Река жизни - Владлен Петрович Шинкарев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мама, уймите свой пыл. Безусловно, твой брат бесстыжий человек. Зачем эту кралю привёз к нам, тем более знает, что у нас отдыхает Владлен.
Мать наклонила голову и тихо запела:
Перед этой
Жёлтой, захолустной
Стороной берёзовой
Моей.
Перед жнивой
Пасмурной и грустной
В дни осенних
Горестных дождей.
Перед этим
Строгим сельсоветом,
Перед этим
Садом у моста,
Перед всем
Старинным белым светом
Я клянусь,
Душа моя чиста.
Потом она упала на стол и заплакала. Тётушка подскочила к ней и стала успокаивать, я не знал, что и делать. Сестра взяла меня за руку и сказала:
– Пойдём погуляем.
Мы вышли за ворота, сели на лавочку, сестра обняла меня и нежно промолвила:
– Вот такая у нас – женская доля!
10. Повороты судьбы
Конечно, той заповеди Апостола Павла, которая послужила эпиграфом моей повести, я не мог тогда знать, тем не менее в мыслях я прелюбодействовал, и, когда пришло время расставаться, я отрывал сестру по живому от своего сердца. Мы шли на остановку все молча, стараясь не выдать грусти. Лишь когда автобус стал трогаться, я выскочил из него и на глазах у всех любопытных стал её обнимать и целовать, как бы стараясь сохранить о ней память хотя бы на своих губах. Я догадывался, что наверняка до весны следующего года её не увижу. Она попросила писать письма, а я опрометчиво дал обет, не представляя ещё тогда, какой на себя взваливаю тяжкий труд и мучения. Автобус уносил меня в город, оставляя в пыли станицу на неопределённый срок, неведомый ещё мною. Какая-та страшная пустота охватила меня, невольно закружилась голова. Я прислонил голову к плечу матери и выдал:
– Грустно!
Я ощутил запах пыли, который проник в салон автобуса, щекоча нос. Я еле сдерживал чих и только сейчас заметил: оказывается, я подрос! Через мгновение я стал примерять, насколько моя голова стала выше материнского плеча. И в это время услышал:
– Подрос! Подрос! Возмужал!
Я невольно подумал: от материнского глаза ничего не скроется, наверняка заметила в моих глазах грусть расставания, а возможно и тревогу. Мать, безусловно, давно поняла, каких трудов, какой борьбы стоило мне, чего ещё будет стоить, чтобы затушить пожар души, вспыхнувший от глаз сестры. Мать как никто знала, девушки и женщины прекрасны прежде всего глазами. Это их тайное оружие, способное ослепить и взять в плен самого искушённого мужчину.
Насторожено вытянув шею, выглядывая в окно автобуса, мать сказала:
– Сынок, вот живём совсем рядом с такой красотой и не ценим её. А где взять на это время, если с работы не вылезаю, чтобы лишь только прокормиться. За тобой соскучилась очень, я же никогда на такой большой срок тебя от себя не отпускала!
И действительно: я даже не смог припомнить хотя бы один случай, когда бы я уезжал в пионерский лагерь, или на худой конец ходил бы в туристический поход в горы, находящиеся совсем рядом; или ездил бы на море, хотя бы на экскурсию, уже не говоря о купании. Я завидовал всем своим сверстникам, кто уже искупался в Чёрном море.
Я посмотрел на мать и заметил, как на её глазах блеснули слёзы, которые привели меня в замешательство, заставляя положить голову на её плечо. Мы замолчали, прижавшись друг к другу. Я был счастлив, что со мной рядом дорогой и любимый человек. И зачем мне то море, когда мне и в станице хорошо, подумал я.
Автобус выскочил на асфальт, замелькали деревья, как будто вышли торопливо к дороге проводить нас в далёкий и добрый путь, ещё неведомый для нас. Таинственно и заманчиво звала эта дорога к жизни, назойливо обещая более привлекательную и счастливую, чем та, что осталась позади с её ухабами и крутыми поворотами.
Когда я расставался с сестрой, у меня возникло впечатление, что она хотела сказать мне что-то важное, касающееся нас двоих, но рядом стояли взрослые, и Маринка нужные слова так и не произнесла. Наверно, чтобы не спугнуть наши ещё не окрепшие чувства и не вызвать со стороны взрослых насмешек и унижения. Тем не менее, помня данный обет, я повторял:
– Буду писать часто и непременно, только не упрекай меня за ошибки.
Она не останавливала меня, как мне показалось, чтобы меня не огорчать своим невериям. Я недоумевал: то ли я такой безграмотный, бестолковый что она не верит, то ли причина в моём возрасте, когда такие обещания, как пыльца, которая сдувается с цветка от первого ветра. Однако повода так думать о себе, я ей не давал.
До учёбы в новой школе оставалось пять дней.
Когда автобус покатил по равнине, мать сообщила приятную новость: нам в барачном помещении дали комнатушку. В моё отсутствие она уже покинула со своим скромным скарбом родительский барак. Начинался новый виток моей жизни. Мать была рада, что мы переехали в другой район города, что она отрывает меня от дурных друзей, и таким образом надеется наладить новую для меня жизнь без шишек на голове и заноз в сердце.
Я вхожу в новую веранду, а потом в комнату, у нас отдельный вход. Справа в бараке располагается женское общежитие строителей, справа поселилась семья офицера милиции.
Мы входим в большую комнату, аж двадцать шесть квадратных метров. Посредине комнаты столб, подпирающий потолок, пахнет известью и краской. Мамаша успела к моему приезду сделать ремонт, завести две металлические кровати, два стула, два стола, один для меня, другой для кухни.
– Эх, сынок, сколько всего нужно! – слышу я голос матери. – Одно расстройство!
Я успокаиваю мать:
– Да ничего нам ненужно, осталось только купить занавеску (марлю), да кой – какую посуду. Самое главное, у нас примус есть, две кастрюли и сковородка. Вокзал от нас недалеко, заготовим на зиму угля, а дров вон сколько в старом саду рядом с водокачкой.
Одно единственное окно мы немедленно закрываем газетами, особенно их не рассматривая. Теперь можно и с портретом вождя их вешать, где угодно: без боязни загудеть в не столь отдалённые места.
Я давно мечтал иметь квартиру, наконец мечта осуществилась, ну и что с того, что её переделали из кузни.
Я выхожу во двор и уже внимательно осматриваю посёлок. Наш барак стоит на краю посёлка на берегу реки Кубань. Посёлок состоит из шести финских домиков и нашего барака, с одной стороны которого тянулась железнодорожная ветка
