Обратный отсчет - Пол Тот

«Извини, Пегая», – попросил я, понимая, что эта машина, старая ослица, мой самый верный и преданный друг.

Открыл банку с краской и, как мог, замазал капот. Машина словно вышла из магазина уцененных товаров. Лицо у меня покраснело от химического ожога.

Ночью, отъехав на приличное расстояние, пришлось остановиться, обождать, пока все уляжется в моих бездонных мозгах. Оставалось одно, и я точно знал, где это будет, знал, что будет после того. Ничего предугадать невозможно.

Я поехал обратно в Лос-Анджелес. По пути к бару «Формоза» остановился перед нашей старой квартирой. Приземистый голубой дом с заросшим кровяной росичкой газоном и тараканьим зоопарком у мусорного контейнера. Двухэтажный. Там все колотили в стены кулаком, требуя тишины, когда кто-то шумел. Над нашей бывшей квартирой какой-то мальчишка с ракеткой постоянно готовился к Уимблдону.

Однажды я проснулся от землетрясения. От настоящего землетрясения. Стены покосились. Думал, что с похмелья кажется, пока продукты не посыпались с полок. Азаль при этом дома не было. Я не сомневался, что она устроила это землетрясение. После того я решил поскорее от нее уйти, по крайней мере, раньше, чем она уйдет от меня.

Постоянно гадал, что почувствую, вернувшись сюда. Пяти минут оказалось достаточно.

Я свернул за угол к магазинчику на бульваре Санта-Моника, прихватил детектив – ничего больше не было, кроме Элмора Леонарда. Его называют детройтским писателем, хотя он из Бирмингема, штат Мичиган. Езды оттуда до Детройта, наверно, минут двадцать, но его родной городок по сравнению с Автоградом все равно что Беверли-Хиллз[20]по сравнению с Комптоном. Выдуманные им аферисты ходят не по тихим улочкам Бирмингема. Эти пригородные мошенники делают деньги законным старомодным способом на подобных мне болванах, которые дергают рычаги, пока их завод не переведут в Мексику. Мне просто требовалась история чьей-нибудь жизни, кроме своей собственной. Что-нибудь стремительное, чтоб мозги мои вновь поспевали за замыслом. Нити его от меня ускользнули, порвавшись быстрее изношенной вдрызг, пропотевшей футболки.

Въехав на стоянку у «Формозы», я почувствовал себя точно так же, как после первой сигареты в начале пути. Все сразу вернулось. Я почему-то знал, что в конце концов вновь вернусь в этот бар, до которого можно дойти пешком от нашей бывшей квартиры и в котором я сотни раз находил приют и отдохновение.

«Это ошибка, Джонатан Томас», – сказал я себе.

Может ли кто-нибудь удержаться, не шмыгнуть в какой-нибудь бар? Сколько трезвенников сидит за стойками, глядя бейсбол или в десятитысячный раз слушая «Мустанг Салли»? Я поддался минутному порыву, слыша привычное тихое шарканье ног, и принял приглашение.

Мы предварительно заглядываем в щелки. Пытаемся установить ошибочную связь между одним днем и другим. Ползем вниз по веревкам, как геологи в поисках драгоценных камней. Все сверкает, сияет, стены расщелины битком набиты рубинами, сапфирами, изумрудами. На дне пропасти кто-то поет романтическую балладу. Вспоминаются драгоценные камни, запечатленные в нашей памяти, – Азаль, Мэри, Рози, – которые мы потеряли или отдали в залог. Вместо них – двуокись циркония.

На этот раз меня встретила не фотография бывшего шаха, а снимки знаменитостей с автографами и улыбками: «С возвращением, приятель!» Проклятый греческий хор в составе Джека Бенни, Кларка Гейбла, Лиз Тейлор, Джека Уэбба.[21] Они в любую секунду могли выскочить из рамок, поднять в мою честь рюмку, спеть песню, оплакивая завтрашнее утро.

– Чего желаете? – спросил бармен, ибо именно так спрашивают некоторые лос-анджелесские бармены, повторяя реплики из сценариев, написанных их подвыпившими клиентами.

– Джин с тоником.

Пузырьки, лайм – как всегда. Я разломил свою книжку – разломил, потому что по-прежнему был тем самым геологом с долотом, – и начал читать. Какой-то дешевый флоридский бред, строчки длиной в милю, стремительно развивающийся сюжет, скорей рукописный черновик, чем роман, быстрый, как реактивный самолет и поезда подземки, где его и читают. Я отвлекся от мыслей, барабаня пальцами по своему бумажнику, откуда хлынул поток десятидолларовых бумажек.

Рядом со мной села женщина. Можно сказать, не мой тип. Как уже было отмечено, мой тип имеет довольно широкое определение. Женщины моего типа носят трусы, отвешивают оплеухи, ругаются чаще меня, несут кучу дерьма, но возбуждают сильный интерес. У них бывает любой цвет кожи, любые размеры; они в каждом случае придерживаются метафизической веры, которая растягивает разум, как порваннал круглая резинка, которой лучше хлестнуть меня по заднице. Таков мой тип. Вообще не тип.

