Гашек - Радко Пытлик

Чтобы доказать, что он не придает значения литературному имени, Гашек подписывает юморески фамилиями друзей и различными псевдонимами. Иногда, это вымышленные имена, иногда подлинные: фамилии почтенных пражских коммерсантов, увиденные на вывеске или среди газетных объявлений.

Но раскованность поведения становится раскованностью творческой. Ею заново освещается серый облик повседневности, придается форма, казалось бы, непостижимой и неуловимой бесформенной материи. Гашек и раньше замечал, что современный человек лишен естественности, что ее нужно искать, настойчиво открывать среди обманчивых фетишей и иллюзий. Поэтому его и притягивали некоторые романтические уголки Европы, до сих пор не затронутые цивилизацией.

Однако куда легче находить новые впечатления в экзотической обстановке, чем переносить утомительные будни, противоборствовать их однообразию. Вот почему искусство новой эпохи больше всего ценит отвагу, способную под пеплом и наносами банальной обыденности раздуть угольки естественного, живого чувства, высечь искры юмористической фантазии, которые остраняют и поэтизируют жизнь.

У Гашека такая отвага была. Заурядная юмористическая продукция превращается у него в юмористическое творчество, в искусство.

Богемные развлечения перестают быть всего лишь подготовительной стадией творческой активности, становятся прямой литературной деятельностью, открывая Гашеку неисчерпаемый источник вдохновения, давая выход подспудным силам искусства, стирая границу между жизнью и литературой.

Оригинальность Гашека была загадкой и для его сверстников. Позднее Иржи Маген написал о нем: «Порой мы страшно любили Гашека, потому что он и в самом деле был живым воплощением юмора. Он, пожалуй, нас не любил, потому что мы играли в литераторов. Я даже убежден в этом. Но весь комизм ситуации заключается в том, что он делал литературу гораздо интенсивнее, чем все мы; собственно, он был литератором, а мы всеми силами противились тому, чтобы целиком посвятить себя литературе».

В начале столетия голос Гашека теряется среди тех, кто шумно заявлял о своем бунте. Лишь спустя годы окажется, что он сделал больше их: он этот бунт осуществил.

Миссионерское странствие

Мемуары Ладислава Гаека немало значат для нашего документального повествования; автор принадлежит к числу самых близких друзей молодого Гашека. В своей книге Гаек хотел восстановить в глазах общественности истину, изобразить Гашека достоверно, таким, каким он его видел и знал.

Эти воспоминания содержат ряд интересных подробностей. По свидетельству Гаека, Гашек, например, любил слушать рассказы старых австрийских ветеранов в трактире «Рампа» на Сокольской улице, умея в то же время привлечь внимание и к себе. Интересно изображает автор, как они совместно писали и издавали сборник «Майские выкрики».

Но, рассказывая о периодах бродяжничества Гашека, Гаек совершенно беспомощен: для него это была «опасная зона», он объясняет бродяжью непоседливость Гашека «зовом прерий». Его удивляет легкомыслие друга, который «никогда ничего не принимал всерьез, ни в одном своем поступке не видел ничего дурного, не думал, что, быть может, обижает других тем, чему сам не придает значения». Гаек полагает, будто именно этот «зов прерий» был причиной жизненных неудач Ярослава.

Однако необычность, исключительность натуры Гашека объясняется весьма просто. Помимо социальных причин, о которых уже шла речь, свою роль тут сыграл и его импульсивный темперамент. Гашек был ребенком и оставался им всю жизнь. Для многих из нас детство — всего лишь жизненный эпизод, период, к которому мы возвращаемся в сентиментально-элегических воспоминаниях, но воскрешать который, даже изредка, стыдимся, боясь показаться смешными. Жизнь большей частью приучает нас к условностям, к привычкам; мы стараемся выглядеть мудрыми, осмотрительными и рассудительными.

Воспринимать мир как ребенок — значит быть открытым полностью и без остатка, сосредоточить огромную душевную энергию на переживаемом мгновении независимо от преследуемой цели и возможных нежелательных последствий. Только этой ценой можно увидеть вещи в радужном освещении новизны, без шаблонов и искажающих. банальностей, можно ощутить непосредственную радость от соприкосновения с жизнью.

О своеобразном переплетении в душе Гашека детской наивности, искренности и отваги хорошо написала Ярмила Гашекова: «Вы не можете себе представить, как красив молодой человек, у которого хватает смелости всегда делать только то, что он хочет. У Гашека эта смелость была всю жизнь, даже впоследствии, когда в уголках его рта появились горькие складки, а в волосах серебряные нити».

