История одной семьи - Майя Улановская

Я заболела тифом. Болела долго. После болезни пришла к одной нашей знакомой, и она говорит: «Алёша погиб. Его расстреляли. Есть очевидцы». Она мне это решилась сказать только теперь, когда у меня появился «ухажёр». А все наши знают уже давно. Что ж — погибают! Я решила, что всё кончено. Время шло, несколько месяцев казались годами. В двадцатом году мне не было ещё и семнадцати лет. Алёша погиб, а тут появился Виктор. Во время первого подполья я его не знала, когда началась революция, он учился в Москве и вернулся в Одессу в двадцатом году. Тоже был анархистом. Как только мы познакомились, он стал за мной ухаживать. Он знал, что у меня есть муж, много слышал о нём. Об Алёше ведь говорили как о большом герое. И услышав, что он погиб, очень сочувствовал. Потом я заболела тифом. Виктор меня навещал и сам заразился. Постепенно я всё больше к нему привязывалась. Раньше я ему говорила: «Если бы не Алёша…» Однажды он возразил: «Что же мне — пожелать ему смерти?» В общем, так уж случилось.

Пришли красные. Мы все околачивались без дела возле Федерации анархистов. По нашим понятиям, человек не работать должен, а революцией заниматься. Да, чем же мы жили, не работая? Дед Виктора был в своё время одним из одесских богачей, владельцем канатной фабрики и нескольких домов. У деда был дворник, у дворника — мальчик одного возраста с Виктором. Уйдя в подполье, он назвался именем сына дворника, Виктором Андреевичем Родионовым, и под этим именем прожил всю жизнь. Настоящее его имя Исидор Каменецкий. В первый же день революции дед, конечно, всё потерял, но семья осталась жить в собственной большой квартире, где была масса белья, дорогой посуды. Туда приходили друзья. Время от времени кто-нибудь продавал на рынке какую-нибудь вазу, покупал капусту. Тарелки не мыли, а складывали в отдельную комнату. Посуда там стояла по всему полу. В другую комнату складывали грязное бельё. Так и жили. Но однажды Виктор сказал: «Ты меня, может быть, будешь презирать, но надоело мне всё это. Я хочу жить по-человечески. Надо работать».

В начале 1921 года организовался Совнархоз, туда набирали людей. Виктора охотно приняли и послали в Первомайск, на мукомольное производство. Я, конечно, хотела заниматься революцией, но понимала, что надо подкормиться. После тифа мы оба были очень истощены. Поехала в Первомайск. В жизни я не видела столько еды! В начале Гражданской войны ведь где-то производили продукты, но не хватало транспорта, торговля была дезорганизована, и в таких маленьких городках, как Петрвомайск, скопилось масса продовольствия. Там оказались наши друзья из подполья, которые работали в ЧК, что нас нисколько не шокировало. Для нас ЧК была одним из необходимых органов. А чем реально эти органы занимались, нас не интересовало. Зажили мы весело и сытно.

Крым освободили, и связь с ним установилась. Я была уверена, что Алёша убит, и не ждала о нём никаких известий. Как-то мы сидели дома с Виктором и со знакомым чекистом по фамилии Орлов. ЧК была недалеко от нас, и Орлов заходил к нам в свободное время. И вот открылась дверь, и чекист вышел посмотреть, кто пришёл. Вдруг слышим удивлённый возглас Орлова: «Алёша?» В комнату вошёл Алёша. Одет в великолепную полковничью шубу, выглядит воинственно и очень интересно. Стоит ли описывать моё состояние! «Мне же сказали, что ты убит!» Он рассмеялся: «Я ведь тебе говорил: не верь никаким слухам, пока я сам не приду и не скажу, что я убит». И действительно, много раз и до этого распространялись такие слухи. И даже был случай, когда ему самому рассказывали, как свирепствовали немцы в Керчи — убили знаменитого Улановского. Он в ответ заметил: «Ну, для покойника он ещё прилично выглядит».

