Элрик: Лунные дороги - Муркок Майкл

– Полиция не слишком аккуратничала во время обыска, – легкомысленно отметил Гейнор. В свете керосиновой лампы черты его казались резкими, почти демоническими. Темные глаза светились отвратительным удовлетворением.

Я давно научился сдерживать свои порывы, да и чувствовал себя слишком слабым, чтобы броситься на него с кулаками, но как же сильно мне этого хотелось. Гнев вновь разгорелся во мне, как ни странно, воз вращая к жизни.

– Значит, ты устроил эту мерзость? – спросил я.

– Боюсь, во время обыска я находился в Берлине. Клостергейм со своими людьми закончил все до того, как я вернулся. Конечно же, я отчитал их.

Он и не ждал, что я ему поверю. И тон его оставался все таким же издевательским.

– Без сомнения, вы искали меч.

– Точно так, кузен. Твой знаменитый меч.

– Знаменитый среди нацистов, – отбрил я, – а не среди цивилизованных людей. Насколько я понимаю, вы ничего не нашли.

– Ты хорошо его спрятал.

– Или, возможно, его просто не существует.

– Нам приказали разрушить этот дом, если нужно, разобрать по кирпичику, пока от него не останутся одни руины. Ты можешь спасти его, кузен. И спасти себя. Проведешь свою жизнь в уюте и довольстве, как почетный гражданин Третьего рейха. Разве ты не этого жаждешь, кузен?

– Абсолютно нет. Я и теперь вполне доволен, в тюрьме намного лучше, чем в окопах. И компания хорошая. А жажду я вещей гораздо более всеобъемлющих. И, вероятно, недостижимых. Мира, где образованные люди вроде тебя осознают свою ответственность по отношению к своему народу, а важные вопросы решаются после публичных обсуждений, на основе фактов, без фанатизма и грязных лозунгов.

– Что? В Заксенбурге тебе так и не объяснили, насколько глуп твой ребяческий идеализм? Возможно, пришло время для Дахау или какого-нибудь другого лагеря, где будет уже не так удобно, как в твоих чертовых окопах. Улрик, неужели ты не понимаешь, что эти окопы и для меня кое-что значили? – Издевательский тон вдруг исчез. – И я видел, как умирают люди с обеих сторон, как им лгут и угрожают. И ради чего? Они отдали все просто так. Ни за что. Ни за что. Ни за что! И после всего, как ты видел это ничто, ты еще удивляешься, что я стал циником и понял, что в будущем нас тоже ничего не ждет.

– Можно осознать это и решить, что мы все равно можем устроить жизнь на Земле. При помощи терпимости и доброй воли, кузен.

Он расхохотался. Обвел рукой в перчатке мой разоренный кабинет.

– Ну-ну, кузен. Нравится, до чего тебя довела твоя добрая воля?

– Зато благодаря ей у меня осталось самоуважение и достоинство.

Прозвучало весьма самодовольно, но я понимал, что другого шанса высказаться у меня, возможно, не будет.

– Ах, мой милый Улрик. Ты же видел, как все это закончится. Мы будем корчиться в грязных канавах, пытаясь запихнуть кишки внутрь, и визжать, как перепуганные крысы. Будем карабкаться по трупам друзей ради замусоленной хлебной корки. Или еще хуже. Мы ведь с тобой видели вещи и похуже.

– Или, возможно, все будет лучше. Некоторые, между прочим, видели и чудеса. Ангелов Монса, например.

– Бредни. Преступные бредни. Мы не можем убежать от истины. И нам придется жить как получится в этом жутком мире. Я не солгу, кузен, если скажу, что сегодня Германией правит сатана. Он правит повсюду. Неужели ты не заметил? В Америке, где по первому желанию вешают негров и ку-клукс-клан назначает губернаторов штата. В Англии, где беженцев из Индии убивают и сажают тысячами, а ведь они наивно надеялись, что у них те же самые права, как и у остальных граждан империи. Во Франции. В Италии. Во всем цивилизованном мире, который подарил нам величайшую музыку, литературу, философию и изощренную политику. Ну и каковы результаты этой цивилизованности? Газовые атаки? Танки? Боевые самолеты? Если тебе кажется, что я отношусь к тебе с презрением, то лишь потому, что ты до сих пор веришь во все эти бредни. Я уважаю лишь тех, кто, подобно мне, видит правду такой, какая она есть, и старается сделать все, чтобы жизнь их не рухнула из-за бессмысленных принципов или благородных идеалов. Именно эти идеалы могут привести нас к очередной войне и к той, что последует за ней. Нацисты правы. Жизнь – жестокая борьба. И нет ничего реальней этого. Ничего.

