Соглядатай Его Величества - Пол Доуэрти

Корбетт пошел дальше, не слишком встревожившись из-за того, что Ранульф бесследно исчез. Он купил у булочника горячий пирожок и теперь медленно пробирался через толпу, наслаждаясь яркими красками и теплом и одновременно насыщаясь сочным, пряным мясом. Он зашел в несколько лавочек, остановился послушать, как коробейник нахваливает свои товары, в числе коих, к сведению изумленных слушателей, были и аспид, укусивший царицу египетскую Клеопатру, и крайняя плоть Моисея, и прядь волос Самсона. Корбетт, подчинивший свою жизнь разуму и холодной логике, всегда веселился, слушая подобные нелепости.

К тому времени, когда он добрался до дома, уже сгустились сумерки. Он медленно поднимался по лестнице и вдруг замер у двери, удивившись, что из-за нее доносятся крики и визги. Он тихонько толкнул дверь, приотворив ее, и сквозь щелку увидел Ранульфа в чем мать родила, резвившегося с молодой девицей. Она вертелась и извивалась, ее распущенные рыжие волосы наполовину скрывали белое тело, льнувшее к Ранульфу, а лицо выражало неизъяснимое удовольствие: глаза закрыты, а на полуоткрытых губах замер стон наслаждения.

Корбетт отпрянул от двери, злой на самого себя и на Ранульфа. Бесшумно, на цыпочках, он спустился по лестнице, снова вышел на улицу и нырнул в теплое чрево ближайшей харчевни. Он уселся за столик возле большого очага, где горели сосновые дрова, и попытался забыть случайно подсмотренную картину. Он ощущал вину, досаду и странную зависть. Женщин он боялся: он дважды любил, и обеих возлюбленных похитила смерть. Одна — его жена — умерла от лихорадки, а другую — прекрасную Элис, государственную изменницу, — он сам выдал королю. Корбетт еще ниже опустил лицо над кружкой эля, надеясь, что никто не заметит слез, уже обжигавших ему глаза. Один только Бог ведает, как он тоскует по обеим любимым, какую болезненную пустоту они оставили в его душе. Мысленно он говорил сам себе: «Корбетт, холодный, расчетливый чиновник, ты похож на механическое устройство для театра: такой же исполнительный, исправный, только вот жизни в тебе нет!»

Наконец, он возвратился домой, слегка захмелев от эля и от жалости к самому себе. Он с подозрением поглядел на Ранульфа, но смущение помешало ему упомянуть о том, что он подсмотрел. Вместо этого Корбетт наказал своему слуге, у которого уже слипались глаза, доставить весточку графу Ричмонду в Вестминстер, непременно дождаться самого графа и вернуться с ответом, каков бы тот ни был.

На следующий вечер Корбетт работал у себя в маленьком кабинете в Вестминстерском дворце, и туда явился его слуга, чтоб передать ответ Ричмонда.

Граф, возвестил Ранульф со злорадством, обычно слишком занят, чтобы беседовать с чиновниками, однако в данном случае он готов сделать исключение. Он сообщил, что встретится с Корбеттом в Большом зале Вестминстерского дворца незадолго до прекращения судебных слушаний. Он оговорил точное время и попросил Корбетта не опаздывать, «ибо неотложные государственные дела» все еще ожидают его.

Корбетт немедленно выпроводил ухмыляющегося Ранульфа, привел в порядок стол и усталым шагом направился к Большому залу. Под высоким дубовым потолком, украшенным сине-золотыми штандартами Англии, все еще заседали суды Королевской скамьи и Гражданских исков, и в сомнительных поисках справедливости там толклись приставы, истцы, правоведы в горностаевых накидках, солдаты, крестьяне и купцы. У стен, увешанных гобеленами, были устроены небольшие закутки, где законники и чиновники принимали посетителей, и Корбетт направился прямиком к одному из таких закутков, указанному Ричардом.

Он пришел в некоторое замешательство, увидев, что граф уже ждет его, нетерпеливо расхаживая туда-сюда. На нем колыхалась пышная, отороченная мехом мантия, скрепленная у шеи золотой брошью с целой россыпью жемчужин. Корбетту никогда не нравился Ричмонд, светловолосый, с водянистыми голубыми глазами, красноватым кончиком носа и ртом уголками книзу, будто у выброшенной на сушу рыбы. Во Франции он избегал надменного, заносчивого графа, преисполненного самомнения и слепого к достоинствам всех прочих людей. Сегодняшняя беседа не поправила дела: Ричмонд заявил, что гасконский разгром стал плодом целой вереницы несчастных случайностей.

— Я тут ни при чем! — отрезал граф. — Французы наводнили Гасконь. Если бы я ринулся им навстречу, они бы меня разбили, и потому я оставался в Ла-Реоли — в надежде, что Его Величество пришлет мне в помощь необходимое подкрепление. Но он этого не сделал. Поэтому я и сдался.

— А разве не было возможности выдержать длительную осаду?

— Никакой!

— Почему?

— У меня на руках оказался город с большим населением — там были и мужчины, и женщины, и дети. Я и своих-то солдат не мог прокормить, не говоря о горожанах.

— Вы возражали против вылазки Тюбервиля?

