— глянул Иванов в глаза Бондареву.

—      Дом не наш! Варя может обидеться. Сами здесь на птичьих правах.

—        Послушай, а как ему? Ведь впереди ночь. Замерзнет насмерть.

—        У него там есть какие-то приспособления и меховой спальный мешок. К тому ж он здесь не первый раз. Не на одну ночь приехал. А на Колыме не новичок. Этого ничем не удивить.