«Святая инквизиция» в России до 1917 года - А. Булгаков

Следует обратить внимание на донесение начальника Воронежского губернского жандармского Управления от 5 декабря 1912 года № 15284, адресованное Воронежскому губернатору:

«Семинарское движение возникло исключительно на почве недовольства внутренним распорядком этого учебного заведения» [118].

Зачинщики в составе 16 человек были в последующее время под постоянным полицейским надзором, о чем свидетельствуют донесения уездных урядников: они имели ограничения в выборе местожительства, в поступлении на учебу в другие учебные заведения.

Историк А. Карташев в 1906 г. написал небольшую работу «Русская Церковь в 1905 году». Его наблюдения как современника для нас немаловажны:

«Духовная школа всех трех ступеней, стоявшая по уставу 1867–70 г.г. на пути к нормальному развитию до типа наиболее естественного и чуждого внутренней фальши, в печальную эпоху 80–х годов была сознательно сдвинута с этой дороги и устроена как раз наперекор течению и запросам своего времени. Ненормальность постановки быстро дала себя знать многими печальными явлениями как внутреннего (омертвение, апатия), так и внешнего (бунты и бегство из ведомства) характера. Прямо кричащая потребность в реформе возникла уже давным–давно, а к настоящему моменту школа, особенно средняя, уже буквально перезрела все реформы, дошла до полного разложения, перестала совсем функционировать. К концу года чуть ли не 50 семинарий было закрыто» [119].

Рапорты благочинных были полны тревоги. «В знании истины Веры и нравственности христианской прихожане Заречных приходов вообще слабы» [120] — это мы приводим ряд сообщений по Нижегородской епархии.

«Относительно прихожан прежде всего должно сказать, что зараза раскола (старообрядчества. —А.Б.) распространяется и пускает более и более глубокие корни в массу темных и неразвитых крестьян» [121].

Впечатляюще звучит сообщение благочинного 4–го округа Гор–батовского уезда:

«Ряд сел, где прихожане заражены суеверием и расколом, характерны тем, что народ ко храму Божию холоден, в исполнении христианских обязанностей нерадив, о православной христианской Вере и благочестии понятия имеет нечистые, слабые и сбивчивые… И как в сих селах находится перевес неверия над правоверием, то прихожане к богослужениям притекают не многие, отчего и наставления пастырей не достигают своих целей» [122].

По Дукояновскому уезду читаем:

«Раскол, как стоглавая гидра, вместо одной отсеченной головы тотчас вырастает другая» [123].

«Жители поименованных сел по большей части народ торговый и промысловый. Имея частые сношения с жителями Дона, Урала, Волги, заразились расколом и внесли эту язву в свои семейства» [124].

«Но почти во всех уездах (курсив мой. — А.Б.) встречается так, что приходы соседние — на одной полосе — совершенно противоположны один другому по религиозным убеждениям: в одном все православные.., а в другом все раскольники или по крайней мере чуждающиеся церкви. Раскол, или старообрядчество, сильно и упорно держится по Поволжью» [125].

Вот отчет о проповеднической деятельности по Арзамасскому уезду за 1899 год:

«с церковных амвонов говорится о христианских добродетелях, о значении праздников, даже о пользе грамотности; открываются церковно–приходские школы, ведется попечение о благообразном хоровом пении; пастыри проводят внебогослужебные собеседования. Но в Нижегородской духовной консистории все чаще разбираются дела «об уклоняющихся от исповеди прихожанах различных сел» [126].

Что следует понимать под словами «уклоняющиеся от исповеди»? Сетования батюшек однозначны: оскудение веры. Вспомним слова «…и как в сих селах находится перевес неверия над правоверием, то…» Только ли оскудение веры было причиной уклонения от исповеди и причастия? Ведь еще Некрасов писал: «…А чуть работа кончится, глядишь, стоят три дольщика: бог, царь и господин». Была экономическая зависимость от духовенства, а это при бедности прихожан фактор немаловажный.

Престиж казенной Церкви явно падал, и тем резче проявлялась ее нетерпимость к инакомыслию.

«Не лучшим ли примером ненормального положения служат факты, что на 175000 населения старообрядцев в громадной Нижегородской епархии приходится лишь 12 разрешенных правительством моленных… Естественно, что при таких условиях помимо официально существующих… имеется масса неразрешенных моленных: в Нижегородской — 172…» [127].