Смотреть на мир открыто, по-детски безыскусно и «несентиментально» — это значит порой выглядеть чудаком и безумцем. Стихийная импульсивность Гашека обычно воспринималась неправильно, а позже послужила основой для ошибочных интерпретаций.

Франтишек Лангер, свидетель, который, возможно, один только и был способен понять подлинную сущность этой иррациональности в натуре Гашека, пишет: «Гашек одаривал всех нас своим неисчерпаемым, бурлящим жизнелюбием, нередко заставляющим вспомнить Гаргантюа… Он щедро оделял друзей остроумием, юмором, иронией, наркотизировал их своей веселой беззаботностью и равнодушием к немилостям судьбы, этим своим легкомысленным „ничего!“ помогая им противостоять повседневным неприятностям, трезвой будничности. Из его жизнелюбия каждый мог почерпнуть в меру собственных потребностей и потенций, оно было его лептой во все дружеские взаимоотношения, но это было вместе с тем все, что он способен был дать своим друзьям».

Иржи Магену Гашек казался более сложным: «С ним — и правда — дело обстоит не так просто, как это полагали рассказчики анекдотов за кружкой пива. У меня такое впечатление, что его доброй памяти нанесен сильный вред, но, с другой стороны, нужно учесть и то, что Гашека в ту пору никто не мог понять. Слишком часто он скрывался, исчезал…

Гашек был скорее домовым, который исчезал где-нибудь за трубой, едва вы начинали с ним разговор. И это еще не выражает всей истины. У него всегда была наготове какая-нибудь неожиданная идея, и он тут же ей целиком отдавался».

Перелистаем протокольные записи, сохранившиеся в архиве полицейского управления. Начинаются они праздничной ночью в канун нового, 1905 года. «Императорско-королевский инспектор охраны порядка Антонин Матейка 1 января в 3 часа утра доставил в участок Ярослава Гашека, коий, несмотря на многочисленные увещевания, размахивал на Пршикопах руками, мешая прохожим, чем вызвал скандал». Свидетелями согласились быть Пауль Киш, студент философского факультета, проживающий в Праге, Кожная, д. 1 (брат Эгона Эрвина Киша[25], националистически настроенный немецкий студент), и Франц Седлак, техник, проживающий на Виноградах, Корунни проспект, д. 21. «Задержанный был сильно навеселе и в участке оскорблял немецких студентов. Личность вышеозначенного была установлена, и его отпустили». На оборотной стороне листа мы опять обнаруживаем смягчающее вину объяснение, приписанное другой рукой: «Гашек показал, что был сильно пьян и помнит лишь, что с кем-то на Пршикопах поспорил, ничего более определенного добавить не может. Лишено значения».

Перечень нарушений порядка продолжается с непоколебимой регулярностью. Между тем пражский императорско-королевский дисциплинарный суд терпеливо пытается установить постоянное место жительства Гашека, чтобы взыскать с него штраф.

И еще одна запись, из которой явствует ребяческий характер этих ночных выходок: «Двадцатидвухлетний писатель Ярослав Гашек, проживающий и т. д., 20 июня в четверть четвертого утра на Житной улице неподалеку от полицейского участка зажег три уличных фонаря, которые уже были погашены. Императорско-королевский полицейский Франтишек Шприх доставил вышеозначенного в участок, а поскольку он вел себя грубо и не пожелал назвать своего имени, то был заключен в одиночную камеру». Дело несколько запуталось, ибо позднее правонарушитель заявил: «Признаю, я зажег один фонарь, но тот фонарь, который перед участком и о котором утверждают, будто я его тоже зажег, зажег не я. Что же касается моего поведения в участке, я объясняю его тем, что был оскорблен вышеупомянутой несправедливостью…» Хотя Гашек все-таки извинился, по решению суда он должен был уплатить 10 крон штрафа, а в случае неуплаты ему надлежало отбыть 24 часа в заключении. Это решение можно было опротестовать… и т. д. Штраф уплачен не был. Тогда его попытались взыскать путем конфискации имущества. Но и эта попытка оказалась безрезультатной. Все кончается констатацией факта, что «у должника нет никаких носильных вещей, которые можно было бы конфисковать, живет он у своей матери и не имеет никакой собственности, кроме того, что на нем».