Можно представить себе эту сцену! Я познакомила его с Виктором. Оказывается, он приехал за мной в Одессу при первой возможности. Сестра Виктора была старым другом отца, они вместе участвовали в первом и во втором подполье. Приехав, он пошёл к ней, а не к моим родителям. А она не одобряла нашу связь с Виктором, считала меня недостойной своего брата. И решила, что раз жив Алёша, я к нему вернусь. Посоветовала ему поехать к нам в Первомайск. Мы сидели, пили вино. Алёша с Виктором друг другу понравились. Алёша рассказывал о Крыме. Он привёз мне в подарок очень красивую штучку — маленький браунинг. В нашей среде было принято дарить дамам браунинги. У Виктора кончился обеденный перерыв, и он ушёл на работу. Алёша предложил мне погулять. Городок небольшой, скоро мы оказались в степи. Тут он заявил: «Я приехал за тобой». «Но я замужем, люблю Виктора». «Не сомневаюсь. Не стала бы ты с ним жить, если бы не любила. Но, может быть, ты меня немножко больше любишь?»

С Виктором мне было хорошо, спокойно. Мне казалось — ещё много в жизни предстоит, как хочу, так и буду жить, но в то время я была очень удовлетворена своей жизнью. Мы ходили часа четыре. Наконец, он выложил свой главный аргумент: к нему обратились насчёт работы «за кордоном». Я ему нужна, чтобы вместе бороться за мировую революцию. Долго-долго он меня уговаривал. И, наконец, уговорил.

Мы решили, что уедем назавтра. Я пойду ночевать к Орлову, а он — к другому товарищу. Я вернулась домой, чтобы поговорить с Виктором. Он меня ждал. И увидев, всё понял: «Ты что, уезжаешь с ним?» Я почувствовала облегчение, что он догадался: «Да». Виктор был потрясён: «Ты же говорила, что любишь меня!» «Мне надо уходить». Он стал просить, чтобы я осталась на ночь. Я не хотела настаивать по мелочам. Мы сидели всю ночь и говорили об одном и том же. Он вспоминал: «Ты завтра едешь, я тебе мешаю спать», — и начинал опять. Вдруг попросил: «Оставь мне на память браунинг». Мне было ужасно жалко, но лишь бы он успокоился. Отдала ему браунинг — красивый такой и — заряженный. Рассвело. Мне надо было уходить. А Виктор ходит по комнате. Сидя на кровати, я сняла ботинки — тогда носили высокие ботинки на шнуровке. Стала их зашнуровывать, нагнулась, и вдруг слышу выстрел. Виктор качается, изо рта кровь течёт. Я вскочила, подняла крик, пытаюсь вырвать у него оружие. Прибежали люди. Орлов, которому Алёша сказал, что я приду к нему ночевать, утром отправился к нам, услышав крик, отобрал браунинг и передал его в ЧК. Виктор сказал: «Чёрт, даже этого не смог сделать, как следует». Прислали врача. Оказалось, что пуля отсырела и застряла в нёбе. Но рана страшная, кровь хлещет. Врачи на месте ничего не могли сделать, надо было отправить его в больницу, в Одессу, чтобы извлечь пулю. Он не хотел ехать вместе с нами. Алёша с Виктором долго разговаривал. На него этот поступок произвёл страшное впечатление. Чтобы стреляться из-за бабы! Он понял, что столкнулся с чем-то очень серьёзным, и чувствовал себя, конечно, ужасно. А я — возле Виктора всё время, и уже не хочу ничего. Такой ужас! Алёша попросил оставить его вдвоём с Виктором. Объясняет ему: для нас, революционеров, не так уж важно — та или другая женщина. Особой разницы ведь нет. Он хочет быть со мной, потому что я — подходящий человек для революции. И предложил Виктору поехать за границу вместе. «Если уж вам так важно — никто из нас не будет с ней спать. У нас будут другие дела». Виктор вроде согласился. Главное, он согласился поехать с нами в Одессу и лечь в больницу, иначе он мог погибнуть.