Обратный отсчет - Пол Тот

– Не он его написал.

– Именно так он только что сказал.

– Тогда мы имеем право здесь ее поставить.

– Нет, не имеете.

– Ладно, Азаль. Сейчас мы уедем.

– Я пока никуда ехать не собираюсь. Пусть этот тип идет в задницу. Черт возьми, мы можем поставить машину там, где пожелаем.

– Леди, нельзя ставить посреди кладбища машину с непристойной надписью.

– Почему, мать твою?

– Потому что здесь кладбище.

– Знаю, что долбаное кладбище. Тут лежат моя мать, отец, бабка. Им глубоко плевать, что нацарапано на капоте машины.

– Азаль!..

– Пускай эта задница катится к чертовой матери.

– Слушайте, – сказал шофер, – может, мне вызвать полицию? Не хотелось бы.

– Ну, давай, вызывай, – разрешила Азаль. – Нет никаких законов против парковки машины с ругательным словом.

– По-моему, должны быть, – вставил я.

– Ну, тогда пусть звонит. Мне на это дерьмо наплевать.

– Хорошо, – кивнул он.

Пошел к своему пикапу, направив его к залу для посетителей.

– Поехали, – сказал я.

– Я еще не закончила.

– Помолишься в машине.

– Никуда не поеду.

– Поедешь. Пошли. Садись в машину, или я тебя здесь оставлю.

– Давай.

Точно так же, как в прежние времена, только раньше ключи всегда были у нее, поэтому я тащился за ней. Я включил мотор, опустил стекло со стороны пассажирского сиденья.

– Садись.

– Нет.

– Садись, Азаль!

Она пошевелила губами – нет. Я подал машину назад, но не смог. Не хватило… не знаю чего, но не смог.

– Поедем, пока не приехали копы.

Она зашагала к машине.

– Отвези меня домой.

– Хорошо.

– И он тоже сказал: «Хорошо».

– Хорошо.

За нами по кладбищу поднималась пыль. Я представил себе прицепившийся к выхлопной трубе хвост из скелетов, большие берцовые и бедренные кости, черепа, подпрыгивавшие и катившиеся в пятидесяти футах за автомобилем. Мог только пожелать, чтоб один из них принадлежал моей матери, не родной, а другой. «Другой» ее называла Азаль еще в средней, а потом в высшей школе, в которой до сих пор училась, на что я легко поставил бы десять тысяч долларов. Изучала философию, точней, феноменологию женской иероглифики. Какое-то дерьмо собачье. Очень искусно ткала свой ковер, причем нити ложились так плотно, что свет сквозь них не просачивался, иллюзия всегда сохранялась. Я вновь вспомнил, почему любил ее и ненавидел. Неразгаданная Азаль стояла где-то между Дурочкой и Другой. Даже тогда я себе говорил: «Не докапывайся. Это пустыня. У тебя нет карты».

– Как идет учеба?

– Через год закончу. Много пропустила после печальных событий.

– Наверняка наверстаешь.

– Я отлично успеваю.

Она была не одинока, что тоже доводило меня до белого каления, иссушая в жару. На память пришли литании в барах, где я тысячу раз проводил свои старые религиозные церемонии после подобных случаев.

Напивался, звонил Азаль из автомата, но мы никогда не выходили из тупика, не говоря уже о заключении перемирия. Я рывком вешал трубку, еще выпивал, вновь звонил. Она все сильней злилась. В конце концов я тащился домой, ждал ее возвращения оттуда, куда она упорхнула. Умирал в ожидании. Кто знает, куда отправилась. Может, вернулась к родителям, может быть, навещает одного из многочисленных «друзей» мужского пола. Выставляла мне подозрительные условия, например, предлагала пойти в гости, прикинувшись, будто мы с ней не пара. Жизнь с Азаль была очень похожа на пьянство: чем больше дерьма она преподносила, тем больше я его принимал, отказываясь понимать, что она со мной делает, постоянно повторяя себе, что дальше будет лучше.

Когда она сидела за рулем, можно было запросто поставить десять тысяч риалов,[18] что скоро свернет, остановит машину, прикажет мне выйти. Я, как в ловушке, оказывался посреди какого-нибудь пригородного квартала, где не видно ни одного такси, автобусы ходят раз в два часа, а чтоб выйти из того квартала, требуются еще два часа. Однако на этот раз за рулем сидел я, мы ехали домой. Дым шел у нее чуть ли не из ушей – ту-ту-у-у, – поезд в любую секунду грозил сойти с рельсов. Она пыхала гневом. Наша пара составлена вовсе не на небесах.

Свернули на подъездную дорожку.

– Дальше что?

– Ты о чем это? Проваливай в задницу, счастливого пути.

– Даже переночевать не позволишь? На диване…

– Имеется в виду, на папином диване?

– Теперь это твой диван, Азаль. После смерти вещи меняют хозяев. Он хотел, чтобы диван достался тебе.

