Рыцари Нового Света - Андрей Кофман

Однако то было на ранних этапах колонизации. Когда же поток колонистов возрос, монархи в апреле 1505 г. отменили этот указ и приняли ряд жестких ограничений. Отныне любой пожелавший отправиться за океан был обязан подать прошение в Торговую Палату, позже преобразованную в Королевский Совет по делам Индий, пройти рассмотрение своего дела, иногда собеседование и получить разрешение властей. Строжайше запрещался въезд в заокеанские колонии преступникам, людям находившимся под следствием, испанским крещеным евреям и арабам, а также иностранцам, которые могли отправиться в Индии лишь по специальному разрешению короля.

Запрет на выезд в Америку евреям и арабам был продиктован заботой о чистоте веры в испанских колониях. Там и без того языческой ереси хватало. Иностранцы не допускались в Индии, поскольку, как свидетельствует хронист, по убеждению Изабеллы, «никто, кроме ее собственных подданных, не станет лучше подчиняться ей и исполнять ее приказы». Что же касается преступников и подследственных, то в их отношении власти руководствовались также вполне практическими соображениями: лихие люди, смутьяны, склонные к неподчинению законам, в любое время могли создать угрозу мятежа. И особенно бунтовщики были опасны вдалеке от метрополии, там, где власть еще толком не устоялась, где неосвоенных неподнадзорных территорий хватило бы на то, чтобы укрыть сколько угодно мятежных отрядов и целых армий. Впрочем, как показали события XVI в., вроде бы благонадежные и проверенные люди сумели доставить властям немало головной боли своими смутами и междоусобицами.

В любом случае Новый Свет вовсе не был сточной канавой, куда нация сливала человеческие отбросы. Кто отправлялся за океан в первой половине XVI в.? Весьма пестрый люд во всех отношениях. Основную массу колонистов составляли представители низших и средних социальных слоев — крестьяне, горожане, ремесленники; зато среди конкистадоров в большинстве были отпрыски мелкопоместных идальго, встречались и отпрыски аристократических родов. В основной своей массе это были так называемые «сегундоны» (от испанского «сегундо» — второй), то есть младшие дети, лишенные наследства, которое по закону переходило лишь к старшему сыну. А если добавить к ним священнослужителей и королевских чиновников всех рангов, то можно утверждать, что эмиграция в Новый Свет фактически представляла собой всю Испанию в ее социальном срезе.

Пристрастные историки и беллетристы очень любят подчеркивать, что Франсиско Писарро, покоритель империи инков, был неграмотен. Это так, — однако его племянник Педро написал хронику похода в Перу, и надо полагать, он не прибегал к услугам профессионального литератора, как это нынче принято даже у вполне грамотных. И бесспорно грамотны были его братья — Эрнандо и Гонсало. Вообще среди конкистадоров оказалось очень много не просто умеющих читать и писать, но и литературно одаренных людей. Таков был Кортес, автор пространных посланий королю; блестящий литературный талант явил простой солдат из его отряда — Берналь Диас дель Кастильо, создавший великолепную хронику, которую иногда называют первым американским романом; завоеватель страны муисков, бывший адвокат Гонсало Хименес де Кесада, помимо хроник, писал трактаты и памфлеты; участник его экспедиции Хуан де Кастельянос создал грандиозную эпическую поэму «Элегии о достославных мужах Индий»; а другой конкистадор, Алонсо де Эрсилья-и-Суньига, навеки вписал свое имя в историю испаноязычной литературы эпической поэмой «Араукания» — о завоевании Чили. И этим вовсе не исчерпываются примеры подобного рода.

А теперь рассмотрим, так сказать, состав преступления конкистадоров. Главных обвинений три: жестокость, грабеж и уничтожение культурных ценностей. Рассмотрим каждое из предъявленных обвинений по отдельности. Жестокость конкистадоров давно уже стала притчей во языцех: навязано мнение, будто бы испанские завоеватели Америки в этом отношении сильно выделялись на фоне других европейских народов. Нетрудно привести примеры чудовищной жестокости, явленной англичанами, немцами, французами и прочими европейскими народами в междоусобных войнах, при подавлении восстаний, искоренении ересей и т. п. Не стоит тратить на это бумагу: примерами подобного рода пестрит любой учебник по любой национальной истории. Причем заметим, речь идет о зверствах по отношению к соотечественникам; что же тогда требовать от конкистадоров, воевавших с «дикарями», «язычниками», «каннибалами»? Жестокость по отношению к врагу была этической нормой того времени. Да только ли того? О каком XVI столетии мы говорим, если просвещенный XX век явил примеры таких массовых зверств, что оставил предшествующие далеко позади! Жестокость вовсе не была отличительной чертой конкистадоров; и видимо, прав английский историк Ирвинг Леонард, когда говорит: если испанцы в XVI в. и совершили больше жестокостей, чем другие европейские народы, то потому лишь, что больше других действовали.