— Конечно! Этот Тюбервиль — просто болван! Французы захватили его, и ему крупно повезло, что они его не казнили.

— А зачем им было казнить его?

— Потому что он напал на них во время перемирия, скрепленного клятвами. Он нарушил военные правила.

— Поэтому французы и потребовали от него обоих сыновей?

— Именно поэтому. — Тут Ричмонд прекратил расхаживать туда-сюда и уставился на Корбетта. — А почему вы об этом спрашиваете?

— Ну, — вздохнул Корбетт, — я просто спросил, потому что у Тюбервиля они взяли обоих сыновей, а у вас — одну только дочь. Почему?

— Не ваше дело!

— Вы скучаете по дочери?

— Что за наглость, Корбетт! — рявкнул Ричмонд. — Я доведу до сведения короля, что вы забываетесь!

— Что ж, в таком случае прошу прощения, — хладнокровно произнес Корбетт. — Но я задам вам еще один, последний вопрос. Уотертон, королевский секретарь… он ведь раньше служил у вас?

И отпрянул, увидев, какая злоба проступила на узком, землистом лице графа.

— Не смейте, — с тихой угрозой проговорил тот, — даже упоминать это имя в моем присутствии. А теперь, мастер Корбетт, довольно! Уходите! Нет, постойте! — Граф порылся у себя под плащом и вытащил маленький свиток. — Королевский приказ! — саркастически пояснил он. — Вам велено отбыть в Уэльс, мастер Корбетт. Я известил Его Величество о вашей дерзкой просьбе провести расспросы. Он вручил мне вот это — лишь потому я и согласился на встречу с вами. Вам предстоит отправиться в Гламорган, мастер Корбетт. Король желает, чтобы вы сунули свой нос в дела лорда Моргана.

Корбетт, не глядя на злорадную усмешку графа, взял свиток с предписанием. Пышные складки мантии всколыхнулись в последний раз: граф ушел. Корбетт, усевшись на деревянное сиденье у окна, развернул свиток с указом и внимательно его прочитал. Приказ лишь подтвердил его худшие опасения: официально ему поручалось передать королевские приветствия Моргану, на деле же вменялось тайком собрать как можно больше сведений о положении дел в Южном Уэльсе.

Уэльс! Корбетт бывал там десятью годами раньше. Он был тогда одним из воинов в Эдуардовых войсках, которые с боями прорывались в узкие речные долины, деля Уэльс на части и одну за другой приводя эти части в подчинение английской короне. Это была жестокая, кровавая война, и Корбетт с ужасом думал о том, что ему снова придется туда ехать, общаться с валлийскими лордами, с виду изъявлявшими покорность, втайне же негодовавших на то, что вынуждены повиноваться Эдуардовым указам. Эти валлийцы были свирепыми воителями, что не расстаются со злыми кинжалами и с длинными тисовыми луками, рассылающими бесшумную смерть по туманным долинам.

Корбетт встал, вздохнул и отправился домой. Его единственным утешением стали вопли ужаса и возмущения, которыми разразился Ранульф, узнав, куда они едут. Но потом Ранульф вдруг сделался непривычно уступчивым, и Корбетт даже заподозрил, уж не имеется ли у его слуги собственных причин покинуть столицу. Он не стал допытываться, но велел Ранульфу взять лошадей и вьючных мулов из королевских конюшен. Затем они паковали сумы и корзины, и четыре дня спустя после получения королевского приказа Корбетт со слугой уже скакали на северо-запад, минуя Актон, Глостершир и дальше, за реку Северн, в Уэльс.

Корбетт и Ранульф ехали по старой римской дороге, которая пролегала по землям центральных графств и вела на запад. Была поздняя весна, погода стояла мягкая, и широкие бурые поля, расстилавшиеся вокруг, уже пахали и боронили. Брели волы, склоняясь под большими ярмами, острые ножи плугов глубоко врезались в почву, разрыхляя ее для сеятелей. В небе кружило сердитое воронье, каркая на мальчишек, а те отгоняли птиц от лакомых зерен, стреляя в них из рогаток. Деревни пробуждались к жизни после лютой зимы и холодной, суровой ранней весны, и дороги кишели повозками, коробейниками и битюгами с подстриженными гривами, в иззелена-черных кожаных сбруях.

Корбетт с Ранульфом останавливались на ночлег в тавернах, или, когда повезет, в гостеприимной роскоши аббатства, или в приюте для путников при монастырской обители. В середине мая, назавтра после Троицына дня, они перешли вброд через Северн в Бристоле и ступили на землю Уэльса. По пути Корбетт рассказывал своему слуге о том, как десять лет тому назад воевал здесь, описывал суровую красоту этого края с его густыми лесами, тесными долинами и дикими, вольнолюбивыми племенами. Эдуард I силой подчинил валлийцев своей власти, превратив их мелкие княжества в английские графства. Их отважного вождя, Ллевеллина, загнали в темную твердыню Сноудонии, а позднее умертвили; его брата Давида подстрекнули к мятежу, захватили в плен, отправили в Лондон и приговорили к чудовищной казни за измену: его повесили, потом привязали к хвосту лошади, потом четвертовали. Затем Эдуард поставил Уэльс на колени, разослав туда своих чиновников и настроив огромных замков, опоясанных круговыми стенами, по всему завоеванному краю.