Любовь Ксении Дмитриевны - Николай Никандров

Жизнь на Украине быстро налаживается, я уже работаю по своей специальности, служу в харьковском тресте "Технохим". Так вот, в конторе этого треста сейчас вакантно место машинистки, и будет для нас с тобой очень удобно, если ты немедленно займешь его. Материальные условия службы сносны, что же касается формальностей, необходимых для занятия этой должности, то я, благодаря своим новым связям, сумею легко их преодолеть…

Я страшно рад за тебя, Ксюша, страшно рад!

Родители не научили – жизнь научила, революция научила.

Правда, тебе еще далеко до "новой женщины", но одной ногой ты уже ступила на правильный путь. Исполать тебе!

Подумай, Ксюша, ты теперь советская служащая, полноправная гражданка, член союза, женщина-работница мировой армии труда. Будем откровенны, а кем ты была раньше? "Же ной своего мужа"? Его домашней вещью?

И ты долго, очень долго упрямилась, боролась за старое свое положение, была контрреволюционеркой, хотела продолжать оставаться вещью. Но революция заставила-таки тебя стать человеком.

И революция поступит так с каждой женщиной: или при нудит ее быть человеком, работать, участвовать в общем строительстве жизни, или вовсе уничтожит ее, сотрет с лица земли.

Ты тоже едва не была уничтожена жизнью, едва не ступила на скользкий путь. Об этом мне тоже кое-что сообщили…

Теперь о некоторых местах твоего знаменательного письма.

Я не защищаюсь, Ксюша, и не оправдываюсь ни по одному пункту твоих обвинений. Только скажу, что ты напрасно так горячишься по поводу моих слов о твоей "общественной полезности". Ты утверждаешь, что на самом деле для меня играло бы роль только получение тобой "жалованья". А разве получение жалованья не является свидетельством признанной "общественной полезности"? Ты думаешь, что громишь меня в пух и прах, когда пишешь, что во мне говорит "голый расчет". Скажи, пожалуйста, а разве это плохо, когда в человеке живет расчет? С каких это пор безрасчетливый поступок лучше расчетливого? Ты все-таки хотя немного думай о том, о чем пишешь… И "денег", конечно, мне тоже "жаль", потому что теперь они только трудом достаются…

Встав наконец на самостоятельные ноги, ты, Ксюша, пред ставить себе не можешь, как ты выросла в глазах всех мужчин, и моих в том числе. И тут у нас не всегда только "голый расчет". Тут у нас все представление о женщине меняется, если она зарабатывает. Такую можно и уважать больше, и любить сильней. Недаром ты сама пишешь, как "расшвыриваешь" женихов. А раньше у тебя их много было?

Чем брала женщина мужчину при старом режиме и чем она берет его теперь?..

…Итак, Ксюшечка, прошу: отвечай нынче же по телеграфу, согласна ли, во-первых, занять должность в конторе "Технохима" и, во-вторых, быть моей женой? В случае согласия немедленно выезжай.

Место за тобой я смогу продержать только в течение пяти дней, после которых его захватят другие. Так что не спи, торопись.

Если почему-нибудь опоздаешь с отъездом в Харьков и тем потеряешь возможность получить место в "Технохиме", тог да не выезжай совсем.

Если же согласна только получить эту должность, но не согласна быть моей женой, тоже не выезжай.

Словом, выезжай только в случае согласия на оба мои предложения.

Смотри же не напутай!

Ты пишешь, что записана кандидаткой на службу в пяти советских учреждениях? Тогда не лучше ли мне приехать к тебе, если ты к моменту получения этого письма будешь уже на должности? Это было бы еще лучше. Напиши мне, хватит ли нам на двоих одного твоего жалованья? Словом, отвечай не медленно на все вопросы. С нетерпением жду. Геннадий".

"P. S. Одного побаиваюсь: не научила ли тебя за это время Москва теории и практике свободной любви?"

XII

– Гаша! – держа в руках свежее письмо от Геннадия Павловича, с болью и радостью в голосе вскричала Ксения Дмитриевна и, заливаясь слезами, упала на плечи остолбенев шей Гаши. – Я от вас уезжаю…

И она так долго плакала, не выпуская из своих объятий Гашу, точно задалась целью выплакать все слезы, накопившиеся у нее в Москве за эти два с половиной года…

В тот же день, вечером, по пути на Курский вокзал, на углу Мясницкой улицы, Ксения Дмитриевна сошла с извозчичьей пролетки, поднялась по ступенькам в помещение Главного почтамта и отправила в Харьков на имя Геннадия Павловича срочную телеграмму:

"Согласна. Выезжаю сегодня. Твоя Ксения".

Комментарии

(М. В. Михайлова)

ЛЮБОВЬ КСЕНИИ ДМИТРИЕВНЫ Впервые: "Недра". Литературно-художественный сборник. Кн. 7. М., 1925. Печ. по изд.: Никандров Н. Любовь Ксении Дмитриевны. Рассказы. М., 1926. Вскоре после выхода повесть была переведена на польский язык.