Разумеется, были тайные службы и молитвы, и были штрафы, аресты, ссылки. Не единственным было «ходатайство, с которым в 1901 году обратились старообрядцы Поволжья за подписью 49 713 лиц: они просили избавить их от преследования «за мнение о вере» [128]. Обратим внимание: это происходило в то время, когда церковно–полицейские репрессии были более направлены на так называемых сектантов. Кроме того, это было время назревавшей церковной реформы, так и не осуществившейся по нерешительности последнего царя. О ситуации десятилетиями ранее (и даже веками, ибо раскол произошел при царе Алексее «Тишайшем»), можно только догадываться.

Надо отметить, что официальная статистика давала довольно сбивчивые и противоречивые данные о количестве молящихся вне православных врат. «Еще при 10 ревизии 1858 года число явных раскольников определялось в 805 тысяч человек; причем, исследуя данные о расколе, «Военно–статистический сборник» Обручева говорит, что к этому числу зарегистрированных раскольников следует прибавить до 5 млн. лиц, явно к нему принадлежащих, а именно до 2 млн. лиц, показанных по отчетам духовного ведомства в 1859 году «исповедовавшимися, но не приобщившимися святых тайн», и до 3 млн. лиц, «неисповедовавшихся по нерадению» [129]. Тут своеобразная головоломка: то, что упомянутые 5 млн лиц не являются старообрядцами, это скорее всего так. Но кем они были в 1858 году?

По этому поводу известный публицист А. С. Пругавин писал в 1880 г.: «Раскольник «записной» для причта человек потерянный, с него не получит он ни копейки. Напротив, «незаписной» составляет важную статью в домашнем быту церковнослужителей. За то, чтобы у него не исправляли треб, он платит гораздо дороже, чем усердный церкви прихожанин за исправление их» [130]. Поневоле приходится удивляться находчивости русского человека, в данном случае — священника: выгоднее для своего семейного бюджета в отчетах не всех «раскольников» упоминать; чтобы он, священник, не приходил в дом к старообрядцу и насильственно не совершал там своих православных служб, старообрядец готов был заплатить больше, чем он платил бы как «записной».

И далее следует: «До каких поразительных неточностей доходила в этом отношении официальная статистика, можно судить по следующему примеру. В Пермской губернии в 1826 году показывалось 112 000 раскольников; в тридцатых годах при бывшем там архиепископе Аркадии обращено из них в православие ни больше, ни меньше как 100 000, но в 1841 году, по официальным сведениям, раскольников остается еще 108 000.Откуда явилась эта новая сотня тысяч раскольников, по–видимому, никто не интересовался знать» [131].

«В Нижегородской губернии, по официальным сведениям, числилось 20 246 раскольников; по исследованию же статистической экспедиции их оказалось 172 500 человек, т.е. более в восемь с половиной раз.

В Ярославской губернии официально показывалось 7454 раскольника; по исследованию же статистической экспедиции их оказалось 278 417 человек, т.е. более в тридцать семь раз» [132]. И так — по всей России. Из журнала «Слово» 1868 года, по упоминанию Пругавина: «некоторые из новейших исследователей раскола определяют цифру раскольников, в настоящее время, в 13 000 000–14 000 000. Но нельзя не заметить, конечно, что все эти цифры произвольны и гадательны» [133].

А. С. Пругавин указывает на существенную, хотя и не единственную причину искаженных данных по статистическим отчетам; он приводит цитату из статьи профессора Казанской духовной академии г. Ивановского:

«Репрессивные меры правительства по отношению к расколу, в какой бы форме они ни проявлялись, ставят непреодолимые препятствия создать раскольническую статистику; потому что при таких отношениях раскольники будут скрываться от взора правительства; только под условием веротерпимости и возможна более или менее верная статистика раскола» [134].

Были еще и так называемые сектанты самых различных толков, которые вместе со старообрядцами составляли внушительную цифру. «По данным переписи, общее число старообрядцев, сектантов и уклоняющихся в России определялось в 2 173 738 человек (по официальной статистике. — А.Б.); между тем как, по имеющимся сведениям, численность их достигает 14–15 млн.» [135]. Чтобы как–то упрятать в официальных отчетах большое количество инославных, счетчикам предписывалось действовать различными лукавыми путями. К примеру, Протокол 29 заседания Главной переписной комиссии от 6 июня 1896 г. гласит: