Девять - Анатолий Андреев

Алиса – посланница из космоса; а Офелия – земная баба. «Синица в руках или журавль в небе?» – пытал здравый смысл.

Голова у меня пошла кругом. Вместо ответа в голове моей вертелся упрек неизвестно кому: ну, почему, почему принимать судьбоносное решение надо именно тогда, когда ты к этому готов меньше всего?

Из вихрей мироощущения родился компромисс: «Жениться следует тогда, – думал я, что я думаю, – когда уже знаешь, как поведет себя жена в случае развода. Еще до женитьбы желательно побыть с ней в процессе развода».

Я не знал, прав я или нет.

А когда не знаешь, начинаешь настаивать на том, что оказывается под рукой. Хватаешься за соломинку. Из страха перед разумом делаешь ставку исключительно на опыт.

Ведешь себя как сумасшедший.

Желаешь изо всех сил понравиться Москве. Коллективному бессознательному в себе.

Ибо не понимаешь: личность Москве не верит.

Личность-Европа не верит Москве-Азии.

Это, кстати, и называется завоевать Москву.

Когда ты перестал верить Москве, когда ты понял, что «Москва слезам не верит» есть глупость вселенская, афористически упакованная, тогда только ты завоевал Москву, вытравил ее из себя.

Правда, толку от этого никакого: к тому времени, когда ты поймешь это, тебе станет глубоко наплевать на тип отношений, столь любезный Москве, – ты с отвращением отвернешься от «завоевать», «слезам не верить», «подтолкнуть падающего», и сердце твое – чрез врата разума – откроется любви.

И больше нигде не ищи золота.

Вот и весь Дао.

Но в тот момент я еще не знал того, что откроется мне по прошествии Времени.

Я был в начале Пути.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.

4

Темнота.

Мефистофелевская ухмылка.

Откуда она взялась?

Из темноты.

Каждый раз после вещего (содержательного) сна я просыпался другим. В таком сне всегда что-то происходило. Я одновременно обогащался и что-то при этом утрачивал.

Однажды я проснулся и понял, что во сне опять я подвергся информационной атаке или, если угодно, погружению в диалектический рассол, после которого (погружения) умственное зрение мое изощрялось, и я видел природу вещей с разных ракурсов-уровней (с тех пор выражение «нет предела совершенству» я понимаю по-своему, сугубо в духе этого сна).

Меня (без метафор здесь не обойтись) словно перепрограммировали – и я почувствовал, что в принципе мог бы быть другим. Например, Веней. Жить иную жизнь, без Алисы, к примеру. Скажу смелее: я, Платон Скарабеев, обнаружил в себе задатки Офелии Виноград. Или кого угодно еще. Я понял, что я – это не уникальная предопределенность существа как единственного и неповторимого; я – это комбинация вариантов, из которых на ходу вылепилась именно моя спираль ДНК, из чего следует: я вполне мог быть другим, и тоже считался бы я. На вполне законных основаниях. Тут дело в не в том, хочу сказать я, что ко мне в любой момент, пользуясь сном разума, способны «подселить», «подбросить» другого (ую), а в том, что во мне, в природе моей есть потенциал быть другим. Как у Протея. Ко мне не надо никого подбрасывать извне. Из моих собственных, условно говоря, «ребер» можно слепить другого. И химическая формула этого другого будет идентична моей. Ничего не изменится – только не станет меня. Духовная формула изменится. Появится другой – чужой, который, возможно, меня никогда не поймет и не примет. «Все люди – братья» мелочь по сравнению с осознанием того, что мы все едины суть и вследствие этого – враги непримиримые. Ведь я – это наиболее жизнеспособный вариант, воплотившаяся в жизнь вероятность, победившая во мне другие, ставшие угнетенными, я.

Вот почему я – это всегда результат войны и агрессии. Человек по глупости своей гордится своим я: я горжусь, что я кельт. Что я ариец. Что я негр. Китаец. Все это говорит лишь о том, что человек не может быть от рождения белым (черным) и пушистым: закваска натуры не позволяет. Но человек может сражаться с самим собой, с другими в себе – и пусть выживает информационно наиболее совершенное в человеке. Это шанс для диктатуры культуры.

Это, казалось бы, бесполезное, академическое знание зачем-то пришло ко мне во сне.

