Роман для женщин - Михал Вивег

Я языком пробую его кожу и причмокиваю. Люблю его кожу!

— Давай поговорим лучше о маме, — прошу я.

— У мамы есть Лаура, — говорит Оливер. — Лаура рубит мясо. Лаура, ты делаешь это лучше, чем мама!

— Перестань!

Я хлопаю его ладонью по груди, а потом мы долго целуемся.

— Мы должны принимать это, как взрослые люди, — предлагаю я. — Давай позвоним маме и…

— Взрослые люди в постели, полной плюшевых талисманов? — говорит Оливер.

Но после обеда мы действительно звоним ей.

— Привет, — говорю я осторожно. — Надеюсь, мы не разбудили тебя?

— Мы? — Маме сначала невдомек. — Ах, вот оно что…

Ее голос мгновенно скисает: нет, нет, она уже давно встала.

— Дай мне ее, — неожиданно говорит Оливер.

Он нервничает, но вид у него вполне решительный. Мне это нравится. Я передаю ему телефон, беру его за руку, он крепко сжимает мою.

— Привет, это я, — говорит он маме.

Мама молчит.

— А что если нам, Яна, где-нибудь спокойно поговорить? — не сдается Оливер. — Втроем? Предположим, завтра?

В ответ — ни звука.

— Прошу тебя, — добавляет Оливер.

— Пажоут, — наконец слышу маму, — будь любезен, передай мобильник моей дочери.

Оливер пожимает плечами и передает мне аппарат.

— Мама, пойми, — начинаю я, — я влюбилась…

— Поздравляю.

Я чувствую, как мама усмехается.

— Мама, я не хочу и даже не могу что-то делать наперекор тебе! — кричу я в отчаянии.

— Но что ты от меня хочешь?! — кричит мама в ответ. — Чтобы я вас с Пажоутом благословила?!

— Чтобы ты постаралась нас понять!

Я слышу ее дыхание.

— Мама?

Она делает затяжной, глубокий вздох. Мне кажется, что этот единственный вздох вобрал всю ее жизнь: все разочарования, смерти, разрывы.

— Ну что ж, — говорит она безрадостно. — Вы хотите встретиться. Где?

Я предлагаю кафе «Лувр» на Национальном проспекте — знаю, она любит там бывать. Предположим, завтра в час?

— Хорошо, — соглашается она, чуть повременив. — Но попроси этого человека не надевать кроссовок…

Глава XIV

В воскресенье, уже в половине первого, мы сидим с Оливером в «Лувре» и ждем маму. Оба нервничаем, Оливер даже опрокидывает стакан минералки.

Мама появляется в пять минут второго. Выглядит превосходно. Она озирается — я машу ей рукой. Она уверенно проходит между столами. Некоторые мужчины провожают ее взглядом. Оливер встает.

— Здравствуй, мама, — говорю я торжественно. — Разреши мне представить своего друга Оливера. Оливер, это моя мама. Познакомьтесь.

— Мы уже немного знакомы, — говорит Оливер с некоторой неуверенностью — таким я не знаю его. — Здравствуй, Яна.

Мама протягивает ему руку, но я хорошо вижу, как она отводит взгляд в сторону.

— Оливер? — говорит она. — Оливер? Ну что ж, отлично, постараюсь запомнить.

Не принимая во внимание стул, предложенный ей Оливером, она садится рядом со мной.

Мы озадаченно смотрим на нее.

— Ну и что? — ухмыляется она. — Ждете, что я скажу «мне приятно» и так далее?

Наступает тишина, долгая и тягостная. Я беру ложку и стучу по рюмке.

— Послушайте, — говорю я. — Я хочу вам кое-что сказать.

Мама вздыхает.

— Я хочу вам сказать, что я люблю вас, — произношу я прочувствованно. — Обоих — вы понимаете?

К сожалению, в ту же минуту подходит молодой официант с меню, и мои слова звучат совсем не так, как мне хотелось бы.

— Подать какой-нибудь аперитив? — спрашивает он.

Мы все молчим. Официант вопросительно поднимает брови.

— Вы что-нибудь выпьете? – обращается Оливер ко мне и к маме.

— У вас есть диазепам? — спрашивает мама официанта и подмигивает ему. — Или какой-нибудь другой антидепрессант?

Официант заметно краснеет.

— Мама… — прошу я.

Мы обмениваемся взглядами.

— Пардон, пардон, — говорит мама. — Сухой мартини, пожалуйста.

— И мне тоже, — роняет Оливер.

Официант признательно кивает.

— А для дочери? — спрашивает он Оливера.

Я единственная, кто смеется.

— Извините, я на минуту, — говорит мама.

Она берет салфетку, которая лежит у нее на коленях, неторопливо складывает ее и удаляется в сторону туалетов.

