История одной семьи - Майя Улановская

Оказывается, Алёша, уйдя из дома и отстав от своих, успел присоединиться к какой-то части, которая продолжала оказывать слабое сопротивление белым. Через несколько минут их окружили, командиров и коммунистов расстреляли тут же. Некоторые командиры успели сорвать знаки различия. Матросов как активных революционеров тоже расстреливали, но не сразу. На Алёше была тельняшка, поэтому он попал в число отобранных. Евреев белые тоже расстреливали, но он в евреях не числился. Простых красноармейцев отпустили, различая их по дешёвым сапогам. До вечера пленных держали там раздетыми, а потом повезли на подводах в штаб. Белые ещё не знали города, останавливались несколько раз, чтобы спросить дорогу. Пленные сидели под конвоем, на подводах стояли пулемёты. Алёша очень устал, потому что до этого он три дня готовился взорвать бронепоезд, и дремал почти всю дорогу. Вдруг проснулся и увидел, что подвода стоит как раз против моего дома. Наши ворота были заперты, но рядом с домом находился вход в полицейский участок. Участок был пуст, но Алёша знал, что оттуда, через выбитое окно, можно пробраться ко мне. Сработала характерная для него быстрая реакция. Он всегда боялся за меня, говорил: «Ты спокойно опускаешься на дно. А я до последнего момента, даже с поднятыми на меня дулами, буду пытаться спастись». Я возражала, что в последний момент захочу не суетиться зря, захочу сосредоточиться. «Как это — последний момент? Пока есть искра надежды — надо пытаться».

Он спрыгнул с телеги, пробежал немного и проскользнул в участок. Конвоиры не заметили, как он сбежал, но когда стали пересчитывать пленных, одного не досчитались. Они сами были усталые и сонные, поэтому и уехали. Было ясно, что обратно не вернутся.

Алёша говорит: «Я боюсь, что кто-то видел, как я лез по крыше». Довольно сложно было спуститься с одного флигеля на другой. Я говорю: «Спи, до утра мы всё равно ничего не можем сделать». Он же был раздет, и прежде всего следовало раздобыть одежду. Ещё раньше знакомая девушка, работавшая в милиции, достала ему какое-то удостоверение личности. Тогда многие запасались такими бумажками на всякий случай. С квартиры всё равно надо было уходить — на главной улице искали красных. Под утро стучится хозяйская дочь: «Я знаю, ваш муж здесь. У меня — больная мать и маленький брат. Вы должны сейчас же уйти». Оказывается, кто-то из соседей его видел. Я ей говорю: «Достаньте брюки и рубашку, и мы тут же уйдём». «Где я их достану, у нас же нет мужчин». «Как хотите, иначе мы не можем уйти. И все погибнут — и ваш брат, и мать». Конечно, она постаралась и раздобыла рубашку-косоворотку и брюки. Сапоги у нас были, Алёша принёс с бронепоезда перед тем, как его уничтожить, чтобы я их продала, если нечего будет есть. Мы оделись и вышли. У меня не было ботинок, я пошла босиком. Идти можно было только в одном направлении, на Херсон, который был у белых. Опаснее всего было оставаться в только что занятом городе. В Херсоне у него были связи. Самое трудное — выбраться из Николаева. Опять пришлось идти на Водопой. Я решила проводить его хотя бы до этой станции, пройти вместе несколько самых опасных вёрст возле города. Мне казалось, что со мной ему безопаснее. И просто хотелось побыть вместе. Он взял под мышку большой арбуз, я повязала голову платочком. Мы рассчитывали, что нас примут за крестьян. Дальше Водопоя он мне идти не велел, помахал рукой и весело пошёл вперёд со своим арбузом. Я вернулась уже на другую квартиру, к одному из бойцов бронепоезда, старому моряку из-под Николаева, из слободы, где жили матросы из поколения в поколение.