Но практические следствия не замедлили сказаться. Вот это женское, мягкое бабье свойство, обнаруженное мужским умом в себе, усложнило картину мира, размыло ее, сделало как бы хаотичной и непредсказуемой – видимо, затем, чтобы доказать мне, во всем изрядно сомневающемуся, что держится все эта зыбкая картина мира на организации космической. Проснулся-то я homo sapiens sapiens. Мужчиной. Платоном Скарабеевым. И как бы я глубоко ни понимал кого-то, я мог быть только тем, кто я есть.

И все же… Я почувствовал, что могу почувствовать женщину. Могу понять женщину. Да что там: могу стать женщиной. Я, Платона…

Мефистофелевская ухмылка… Я увидел ее во сне или в зеркале?

Темнота.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.

5

Была Алиса с Бароном или не была?

Вот в чём вопрос.

Ах, если бы не сны. И если бы не поздние возвращения Алисы…

Стоп. Всё это враньё. Вопрос не в этом. Дело не в том, была Алиса с Бароном или нет (я был уверен в том, что не была, пока ещё не была); дело в том, что она в принципе могла меня обмануть в любой момент, в принципе могла с ним быть (я в этом также был уверен).

Вот в чём заключался вопрос.

Именно в этот момент я дико взревновал мою Алису к её бывшему мужу. Я же помнил тот карамельный вкус её губ, то её девственное, божественно недосягаемое тело (я был счастлив, что оно недоступно мне: значит – никому!), обретавшее черты женственности только в соединении с чувством. Изредка проступавшая женственность (в интонациях, в жестах, в движениях) волновала особенно: в девушке сквозила великая женщина. Без чувства тело жило своей отдельной, тёмной жизнью. Как же могла она отдавать своё тело чужому мужчине и получать при этом удовольствие?

Ну, как, не испытывая той любви, которую она испытывает сейчас ко мне, отдавалась она своему мужу?

Каждый вечер покорно расставляла ноги?

Испытывала оргазм?

А он имел право делать с ней всё, что захочет. Всё, буквально – всё.

Как я сейчас, когда она со мной. И по-прежнему – чиста?

Самое интересное заключалось в том, что я знал: она была чиста; но тело моё сопротивлялось этому моему знанию и заставляло воображение рисовать убедительнейшие сцены в самом что ни на есть реалистическом ключе, то есть с массой физиологических подробностей: я видел позы, ощущал запахи, слышал стоны.

Чтобы при этом остаться чистой, чтобы не отделять тело от чувства, она должна была любить. Или – запутаться в своих чувствах.

Её замужество, её готовность, и даже запрограммированность любить, любить кого-то, кроме меня, я воспринимал как предательство. То, что она была женщиной, я, мужчина, воспринимал как оскорбление.

И её замужество становилось унижающим меня (и я злился, уже не отличая здоровой злости на себя от нездоровой злости на неё) доказательством того, что она могла быть с Бароном.

Вроде бы, понятный мне, легко читаемый мною Барон сумел так взбаламутить мой внутренний мир, что я сначала испугался вот этой очевидности абсурда, а потом испугался лесной, дремучей мощи шевелящегося абсурда.

Я запутался в своих чувствах.

И Алиса, которая, на взгляд со стороны, жила-пребывала в гармонии с собой, словно большеглазая Красная Шапочка в логове хищников, стала раздражать меня своей уверенностью и спокойствием. Мне стало казаться, что уверенность в себе сегодняшней и в себе завтрашней – это маска, приросшая к лицу маска. Почему я ни в чём не уверен?

Неужели Барон прав?

Неужели все женщины одинаковы?

Неужели любви нет?

Неужели я всё придумал и цепляюсь за свою маску?

Неужели Барон во всём прав?

А?

В душе развёлся какой-то адский муравейник, живший по своим правилам, на которые я никак не мог повлиять, словно этот очаг возгорания или зона катастрофы были отделены от моей воли и сознания издевательски прозрачным, но непроницаемым экраном. Я испытал тот самый древний эффект катарсиса, который иногда называют изменением сознания. (На самом деле, как я пойму позднее, никакого изменения сознания не происходит; всё совершается проще и страшнее: сознание перестаёт функционировать как сознание, оно начинает работать в режиме психики, придавая логическую легитимность неразберихе, которая возникает благодаря одновременно «включённым» разным мотивам поведения, которые, по цепочке, «включают» разнонаправленные чувства; иначе сказать, так называемое изменение сознания – это попросту отключение сознания. Ты видишь то, что хочешь видеть, а не то, что есть. Вот и всё.)

В общем, я напоминал человека, который начал с того, что обнаружил пятна на Солнце, а кончил тем, что само Солнце сделал приложением к пятнам.