Она вылезла из машины. Я знал – хочет проверить, хватит ли у меня духу войти за ней в дом. Так я и сделал, хотя не потому, что духу хватило. Мне предстоял еще долгий путь, который я пока не осмыслил. За два дня проехал больше, чем за много лет. Дома поход в сортир представлял собой десятиборье. Здесь, в угаре, чувствуя, как под ногами дрожит земля перед следующим легким землетрясением, я нуждался в передышке.

Догнал ее у дверей, она их открыла, не говоря ни слова. Я вошел и упал на диван. Она села в кресло напротив меня, качая головой.

– Любое личное дело превращается в политическое. Кругом политика.

– Ох, Боже. Парень просто делал свое дело. Люди, мимо которых мы ехали по дороге к могилам, наверняка сразу выхватили сотовые телефоны. И сообщили типу в фургоне, что тут разъезжают какие-то ненормальные. Он был обязан нас выставить. А если бы мы не уехали, обязан был вызвать полицию. Потом к нам подвалил бы какой-то говнюк из полиции на слоновьих ножищах – так что я поступил абсолютно разумно.

– Нет, это как раз политика.

Я часто понимаю обезьянью жажду насилия, желание двинуть кому-нибудь костью в лоб. Азаль мне нередко внушала такое желание, и внушила теперь. Она мне перечила. Угнетала меня. Расстреливала из пулемета мои мозги. Изрешечивала, посмеиваясь над пробитым телом, сквозь которое сочился свет. Я был уткой в никогда не закрывавшийся охотничий сезон.

Потом она сказала ни с того ни с сего, должно быть, чтоб снова меня испытать:

– Ну, давай.

– Чего?

Азаль стала расстегивать кофточку. Ох, нет, только не сейчас. Джонни, Джонатан и, тем более, Джон Томас сейчас просто не может.

– Не слишком удачная мысль возобновлять отношения.

– Кто сказал, будто мы возобновим отношения?

– Я устал.

– Сама справлюсь.

Тут я понял – вот это политика. Все, что угодно, только не секс. Азаль пристроилась рядом, началась возня.

– Может быть, это я хочу тебя убить, – прошептала она, хоть, наверно, подразумевала герменевтическое[19] исследование лингвистического использования садомазохистских откровений Эдипа на кушетке у психиатра.

Мне надо было б взглянуть на собственные ступни, не вынесены ли туда сноски. Я сдался – будь что будет.

А потом вдруг, приложив больше силы, чем намеревался, столкнул ее с себя. Она грохнулась на пол, чуть не ударилась головой о журнальный столик, взглянула на стекло, едва не ткнувшись в него лицом, а потом на меня.

– Ты сделал мне больно.

– Дай передохнуть.

– Ты это сделал нарочно. – Она указала на портрет шаха. – Мой дядя работал в САВАК. Знаешь, что такое САВАК?

– Угу, угу, секретная шахская служба. Не сумели вернуть его, перебрались сюда. Теперь служат на автозаправках, да? Или спиртным торгуют. Я несколько раз покупал бутылки у пары бывших палачей. Похоже, ты мне угрожаешь?

– Правильно. А теперь проваливай отсюда к чертовой матери. Раздевайся. В этой одежде ты не уйдешь.

Я переоделся в ванной, а выйдя, увидел, что она зачем-то направилась в гараж. Бросился к своей машине, повернул ключ зажигания – двигатель не завелся.

Посмотрел на открытую дверь гаража с алюминиевыми жалюзи, за которыми виднелись ее ноги. Машина не заводилась. Азаль целиком появилась в дверях. С какой-то жестянкой в руках. Зажигание не срабатывало. Она зашагала к машине. При следующей попытке мотор чуть не заурчал, но, хрипнув заглох. Я снова повернул ключ, а она успела сорвать с банки крышку и вывести синей краской на капоте слово «ТРАХНУТАЯ» над «ЖОПОЙ».

– Какого хрена…

Мотор затарахтел. Я повел машину задним ходом по подъездной дорожке, она догнала, вцепилась в ручку дверцы, рванула, плеснула мне краской в лицо. Успела испачкать левую щеку, прежде чем выпустить ручку. Я прибавил скорость, убираясь оттуда.

Ее еще видно было в боковое зеркало, нисколько не ближе, чем на самом деле, – дальше некуда.

– Азизам, никон, – сказал я, помахав удалявшемуся отражению.

На планете с синим солнцем у меня был бы типичный крестьянский загар. Я смахнул очередную слезу. Глупый ублюдок, движимый весомой, но бессильной совестью – отказавшим мотором. Казалось, будто все будет правильно, если добавить цифры в одну колонку, а не в следующую. Мы с Азаль спорили насчет своих позиций, пока они не пересеклись на той дороге, по которой я снова от нее ушел.

Я не механик. Остановился у хозяйственного магазина, купил аэрозоль с краской и растворитель. Выйдя, плеснул в лицо растворителем, вытер рубашкой и пошел к машине с надписью «ТРАХНУТАЯ ЖОПА», на которую глазели люди на стоянке.