Река жизни - Владлен Петрович Шинкарев

не знал, что как следствие этой жестокой войны почти в каждую семью не возвратился кормилец, сын или отец.

– Сегодня день я посвящаю тебе, – промолвила мамаша, с необычайной лаской глядя мне в глаза, разгоняя мои мрачные мысли. – Сейчас получим книги и пойдём в парк, я угощаю тебя мороженным.

Когда мы подошли к улице Седина, мать заявила: налево парк, а направо педагогический и медицинский институты. Вон в том здании будет учиться Маринка!

Я повеселел при мысли, что мы будем учиться практически рядом и будем видеться довольно часто. Буквально через квартал мы упёрлись в кирпичную стену школьного двора, который занимал целый квартал.

С одной стороны школьного двора, по улице Коммунаров, тянулись трамвайные пути, с другой стороны располагался скверик.

Здание моей школы оказалось каким-то светлым и приветливым.

Внутри школьного двора стоял двухэтажный флигель, там мы получили книги, правда не новые, но зато все без исключения, так необходимые для освоения школьной программы восьмого класса.

Выйдя из парадных кованых железных ворот, перейдя через дорогу, мы оказались под тенью могучих деревьев, среди которых аккуратно и красиво бежали аллеи, на которые я радостно ступил, надеясь на успешное начало моей новой жизни.

В центре скверика возвышался громадный постамент из мрамора, окружённый могучими цепями и охраняемый зоркими орлами. Я ещё не знал, что здесь когда-то на этом мраморном постаменте возвышался над деревьями памятник Екатерине Великой.

11. Ворошиловский стрелок

Мои руки с материнскими никогда так не смыкались крепко, как сегодня, чтобы идти вместе и ни о чём не беспокоиться, с безмятежной улыбкой и радостным лицом: у меня ещё каникулы, у неё выходной день. Весёлые мы входим в городской парк имени Горького.

Я уже знал, что Горький основоположник советского реализма, пролетарский писатель: об этом часто твердила на уроках русачка. Я только не понимал, почему пролетарский писатель, а не просто писатель. Но когда начали учить наизусть его знаменитый «Буревестник», вытирая пот со лба, сразу понял почему пролетарский, так как без труда запомнить этот шедевр было просто невозможно, хотя твердили это произведение изо дня в день на уроках.

Мать неожиданно вдруг как засмеётся и говорит:

– Знаешь, не могу понять, почему у нас в стране многие парки называются именем этого писателя? Во всех городах, где мы бывали с отцом, везде парки его именем названы.

– Мама, наверно, Горький любил отдыхать в парке.

– Да нет, сынок, Горький любил отдыхать в Крыму да в Италии.

Мы вместе смеёмся, а мать: – будете изучать его пьесу «На дне», смех куда денется, одни слёзы.

– Мама, когда мы читали с Маринкой его вещь «Рассказ о необыкновенном», смеялись с ней до упада.

– Интересно, что, Горький и юмор писал?!

– Наверно, под влиянием Чехова.

– Откуда ты это всё знаешь?

– Маринка рассказывала.

За разговорами я и не заметил, как мы приблизились к тиру, и здесь мать промолвила:

– Вот сейчас, ты и покажешь мастерство в стрельбе! Это тебе не воробушек стрелять из самопала!

Я вначале оторопел, а потом обрадовался. Что, что, а это, как я считал, умею делать безукоризненно, на отлично. Внутри тира мы еле протиснулись к прилавку. Все пневматические винтовки были заняты. Велась беспорядочная стрельба: то слева, то справа, без особенных успехов и восторга со стороны болельщиков.

Дождавшись своей очереди, мать попросила хозяина дать две винтовки, как она заявила – для пристрела. Отстреляв по три пульки из каждой винтовки, оставила пристрелянную, лучшую себе.

Я не успел и слова вымолвить, как мать, подмигнув мне, взяла десять пулек и на глазах изумлённой публики все вогнала в цель. С правого угла она в первую очередь сбила два самолета, в левом углу крутилась мельница, зверюшки падали, сражённые пульками один за другим. Я смотрел ошалелыми глазами на мать, внутри моей груди от восторга всё клокотало.

Со слов хозяина стало ясно, что она заработала множество призов, я только горделиво оглядывался по сторонам, не проронив ни слова, чтобы не спугнуть успех.

Когда мать протянула винтовку мне, я отказался стрелять. Я не хотел смазывать прекрасное впечатление. И в это время под общее одобрение присутствующих, хозяин предложил матери посоревноваться с ним на главный приз: бесплатное посещение тира целый месяц.

Хозяин закрепил на расстоянии 20 метров две мишени, и они начали стрелять по команде. Из десяти выстрелов мать выбила сто очков, хозяин 99. В тире мужчины загалдели не на шутку, вопросительно глядя на меня. Я же в растерянном состоянии только загадочно улыбался всем. Хозяин предложил перестрелку, мать без боязни кивнула головой, в знак согласия. Все снова загалдели, предвкушая нешуточное соперничество. И здесь случилось то, чего никто не ожидал. Я услышал вопрос:

– Фронтовичка, снайпер!?

– Какое это имеет значение, услышал я ответ матери.

То, что случилось на моих глазах, настолько поменяло моё представление о матери, о её силе характера и скромности, что я только посмотрел на неё ласково, обнял её за талию, а она меня за плечи.

Я почувствовал, как она дорожит тем, что я рядом с ней, и той дорогой, которую выбрала сама, ещё до войны: широкую и просторную, где было место и добру, и худу.

Семейная жизнь для моей матери до войны не была тяжёлой, хотя порой могла от чего-нибудь да скомкаться, сломаться. Без сучка и задоринки ничего в этой жизни не бывает. Перед самой войной у моей матери было уже два малолетних пацана: я и мой брат. Как жена офицера, с моим отцом переносила все тяготы военной службы и считала, что счастье никуда не денется, не скроется. Вначале работала поваром. а потом целиком посвятила себя семейной жизни. В тяжкие военные дни она даже в мыслях не перекраивала свою судьбу; как все трудящиеся нашей страны, работала по двенадцать часов, голодала и мёрзла в теплушке. На станции Слюдянка похоронила младшего сына, моего брата, но рядом другого с собой мужчину не представляла. Тогда как её муж в это время уже завёл шашни с военврачом на фронте. Она не металась из стороны в сторону, не искала легких путей. Она содрогалась каждый раз, как и тысячи других женщин, от похоронок, когда их приносили в соседние теплушки, надеясь на возвращение своего любимого человека с фронта. Но, как говорят в народе, на всех счастья не наставишься. Вот и мой отец, хотя и остался жив и дослужил до полковника, но после войны в семью не возвратился, остался жить с фронтовой подругой. Правда, прожил он с ней всего четыре года. Новая жена не выдержала загулов отца, когда он учился в Ленинграде на агронома, бросила