В хранящемся в ОР РГБ (Ф. 784. Карт. 10. Ед. хр. 18) варианте главы имели названия: "Неожиданная встреча" (1), "Дача в лесу" (2), "Валерьян Валерьянович" (3), "В доме шоферов" (4), "Андрей Птицын" (5), "Новая жизнь" (6), "Любовная философия Геннадия Павловича" и др. Однако в окончательном варианте автор отказался от заголовков, хотя само деление на главы было сохранено, так как сам Никандров придавал большое значение "четкому делению текста" (См. письмо Н.Я.Москвину от 2 мая 1961 г. – РГАЛИ. Ф. 2592. Оп. 1. Ед. хр. 124). Повесть также подверглась автором значительно му сокращению. Были исключены, например, следующие рас суждения Геннадия Павловича о любви: "На самом деле, что такое любовь? Где точные очертания границ этого расплывчатого неуловимого чувства? Любовь как нечто возвышенное, исполненное таинственного содержания отходит в область преданий. И скатертью ей дорога. Нам не нужны чувства туманные, загадочные, которыми мы не в состоянии овладеть <…> ты предаешься скорби о том, что наша связь так скоро оборвалась! Как скоро? Разве это скоро? Мы с тобой прожили целых 6 лет! Тебе этого мало? Ты не ребенок, должна понимать, что вечного счастья нет. Кроме того, подумай о том, сколько на этом свете женщин одиноких, интересных, прекрасных, достойных, ко торые даже такого короткого счастья не вкусили, которое я дал тебе!" – и т. п.

Рецензентами отмечались "ценные бытовые и психологические штрихи", которыми обрисован "сам по себе довольно любопытный и острый с социально-бытовой стороны эпизод" [ЗоричА. – "Правда". 1925. No 221. 27 сентября). Заметив, что "сама по себе тема повести не так уж плоха", в духе распространенных в 20-х годах романов "перевоспитания" истолковал ее содержание А. Лежнев: "Из бывшей барыни, не знающей труда, советская действительность выковывает женщину самостоятельную, умеющую работать, уважающую труд" (Литературные за метки. – "Печать и революция". 1925. No 8). Однако уверенности, что именно эта идея положена в основу повести, у критика не было. Но свое сомнение он объяснил неудачей автора, его непониманием процесса перековки и перевоспитания буржуазных элементов: "Вещь заканчивается так, что идея ее обращает­ся в собственное отрицание", то есть "новая женщина", забыв об обретенной ею социальной роли, по первому зову возвращается к семейному очагу. Критик даже признает, противореча своим предшествующим утверждениям, закономерность подобного финала, но выяснить, в чем же причина происшедшей "рокировки" идей, не пытается. Трактуя образ Ксении Дмитриевны как иллюстрацию к "борьбе женщины за принадлежащее ей место в новом быту", критик Д. Горбов утверждал, что писателю еще далеко до создания образов "целостного социально-психологического реализма", что у Никандрова разработка интеллигентской психологии, описание превращения ее "в активную трудовую" носит "упрощенный характер" (Новая женщина в литературе. – "Известия". 1928. No 59. 9 марта).

На неубедительности перерождения Ксении Дмитриевны настаивал А. Зонин ("Октябрь". 1925. No 11). "Из строк выпирает, что барыня есть барыня и запросы у ней духовные – "другой среды"… а люди физического труда – Гаша и муж ее (коммунист) шофер Андрей – грубые, неотесанные мещане", – писал он, видимо, не догадываясь, что в намерение Никандрова не входило изображать "рабочее" окружение героини как среду, способную целительно воздействовать на человека. Угол зрения, под которым изобразил Никандров "новый быт и новых людей", не устроил и Л. Войтоловского, укорившего писателя за то, что, стремясь "придать своим вещам нарочитую советскую злободневность", тот рассматривает действительность "в щелочку", схватывает ее "на лету" ("Новый мир". 1926. No 3). Некоторые же критики, отождествив точку зрения героини и автора, утверждали, что для писателя Гаша и ее муж – "милые и простые люди" – являются носителями "неприкрашенной народной правды" (Юргин Н. – "Красная новь". 1925. No 8; Зорич А. – "Правда". 1925. No 221. 27 сентября; Войтоловский Л. – "Новый мир". 1926. No 3).

Как и в случае с появившейся позднее повестью "Пешком вокруг Крыма", писателя заподозрили в сочувствии к "мещанской идиллии", отсутствии критического отношения к изображаемому, намерении создать "песнь" торжествующей пошлости [Николаев Я. рец. на "Недра". Кн. 14. – "На литературном посту". 1928. No 7). Как видим, сложное отношение автора к своей героине – смесь сочувствия, жалости, негодования и презрения, окрашенных нотой понимания, – никто из критиков уловить не смог.