Гимназистка. Клановые игры (СИ) - Вонсович Бронислава Антоновна

— Интересуетесь автомобилями, Елизавета Дмитриевна?

— Думаю, насколько сложно получить водительские права, Владимир Викентьевич.

— Водительские права? Это что?

Я удивленно повернулась.

— А что, управлять автомобилем может любой? Этому не надо обучаться?

— Обучаться надо всему, но я не слышал, чтобы у водителей были какие-то особые права, — проворчал Владимир Викентьевич.

— Особых прав и не должно быть, скорее, обязанности, — ответила я, недоумевая, откуда у меня вообще возникла высказанная мысль. — Любое транспортное средство представляет опасность.

— Опасность может представлять что угодно. Особенно недоученный маг.

Намек в его словах был достаточно явным для того, чтобы я наконец оторвалась от наблюдения за почти уехавшей машиной и занялась тем, чему мы и планировали посвятить этот вечер — магией. А именно: отработкой самых простых приемов. Но простые-то они простые, а вымотали меня так, что я еле доползла до кровати и рухнула в сон, едва успев раздеться и подумав, что срочно нужно выучить плетение, позволяющее быстро восстанавливаться.

Разумеется, в гимназию на следующее утро я не пошла. Похороны организовывала контора, в которой работала мама. Я так и не узнала ее название, даже на табличку не посмотрела, когда мы приехали туда с Владимиром Викентьевичем. Впрочем, не так это и важно.

Людей было много. В глазах рябило от обилия незнакомых лиц, пришедших попрощаться с умершей. Из родственников была только я. Странно, но я так и не спросила у Владимира Викентьевича, есть ли у меня кто-то со стороны мамы. Как-то само собой подразумевалось, что если позаботиться обо мне могли только Рысьины, то значит, Седых не осталось. Но сейчас не время было уточнять. Ко мне подходили со словами соболезнования, пустыми и бессмысленными перед лицом смерти. Атмосфера была настолько давящей, что голова закружилась и я ухватилась за Владимира Викентьевича, чтобы не упасть.

— Елизавета Дмитриевна, вам нехорошо? — обеспокоенно спросил он и почти тут же положил свою руку на мою, используя целительское плетение. — Почему вы не сказали раньше?

Стало легче, но ненадолго, потому что подошел важный военный и забасил, что они сочувствуют моему горю и не просто сочувствуют, а непременно все расследуют и отомстят.

— Ваше высокоблагородие, месть дело хорошее, — заметил Владимир Викентьевич, — но вы бы лучше подумали, как помочь сироте.

— Да, я слышал, что Рысьины от Елизаветы Дмитриевны отказались, — чуть поморщился тот от разговора, явно ему неприятного. — Смотрю, и здесь от них никого? Некрасиво с их стороны, ох как некрасиво.

Он покачал головой, этак укоризненно покачал, изящно уйдя с темы помощи сироте на тему ее неблагородных родственников. Но радовался своему изяществу он зря: Владимира Викентьевича отвлечь было не так-то просто.

— Совершенно с вами согласен, Ваше высокоблагородие. Но вернемся к вопросу помощи Елизавете Дмитриевне. Все же убийство ее матери напрямую связано с вашей работой.

— Да с чего вы это взяли, Владимир Викентьевич? — раздраженно бросил военный. — При всем уважении к Сыскному отделу полиции, предложенная ими гипотеза — совершеннейшая чушь. Чушь и нелепица. Ольга Станиславовна не выносила никаких артефактов с работы, уверяю вас. И потому, что доступа к чему-нибудь серьезному не имела, и потому, что у нас ничего не пропало.

— Так-таки ничего? — недоверчиво прищурился целитель. — К чему тогда вы вчера присылали к нам Шитова для проверки?

— Ничего серьезного, — поправился военный. — Поверьте, Владимир Викентьевич, ничего такого, из-за чего могли бы убить. И то, между нами говоря, — он понизил голос, — мне кажется, под это попросту пытаются списать проданное на сторону. Проверки склада, знаете ли, у нас давно не было. Так что полиция наша не там копает. Возможно, это обычное ограбление.