Оливер прямо валится ко мне в объятия. Я глажу ему лоб и щеки.

Мама возвращается, вид у нее более спокойный; она чуть заметно улыбается и даже бросает беглый взгляд на Оливера.

Не знай я ее, я бы сказала, что в туалете она ширнулась.

Официант приносит заказанный аперитив, и мы без особого интереса диктуем ему выбранные блюда. Как только он удаляется, я поднимаю рюмку.

— За нашу встречу!

— Лучше за здоровье, — поправляет меня мама.

— За здоровье, — говорит Оливер.

Мартини приятно охлажден.

— О'кей, Оливер, — произносит мама, кивая головой. — Мы не виделись без малого двадцать лет. Поэтому я с удовольствием послушала бы, как ты жил все эти годы…

В ее голосе пока нет иронии. Я глажу ее по запястью руки.

— Здесь, при детях? — говорит Оливер с притворной заботливостью, показывая на меня.

Мама снисходительно улыбается:

— Они уже большие. Приступай.

Оливер разводит руками: трудно вместить двадцать лет жизни в несколько фраз — означает его жест. Но потом он кивает.

— Хорошо. Сколько у меня для этого времени? — спрашивает он. — И в каком жанре я должен повествовать?

— В жанре социальной драмы, — с готовностью подсказывает мама. — Бедность, плохое питание, убогая одежда… Герой рассказа без средств к существованию, в театр ходит в кроссовках, носит детские часики… Тебе же знакомы такие персонажи…

Оливер поначалу смеется. Наконец я могу представить их вместе — и чувствую при этом легкий прилив ревности.

— Такой жанр напрашивается сам собой, — допускает Оливер. — Но лично я скорее ратовал бы за гротеск. В моем случае вполне подошел бы и жанр ужасов.

— Что ж, постарайся нас удивить, — говорит мама.

Оливер начинает рассказывать. Он серьезен, даже излишне краток и вовсе не придает своей биографии какой-то исключительности (извиняется передо мной: дескать, мне уже говорил об этом, не хочет, чтобы я скучала): абсурдное изучение социалистической экономии, жуткая военная служба в Жатце[52], две скромные должности в одном ведомстве, шестилетний бездетный брак, развод, короткая карьера после революции 1989 года в рядах Гражданского форума[53], сейчас — вот уже восемь лет — он работает в сравнительно известном рекламном агентстве. Работа с точки зрения морали спорная, но прилично оплачиваемая, подчас даже забавная. Он замолчал.

— Почему вы развелись? — спрашиваю я с живым интересом.

Оливер окидывает меня взглядом.

— Она задавала мне невозможные вопросы, — отвечает он. — И была ужасно ребячлива. Например когда я сидел в ванне, она входила в ванную комнату и топила все мои пароходики…

Я смеюсь.

— Вуди Аллен, — просвещает меня мама холодно. — Возможно, тебе неплохо было бы знать, что большинство мыслей Пажоута — заимствованные цитаты…

Оливер цепенеет.

Мама извиняется.

И все в таком духе. Расходимся мы чуть позже половины второго с чувством немалой горечи. Я иду с мамой домой; Оливер решает прогуляться.

Дома я расспрашиваю маму про Америку, мне ясно, что тема «Оливер» в оставшиеся часы этого уик-энда закрыта. Она описывает мне житье-бытье у Стива в Чикаго, а потом мы обсуждаем серьезные и комичные последствия его брачного предложения. Мы уже снова хихикаем, как две близкие подружки.

Когда вечером снизу звонит Рикки, в первую минуту я даже не представляю, кто бы это мог быть. Возможно, милые дамы, это вам покажется невероятным, но я и вправду забыла о нем.

Я виновато смотрю на маму и иду открывать.

— Hi, Jana! — горланит Рикки. — How are you? How was your trip to Chicago?[54]

Его произношение кажется мне еще более катастрофичным, чем когда-либо. Он тут же начинает разуваться, хотя мы раз сто говорили ему, что гости у нас обуви не снимают.

— I'm fine[55], — говорит мама с грустной улыбкой; я замечаю, что взгляд ее устремлен на кричаще-узорчатые носки Рикки. — Nice socks[56], — говорит она, и мы обе смеемся. Рикки, немного поколебавшись, присоединяется к нам. Подойдя к маме, целует ее в щеку. Меня целует, естественно, в губы, а когда мама отворачивается, проводит рукой по моей груди. В эту минуту звонит мой мобильник, лежащий на холодильнике. Даже не глядя на дисплей, совершенно точно знаю, что это Оливер.

Не спрашивайте, милые дамы, как я могла это знать, я и объяснить бы вам не сумела, но я это знала. С абсолютной точностью.