Удивительно на этом фоне как раз другое: попытки испанских властей поставить жестокости преграды. Это — тема для отдельного разговора, пока же отметим, что Законы Индий, принятые в эпоху конкисты, отличались невиданным для того времени гуманизмом. Именно в XVI в. в Испании и в ее американских колониях началось гуманистическое движение, какое ознаменовало рождение международного права и возвестило наступление новой эпохи в истории человечества.

Поджаривание на медленном огне

В связи с жестокостью конкистадоров затронем еще два существенных момента. Когда испанцев справедливо обвиняют в массовом истреблении индейцев в эпоху конкисты, читатель невольно проникается мыслью, будто такова была сознательная и целенаправленная установка конкистадоров и властей. Невозможно отрицать, что деятельность испанцев на Антильских островах фактически привела к геноциду — полному уничтожению коренных обитателей этих земель. Вместе с тем следует подчеркнуть, что испанцы вели войну не на уничтожение, а на покорение индейцев, хотя и не брезговали для достижения этой цели никакими самыми жестокими методами. В хронике Берналя описано, как Кортес неоднократно «прощал» вождей, ранее оказывавших ему ожесточенное сопротивление, когда те шли на мировую и признавали власть испанцев. Сам Кортес в «Письмах-реляциях» королю рассказывает, как всячески пытался удержать своих союзников-индейцев от бессмысленной резни побежденных ацтеков, что ему далеко не всегда удавалось: «…Наши друзья проявили таковую жестокость, что никого и нипочем не щадили, сколько бы мы их в том ни попрекали и сколько бы их за то ни наказывали». Странно звучит в устах Кортеса упрек в жестокости — не так ли? Однако он не допустил никаких актов возмездия по отношению к уцелевшим защитникам Теночтитлана. Принципиальное отличие испанской колонизации Америки от английской состояло как раз в том, что конкиста была направлена на контакт с индейцами, на включение их в общественную жизнь, тогда как англичане вытесняли индейцев с занятых ими территорий.

Чем в таком случае объяснить кровавые вакханалии, какие время от времени устраивали конкистадоры? Такова, например, чудовищная резня в Чолуле, когда люди Кортеса уничтожили две с половиной тысячи человек, не щадя ни женщин, ни детей. Такова же резня ацтекской знати в Теночтитлане, вызвавшая восстание жителей столицы. Очень легко истолковать эти и подобные им случаи как проявления политики геноцида либо как безотчетные выплески природного садизма конкистадоров. На самом деле эти злодеяния имели иные обоснования (что, разумеется, никоим образом не служит им оправданием): их главной побудительной причиной, скорее всего, служил заурядный человеческий страх. Конкистадоры были очень смелыми людьми, их отвага доныне вызывает изумление; и все же они не были богами и боялись расстаться с жизнью. Примечательно, что в своих реляциях и хрониках конкистадоры не скрывали, какой временами испытывали ужас — отнюдь не боясь тем самым выставить себя трусливыми людьми. «Оглушительные воинские кличи индейцев, — вспоминает участник завоевания Мексики Франсиско де Агиляр, — вызвали в наших душах столь великий ужас, что многие испанцы просили исповедовать их перед гибелью»; и Берналь многократно отмечал, как по мере продвижения в глубь Мексики нарастал страх в войске Кортеса. По свидетельству Педро Писарро, когда Верховный Инка Атауальпа входил в Кахамарку со своей свитой, некоторые из конкистадоров, сидевших в засаде, «мочились со страху».

Представьте себе, читатель, каково это — с ничтожными силами вторгнуться в мощное государство и оказаться в окружении многотысячных армий противника. Представьте себе, каково это — идти незнамо куда, не ведая, что тебя ждет за каждым поворотом дороги. Экстремальная ситуация, помноженная на неопределенность, рождала постоянный, изматывающий душу страх. «…Я могу уверить Ваше величество, — писал Кортес королю, — что не было среди нас ни одного человека, кто бы не испытывал страха, зная, что мы так далеко зашли в глубь сей земли и окружены столь великим множеством врагов, не имея надежды на помощь ниоткуда; бывало, я сам своими ушами слышал, как люди толковали между собою и даже во всеуслышание, что, мол, это сам дьявол завел нас в места, откуда нам никогда не выйти…».[10] Опасности обступали со всех сторон, повсюду мерещились засады, заговоры, вероломство. В этих условиях у людей, находившихся в состоянии постоянного стресса, подозрительность принимала маниакальные формы. Спастись можно было, лишь прибегая к тактике упреждающего удара: не ждать, когда на тебя нападут, а бить первым. Выжить, выжить любой ценой — вот было главное для испанцев, и при этом уже не имело значения, прав ты в своих действиях или нет. Достаточно вздорного навета, малейшего подозрения, чтобы копившаяся месяцами разрушительная психическая энергия выплеснулась наружу.