— Ваше высокоблагородие, — укоризненно протянул Владимир Викентьевич, — какое ограбление? Там поработал маг не из слабых. Не могу сказать, что сильный маг на ограбление не пойдет, но на ограбление из-за пары дешевых артефактов не пойдет точно. А там даже украшения Ольги Станиславовны остались.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Все?

— Приходящая служанка утверждает, что все. Что вообще ничего не пропало.

Его высокоблагородие, непривыкший к противоречиям, недовольно сжал губы.

— Возможно, она не обо всем знала, — недолго подумав, предположил он. — Не будут семейные ценности показывать кому попало. Покойная была вдовой Рысьина, а они… О, смотрю, прислали все-таки представителя, — неожиданно бросил он. — Оппозиция к старшей ветви, конечно, но все-таки настоящий Рысьин, не просто кто-то из клана. Проявили уважение к покойной.

Я проследила за его взглядом. Оказывается, в оборотни Юрия я определила правильно, ошиблась только с фамилией. И с чего я взяла, что Юрий — Волков? Ах да, с того, что посчитала, что фотография была подброшена Оленькой. Вживую офицер был еще красивее, чем на фотографии, которая никак не могла передать хищной грации оригинала. Создавалось впечатление, что безупречность собственного облика стоит у Юрия на первом месте: ни одной лишней складочки, ни одной выбившейся волосинки, строго симметричные аккуратные усы. Даже траурная повязка на рукаве была идеальной. Пожалуй, желание засыпать с фотографией столь выдающегося офицера было вполне понятным, там даже могло появиться желание засыпать с ним самим. Не уверена, что было и первое, и очень надеюсь, что второе обошло стороной.

— Елизавета Дмитриевна, какая потеря для всех нас, — с точно выверенной долей печали в голосе сказал Юрий, явно думая больше о том, какое впечатление производит. — Это так неожиданно и так ужасно. Могу ли я чем-нибудь вам помочь?

Глава 8

Юрий был с нами до конца всех траурных мероприятий. Именно с нами: от меня он не отходил ни на шаг, всячески подчёркивая, что мы друг другу не чужие люди. С одной стороны, это было действительно так: как ни крути, одна его фамилия намекала, что он мне кем-то приходится. С другой стороны, я всей кожей чувствовала, что ему что-то от меня нужно. Именно от меня, а не просто показать окружающим, что не все Рысьины поддерживают политику партии, то есть решения Фаины Алексеевны. Шло от него какое-то горячее злое голодное нетерпение. Но вида я не подавала, была с ним отстранённо-холодна, если вообще отвечала на вопросы. Все же похороны близкого человека к светским беседам не располагают, пусть даже для меня они были простой формальностью.

Навязавшись в дом к Владимиру Викентьевичу, Юрий не стал ходить вокруг да около, сразу заявил, что ему необходимо побеседовать со мной наедине, по-родственному. Целитель едва заметно скептически хмыкнул, но всё же сказал, что оставит нас ненадолго, чтобы мы обсудили нужное без помех. Юрий расслабился, что не помешало ему намагичить еле заметный синеватый купол вокруг нас. Я не видела, чтобы он создавал плетение, значит, либо делает он это слишком быстро, незаметно для моего глаза, либо… использует какое-то устройство? Обдумать я это не успела, потому что Юрий наклонился ко мне и жарко прошептал:

— Лизанька, я понимаю, что у тебя есть основания на меня обижаться, но я только сегодня приехал в Ильинск и сразу, как узнал, бросился к тебе.

Со стороны наверняка бы показалось, что он шепчет слова утешения, уж больно скорбным выражением лица они сопровождались, но вот сам тон, мягкий, намекающий на существующие доверительные отношения, был призван меня очаровать, если я до сих пор не очарована.

— Я всё равно ничего не помню. Если у меня и есть основания на вас обижаться, то я о них благополучно забыла, — недовольно ответила я, отстраняясь от него.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Мне показалось, ты меня узнала… — чуть настороженно сказал Юрий.

— Я нашла вашу фотографию в книге. Поэтому да, ваше лицо было мне знакомо, но только.

— Вот как? И ты совсем ничего не помнишь?

— Совсем. И предваряя возможные вопросы, целители говорят, что у меня стирание личности, а значит я не вспомню вообще ничего. Вы мне совершенно посторонний человек, Юрий, к сожалению, не знаю как вас по батюшке.