Назавтра думаю: ведь его могли в любом месте схватить! Решила ехать в Херсон. Через три дня наладилось движение по железной дороге, и я отправилась. Железная дорога работала фактически только для военных. Я — в один вагон, в другой, говорю всем, что у меня муж мобилизованный, раненый. Наконец, меня пустили в теплушку, и я приехала в Херсон. Станция, все выходят. И вдруг мне в первый раз приходит в голову, что я абсолютно не знаю, где и как его искать. Он мне только сказал, что у него в Херсоне есть явка, там его снабдят документами и деньгами, чтобы он двигался дальше, в Крым, занятый войсками Врангеля, в подполье. Я — в ужасе: где его искать? И, может быть, он уже отправился дальше? Надо возвращаться в Николаев, но прежде всего я решила поесть. Иду на базар, не смотрю по сторонам и предаюсь мрачным мыслям. И вдруг — в нашей жизни случайности играли большую роль — навстречу мне Алёша! Он меня увидел первый, никак не мог сообразить, как я сюда попала, решил, что я ему привиделась. Представляешь себе мой восторг! «Ой, как хорошо, а я боялась, что не найду тебя!» «Да где ты рассчитывала меня найти?» «Но я не могла оставаться в Николаеве, не зная, что с тобой». Он, конечно, тоже обрадовался, но говорит: «Ты знаешь, мне некуда тебя взять. Я живу в офицерской семье и не могу привести туда еврейку. Ладно, давай пока что поедим». И тут же на базаре мы устроили пир. И он мне рассказал, что когда мы расстались, он пошёл дальше, стараясь не попадаться на глаза военным. Идёт, и его догоняют дрожки. За извозчика сидит солдат, а на дрожках — сестра милосердия. Дрожки его обгоняют. Он подумал: едва ли сестра милосердия меня остановит. Но замечает, что дрожки замедляют ход. Отстал, и дрожки едут медленнее. Он слегка забеспокоился, всё-таки там сидит солдат. И вдруг видит, что сестра манит его пальцем. Он подошёл. Оказалось, что эта молодая женщина — его знакомая по парижской эмиграции. В него все там были влюблены, и она немножко. Теперь она служит в белой армии и едет в Херсон. Сестра его подвезла, и остаток дороги он ехал спокойно. Она, конечно, поняла, кто он, и рассказала, что в городе ловят и расстреливают красных. Сестра привезла его на безопасную квартиру, в семью белых офицеров, представила его как своего знакомого Агеева — под этой фамилией и с помощью новых знакомых он потом уехал в Крым. Одет он был прилично — купил одежду, чтобы предстать перед этой семьёй, как подобает. Рассказывал, как они хорошо к нему относятся, как он им врёт, сочиняет всякие истории, будто он из их круга.

Мы пришли на вокзал, он меня посадил на обратный поезд. Зная, что он в полной безопасности, я с лёгким сердцем вернулась в Николаев. Загадывать о будущем мы не умели.

В Николаеве я вскоре заскучала. Мне нужно было в Одессу: там мой дом, товарищи. Через несколько дней белые заняли Одессу, значит, можно спокойно туда ехать. Алёша мне обещал, что как только он доберётся до Крыма, он разовьёт деятельность, там будет подполье, и как-нибудь мы с ним соединимся. Но вышло иначе. Добралась я до Одессы — у меня же были родители в Одессе, и я не могла перенести, что они обо мне ничего не знают. Я успокоила родителей: еду, мол, к мужу в Крым. Ну, раз к мужу — что поделаешь. И через какое-то время отправилась в Крым. Сообщение было только пароходное. Стояла глубокая осень. Начался шторм. Я ехала на палубе и стала замерзать. Меня взяли в каюту, оттёрли, отогрели. Два дня мотало пароход в море, и он вернулся в Одессу. Так я и не побывала в Крыму, и в это последнее подполье нам с отцом встретиться не удалось.