Он меня позабавил. Мысли его показались мне бесполезными и глупыми, исполненными жалости к самому себе. Логика слабого, в своей гордыне считающего себя гораздо сильнее, чем он есть на самом деле. Я повидал таких, как он. Свои личные неудачи они оправдывали, обвиняя во всем другой класс, правительство, расу или страну.

Самые отчаянные пытались обвинять Вселенную в своей неспособности стать героями, какими они себя представляли. Жалость к себе превращалась в агрессию, силу весьма непредсказуемую и недостойную.

– Твоя самооценка, похоже, растет, по мере того как ты теряешь самоуважение, – заметил я.

По привычке он замахнулся кулаком, намереваясь ударить. Но я посмотрел ему прямо в глаза, и рука повисла; он отвернулся.

– Ох, кузен, как же мало ты смыслишь в человеческой жестокости, – прошипел он. – Надеюсь, тебе не придется испытать ее на себе. Просто скажи мне, где ты спрятал меч и чашу.

– Я ничего не знаю ни о чаше, ни о мече, – ответил я. – Ни о клинке-близнеце, если на то пошло.

Я подошел к самой границе лжи и не хотел ее пересекать. Моя честь требовала, чтобы я остановился. Гейнор вздохнул, нервно постукивая ногой по старому паркету.

– Куда же ты мог его спрятать? Мы обнаружили футляр. Вне всяких сомнений, там, где ты его оставил. В подвале. Его мы обыскали в первую очередь. Каким наивным нужно быть, чтобы хранить сокровища в подземелье! Простучали стены и нашли углубление. Но мы тебя недооценивали. Что ты сделал с мечом, кузен?

Я едва не рассмеялся вслух. Неужели кто-то стащил Равенбранд? Видимо, тот, кто не понимал его ценности. Неудивительно, что дом в таком состоянии.

Гейнор походил на волка. Глаза его продолжали рыскать по стенам и нишам. Он нервно ходил по комнате, не прекращая говорить.

– Мы знаем, что меч в доме. Ты его не выносил. И своим гостям не отдавал. Так куда ты его спрятал, кузен?

– В последний раз я видел Равенбранд в футляре.

Он поглядел на меня с отвращением.

– Ну и как такой идеалист может быть таким прожженным лжецом? Кто мог достать его из футляра, кузен? Мы допросили всех слуг. Даже старик Рейтер не признался, хотя его допрашивали до тех пор, пока это не потеряло всякий смысл. Так что остаешься только ты, кузен. Его нет ни в печных трубах. Ни под полом. Ни в потайных нишах в стенах, ни в потайном ящике в буфете. Мы знаем, как обыскивать старые усадьбы. Ни на чердаке, ни на карнизах, ни на балках, ни в стенах мы так его и не нашли. Мы знаем, что чашу твой отец потерял. Выбили признание из Рейтера. Он слышал лишь одно имя – «Миггея». Тебе оно известно? Нет? Кстати, не хочешь увидеть Рейтера? Правда, ты его, возможно, не сразу опознаешь.

Держать гнев в узде больше не имело смысла, и я получил огромное удовольствие, вмазав кузену по уху, словно школьник-хулиган.

– Помолчи, Гейнор. Ты изрекаешь банальности, как злодей в мелодраме. Что бы ты ни сделал с Рейтером или со мной, я уверен: это самое мерзкое, на что способен твой мерзкий ум.

– Довольно бессмысленно пытаться мне льстить, особенно сейчас, – проворчал он, потирая ухо и продолжая мерять шагами мой разоренный кабинет. Он уже привык к грубой силе. И вел себя как взбешенная обезьяна. Пытался успокоиться, но не мог.

Наконец Гейнор немного пришел в себя.

– В верхней спальне уцелела пара кроватей. Спать будем там. Я дам тебе ночь на размышления. А затем с радостью отдам тебя на милость Дахау.

И вот в той самой спальне, где матушка родила меня и потом умерла, я уснул, прикованный наручниками к стойке балдахина, а на соседней кровати спал мой злейший враг. Мне снился невнятный пейзаж, и заяц-беляк привел меня к высокому мужчине, одиноко стоявшему на поляне. Моему двойнику. Он в упор посмотрел на меня своими красными глазами и пробормотал слова, которые я не услышал. На меня вдруг накатил такой ужас, какого я прежде не ведал. На малый миг я, казалось, увидел меч. И проснулся от собственного крика, к вящему удовольствию Гейнора.