Река жизни - Владлен Петрович Шинкарев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ура! И мы пошли в атаку.
Как я бежал, что я кричал, не помню. Наверно, кричал, как все:
– За Родину, за Сталина! Может, не осознано в горячке.
Не могу объяснить даже сейчас, спустя много лет после той войны. За первый свой бой был представлен к медали, но я тогда её не получил, мне её вручили только в этом году. Потом был Сталинград, и уже когда в 1943 году погнали немцев от Волги до Кубани. забегал домой на часок, так как недалеко шли форсировать с боем керченский пролив. И уже в конце 1944 года на территории Австрии меня тяжело контузило, медики комиссовали и отправили домой.
Думал, что не выживу. Выходила меня родная сестра. Когда меня в год победы реабилитировали, устроился работать пчеловодом на колхозную пасеку. Через два года после победы над фашистами, узнав, что я тяжело болею, ко мне переехал жить старший сын. Так вместе мы и стали работать на пасеке. И только в прошлом году пасеку передал ему, а сам пошёл работать конюхом. Лошадей я люблю с детства.
Я-то пошёл работать конюхом из-за твоей тётушки. Уж больно она мне приглянулась, когда я возвратился с фронта. К тому времени её муж погиб на этой проклятой войне, но она надеялась, что он вернётся живым, к себе никого не подпускала. Так девять лет я один и маюсь, возможно, кто-то у неё есть на примете.
– Просто она такая, если любит кого-то, то на всю жизнь. Никого у мамки на примете нет! Вы, Фомич, просто сладить с ней не можете – услышали мы голос Маринки.
За разговором мы и не заметили, когда проснулась сестра, высунув голову из-под покрывала. Фомич сразу вскочил с места и приговаривая: «лежи, лежи», – стал наливать ей чай и подавать мёд. Маринка села, оголив руки, плечи и медленно, молча стала пить чай. А потом вдруг, обращаясь к Фомичу, попросила, чтобы он продолжил рассказ, который так лихо лился из уст конюха:
– Фомич, вам бы книги писать, а не лошадей пасти
– Маринка, пасёт лошадей пастух, а я конюх. Моя задача, чтобы лошади были накормлены, здоровы, а самое главное сохранить будёновскую породу. Это дело тонкое и нужное.
От этих слов стало ясно, что, хотя и много переговорено, и в то же время мало, учитывая сложную и интересную жизнь Фомича.
– За одно утро всё не расскажешь, как – то с грустью вымолвил конюх. – Может, когда-нибудь книгу напишу и будут её читать потомки, как читают лагерную прозу из под полы. Тебе, Маринка, интересно будет прочитать такую книгу?
Сестра задумалась и вдруг неожиданно:
– Не всегда правда нужна народу, никогда всей правды наш народ и не узнает, Всю правду о России знает только Бог.
– А как же историки?
– Да лжецы эти историки, пишут то, что власти нужно, – ответила смело на мой вопрос сестра.
Фомич встрепенулся и вполне в серьёзном тоне стал отчитывать Маринку за её высказывания:
– Доченька, прикуси язык, так ты экзамен по истории КПСС не сдашь ни в одном институте и вылетишь из него как пробка.
– Да ну этих историков, – и, глядя на сестру, под общий хохот я вдруг неожиданно попросил Фомича рассказать о своей любви. Он повеселел и как-то загадочно повёл речь издалека.
Оклемался я после тяжёлой болезни, стал, значит, работать на пасеке. Пасека стояла недалеко отсюда в лесочке на поляне возле реки. Слышу, как-то рано поутру смех на поляне. Смотрю, женщины нашей станицы все с косами стоят, на мелких делянках трактор с косилкой не загонишь. Раздевшись до голых грудей, отчаянно косят траву, не обращая внимание, что я вышел из лесочка и рассматриваю их. У одной из женщин спрашиваю:
– Кто это? – указывая на твою мать, Маринка. И вдруг слышу:
– Кто интересуется, пусть подойдёт поближе.
Я и подошёл.
Она глянула на меня критически и говорит: не знаю такого. Откуда взялся такой прыткий? Женщины стали ей объяснять: из репрессированных, мол, и называют мою фамилию. А она как ножом по сердцу:
– Это ты хотел моего брата, спалить. И даёт понять, что разговор закончен, а я от неё глаз не могу оторвать и с места двинутся. Слышу твёрдый голос:
– Чего стоишь, глаза пялишь – не мешай работать.
Я отошёл от неё, а сам к женщинам с расспросами, кто такая, замужем ли, сколько детей? По разговору с женщинами понял, что я ей не пара, что на неё многие мужчины засматриваются. А мужчин-то в станице практически не осталось. Кто в живых остался, все с ранениями, кто без рук и ног. Воспрял я духом, но ненадолго. Моя сестра как-то стала навязчиво говорить мне обидные слова.
– Чё ты дурень на неё глаза широко раскрыл, губы развесил свои бесстыжие. Не пара она тебе. Какой ты есть и какая она! Тебе нужна нянька, чтобы имела большое терпение и сердце. Мол, красивые женщины бездушные и бессердечные.
Ну уже, когда после работы, женщины купались на реке голыми, я и совсем сник.
Такой стати королевской я ещё не видел среди женщин.
Всё это время Маринка молчала, тогда как мне было интересно всё знать о тётушке. Я впервые задумался над тем, что значит в жизни человека любовь: в одних случаях она может его возвысить, в других случаях перемолоть в своих жерновах беспощадно, не оставив никакой радости для жизни – одни разочарования. Вот здесь и проявляется характер человека. Сломить сильного человека не способна даже безответная любовь.
Из-за гор показалось солнце, бисером на траве заиграла роса, предупреждая нас, что мы и так засиделись долго с этими бесконечными разговорами о смысле жизни.
Маринка спросила время. Фомич вытащил из кармана ручные часы «Победа» и, оправдываясь, что ремешок порвался, произнёс:
– Пятнадцать минут десятого!
– Ой, – воскликнула сестра, – собираться надо домой! А потом уже серьёзно, по-взрослому промолвила, как-то вежливо:
– Жениться Вам надо, Фомич. Ежели вы с мамкой сладить не можете, то ищите бабу. Чтобы вас ценила и служила вам, как собачонка. Иначе толку не будет. Вон, кроме мамки, сколько гарных баб в станице, это с мужиками дефицит.
Она подняла велосипед с земли и зычным