Дуэль без правил. Две стороны невидимого фронта - Лесли Гровс

Беспокойство Троцкого лежало в другом направлении. К концу 1937 года кампания оскорблений и угроз, проводимая против него мексиканскими сталинистами, становилась все более и более жестокой. Троцкий предусмотрел возможность лобовой атаки на дом, предпринятой несколькими сотнями человек на углу Авенида Лондрес и Калле Альенде. Нападение может быть замаскировано под политическую демонстрацию и может закончиться покушением на его жизнь. Однажды он описал мне свой план обороны, который состоял в том, чтобы всегда иметь под рукой лестницу у подножия стены в крайнем углу из второго внутреннего двора, на Авенида Берлин. Этой улицей, которая в то время была покрыта травой, почти никогда не пользовались, а ночью она была плохо освещена, а может быть, и вовсе не освещалась. Со стороны было непонятно, что наша собственность простирается так далеко. В случае нападения Троцкий приставлял лестницу к стене, переправлялся один и незаметно и быстро шел к дому молодой мексиканки, которую мы знали, чтобы укрыться там. Женщина жила в своем собственном доме в нескольких кварталах от голубого дома. Перелезание через стену имело свои достоинства. На самом деле это был хитроумный план, который мне понравился. Некоторое время спустя Троцкий предложил мне провести репетицию. Вечером он приставлял свою лестницу к стене и шел к дому молодой женщины. Но тем временем я узнал от нее, что за последние два или три месяца Троцкий сделал ей четыре или пять прямых и настойчивых предложений, которые она просто проигнорировала, не поднимая шума. В частности, Троцкий раскрыл ей план лестницы и перспективу репетиции. Таким образом, все дело приобрело другой аспект. Такое сочетание мер безопасности с любовным приключением мне совсем не понравилось. Хотя я ничего не сказал Троцкому, он, возможно, заметил отсутствие у меня энтузиазма, потому что не настаивал на репетиции. Кроме того, вскоре ситуация приняла новый оборот.

Троцкий в Тампико, Мексика, 8 января 1938 г. Слева направо: Наталья Седова, Фрида Кало, Лев Троцкий, Макс Шахтман

Различные признаки, определенные приходы и уходы делали соседний дом все более и более подозрительным как для Диего Риверы, так и для меня. В доказательство своей великой щедрости Ривера решил купить его. Однако сделка займет несколько недель. Эти недели были опасными, потому что, если бы покушение на жизнь Троцкого действительно готовилось, агенты поспешили бы осуществить его, прежде чем потерять дом. План, который мы в конце концов приняли, состоял в том, чтобы Троцкий, пока мы не сможем вступить во владение соседним домом, пожил у Антонио Идальго в Ломас-де-Чапультепек, фешенебельном районе Мехико. Тем временем будет сделано все, чтобы скрыть отсутствие Троцкого в доме в Койоакане.

Итак, 13 февраля 1938 года Троцкий проскользнул в машину, которая была припаркована на заднем дворе, и лег на пол. Я сел за руль, и ворота открылись. Я промчался мимо будки полицейских, фамильярно помахав им рукой, как всегда делал, когда в спешке уходил один. Затем Троцкий встал и сел на заднее сиденье, где и оставался до тех пор, пока мы не подъехали к дому Идальго.

Дом был очень уютным. Поскольку детей у Идальго и его жены не было, они уделяли все свое внимание Троцкому, который проводил время за чтением и письмом. Вернувшись в Койоакан, Наталья разложила подушки на кровати, имитируя тело Троцкого, как это сделала Александра Львовна тридцать пять лет назад, когда Троцкий бежал из Сибири. Слуг держали подальше от комнаты, и время от времени Наталья приносила из кухни чай для якобы больного Троцкого. Связь между Койоаканом и Чапультепеком осуществлялась либо через Идальго, либо через меня.

* * *

Такова была ситуация, когда 16 февраля пришло известие о смерти Левы. Из-за разницы во времени новости пришли в Койоакан в конце обеда. Это было передано нам по телефону, я думаю, одним из представителей крупного американского агентства печати. Джо Хансен и Рей Шпигель были со мной в доме. Мы решили ничего не говорить Наталье, не давать ей просматривать вечерние газеты и не подходить к телефону. Я немедленно отправился навестить Риверу в его доме в Сан-Анхеле. Находясь там, мы, возможно, имели телефонный разговор с кем-то в Париже, возможно, с Жераром Розенталем или Жаном Русом. Затем мы с Риверой уехали в Чапультепек.

Как только мы вошли в комнату, где находился Троцкий, Ривера выступил вперед и прямо сообщил ему новость. Троцкий, лицо которого посуровело, спросил: “Наталья знает?” На отрицательный ответ Риверы он ответил: “Я сам ей скажу!” Мы сразу же ушли. Я вел машину вместе с Риверой рядом со мной. Троцкий сидел сзади, напряженный и молчаливый. Прибыв в Койоакан, он сразу же заперся с Натальей в их комнате. Они снова уединились, как это было в Принкипо во время смерти Зины. Через приоткрытую дверь им подали чай. 18 февраля в час дня Троцкий вручил мне несколько листов бумаги, исписанных от руки пометками на русском языке, которые он попросил меня перевести и распространить среди репортеров. В этих строках он просил провести расследование обстоятельств смерти его сына. Когда после нескольких дней заключения Троцкий снова появился в своем кабинете, он начал писать статью о Льве Седове (Леве). Незадолго до переезда в дом Идальго он закончил длинную статью “Их мораль и наша”, датированную 10 февраля 1938 года. После смерти Левы он изменил дату на 16 февраля и добавил постскриптум.

Сразу после смерти Левы Жанна, которая очень привязалась к нему, написала Троцкому и Наталье письма, полные отчаяния. Троцкий послал ей утешительную телеграмму: “Да, маленькая Жанна, мы должны жить”. Но вскоре ситуация изменилась. На момент своей смерти Лева оставил много бумаг в своей квартире на улице Лакретель, и две или три недели спустя стало очевидно, что Жанна, которая принадлежала к группе Молинье, не была склонна передавать эти бумаги Троцкому через посредство Жерара Розенталя, адвоката Троцкого в Париже, который принадлежал к официальная французская троцкистская группа. Троцкий ощетинился от гнева. Он чувствовал, что бумаги принадлежат ему как с юридической, так и с моральной точки зрения. Он также думал, что Жанна играет с огнем, потому что французская полиция только искала предлог, чтобы сунуть нос в газеты, как и ГПУ. Он пришел в ярость. Началась череда ожесточенных и мучительных ссор. Тем временем Наталья поддерживала дружескую переписку с Жанной, и две убитые горем женщины продолжали обмениваться слезливыми письмами.

Примерно через шесть недель после смерти Левы, в конце марта или начале апреля, после обеда,