Черные волосы падали ей на плечи, как локоны парика.

Бармен подал выпивку со словами:

– Рад тебя видеть, Лимон.

– Лимон? – переспросил я, перевернув книжку. – Никогда такого не слышал.

– Свеженький лимончик.

– Просто спрашиваю.

– Не нравится?

– Предпочитаю лайм.

– Но лимонад можно сделать из…

Ну вот, подумал я, уже пьяный. Принял четыре порции и к тому ж совсем спекся. Видимо, в результате какой-то химической ностальгии мысли ринулись к аэропорту, чтобы принять в объятия давно потерянного злодея-любовника. Они целуются, обнимаются, а через два часа швыряют друг в друга настольными лампами.

Впрочем, в данный момент было одно да-да-да-да-да-да. Объединенные Нации заключили мир во всем мире, написав договор на салфетке в баре.

– У тебя машина есть? – спросила она.

– М-м-м.

– Прокатимся?

Лимон. Волнует ли меня, что она проститутка? Вообще, хочется ли мне секса? Хочется только, чтобы загадка сама собой разрешилась, придя к знаку равенства, а она только множилась. Я столкнулся с алгоритмами, когда для вычислений простой математики недостаточно.

Завтра поеду к следующей подозреваемой, на север, и снова в обратном порядке по времени. Но только не сейчас, пока нет.

«Это ошибка, Джон Томас», – сказал я себе, а потом бросил ей:

– Поедем в мотель.

– М-м-м… Дешевле всего на бульваре Сансет.

– Мы вовсе не обязаны так разговаривать. Не обязаны. Точка.

Через двадцать минут, заскочив за пятой порцией джина, мы лежали на раскладной кровати в мотеле.

– Деньги вперед.

Я расплатился. Мы подурачились, покорячились. Она прильнула ко мне, пробормотав что-то вроде:

– Какой маленький… маленький… Извини, не надо было говорить.

Я подумал, что ни одна на свете женщина не должна говорить мужчине такие слова. Но для комментариев был слишком занят, шаря рукой в ее трусиках.

– По-моему, тебе вовсе не хочется.

Точно. Ибо я нащупал не сливу, не персик и определенно не розу.

– Пошел вон.

Он обиделся.

– Я думал, ты понял.

– Следовало догадаться. Деньги получил, а теперь убирайся.

Он схватил свою сумочку и шмыгнул в дверь. Я проверил, на месте ли бумажник, выглянул из-за штор, убеждаясь, что он уходит. Санта-Моника и Ла-Бреа недалеко.

Зарегистрировавший нас менеджер – наверняка перс, которых я безошибочно чую отсюда до Ирана. – тащил к своей машине инкассаторский мешок. Я плотно задернул занавески, глотнул спиртного. Прежде чем отключиться, надо похоронить одну мысль: «Азаль подослала агента САВАК».

В глазах очевидца блестит паранойя.

Надо ли пересказывать сон, описывать его во всем усатом великолепии – хриплую гортанную любезность САВАК, зависшую Азаль, пианино по имени Рози, свалившееся на меня из окна с фальшивым дребезгом расстроенных струн, парня по имени Хесус, швыряющего мне в лицо черепаховыми яйцами? Под шрапнелью быстрого сна сны разлетаются в щепки, как стволы под топором Пола Баньяна.[22]

Неужели очередное алкогольное воспоминание? Нет, в памяти сохранились тончайшие детали, например, я – мушка, и другие мушки предупреждают: «Девятый, девятый, внимание, впереди липкая лента». Но я в нее все-таки врезался, чуть не прилипнув, зная, что приближаюсь, с того момента, как глазел на бутылки в винном магазине, стремясь прочно склеить свою историю вспотевшими руками.

Теперь, в два часа ночи, я, еще выпив, улегся. Пальцы ног пронзила легкая паника. Кто следующий? Черт возьми, не припомню. Где, в каком городе? Пришлось вести обратный отсчет.

Первая – Рози… или следует сказать, последняя? Перед ней Мэри, перед ней Азаль. Много лет назад я, двигаясь к югу, впервые приехал в Калифорнию. В Лос-Анджелесе познакомился с Азаль, уехал в Сан-Диего к Мэри, вернулся к Азаль и в конце концов попал к Рози. А кто был до Азаль? В каком городе, черт побери?

Впервые приехав в Калифорнию, я прибыл в курортный городок под названием Мерси к югу от Сан-Франциско. Если загадка не решится раньше, это будет моя последняя цель, где живет первая в моих разъездах девушка по имени Холли, небезосновательно известная под прозвищем «ночная бродяжка». Постоянно выброшенный флаг требовал: «Прошу следовать за мной». В ловушку угодили двое мужей. Она ничего не могла с собой поделать: было в ней что-то паучье, причем она с лихвой обходилась одной парой ног. Каждый знакомившийся с ней мужчина, включая меня, на секундочку думал, что станет последним, но всегда находился окольный путь.