Перстень старой колдуньи - Елена Ткач

— Никита! — она ещё не отдышалась, — ой, как хорошо!

Он вскочил, шагнул к ней…

— Пойду чайник поставлю, — сообщила им Мария Михайловна, и не спеша направилась в кухню.

— Я тебя ждал во дворе. Потом сюда пришел… Ты… мы хотели…

Она стояла напротив, приподняв голову и глядя на него. И глаза её, счастливые, удивленные, — вмещали весь мир. И он не мог больше глядеть на них — в этот мир: проваливаясь в радужную мерцавшую бездну, он зажмурился, наклонился и поцеловал Еву. Это был их первый поцелуй, — одновременно и детский и взрослый, — который скрепил их души незримой печатью. Скрепил навсегда.

Глава 8

ФОТОГРАФИЯ

Они пили чай вчетвером — Слоник проснулся, и его усадили за стол, положив на стул две подушки, чтоб он мог дотянуться до своей чашки.

— Я зашел за тобой, чтобы съездить в Абрамцево, — сказал Никита, проглотив четвертый пирожок с картошкой и луком — у него вдруг прорезался волчий аппетит. — Помнишь, дядя Сережа нас приглашал. Сейчас половина третьего. Мы ещё успеем до темноты. У Нила Алексеевича можно переночевать, а завтра утром домой двинемся.

— Это кто такой Нил Алексеевич? — полюбопытствовала бабушка Маша. Имя какое редкое!

— И сам человек редкий, — подхватил Никита. — Он реставратор. Всю жизнь Врубелем занимается — его майоликой — обливной керамикой, в общем. Целую жизнь посвятил реставрации работ одного-единственного художника такая вот у него любовь к Врубелю!

— И верность, — кивнула бабушка Маша. — На таких людях мир-то и держится. Вам бы съездить к нему хорошо — след от такого знакомства на всю жизнь останется.

— Наш знакомый сказал, что Нил Алексеевич может Жене печку для обжига дать. Я не знаю как — на время или навсегда… Но это неважно — главное с его помощью научиться глину обжигать, весь процесс до конца освоить — а потом может быть печку мы выкупим. Это не такая проблема! Заработать-то всегда можно.

— Он сказал — этот ваш друг, Сергей Александрович, — краснея, пролепетала Ева, — что выставит мою керамику у себя в галерее.

— Да, у него в конце января будет выставка. И это такой шанс, которого упускать нельзя, — подтвердил Никита.

— Вот и поезжайте с Богом, — улыбнулась бабушка Маша. — А за Слоником я присмотрю.

— Ну, так что, едем? — Никита дотронулся до её тонкой руки и сжал её.

— Не знаю, — не глядя на него, отвечала Ева. — Может быть, завтра утром? У меня сегодня дела…

— Тогда давай завтра, — Никита расстроился, но старался не подавать виду. — А сегодня… ты знаешь, у меня есть книжка одна интересная… про твоего знаменитого однофамильца. Я тебе хотел её дать прочитать.

Только бы она сегодня не ходила никуда, только бы оставалась дома! Ему казалось, что с каждым её визитом к загадочной тетке, она все более отдаляется от него. Да, и не только от него — она делается просто сама не своя, точно её подменили!

— Знаменитый однофамилец… кто ж такой? Я не знаю, — Ева с удивлением глядела на него.

— Максимилиан Волошин. Очень известный, можно сказать знаменитый поэт и художник. Он жил в начале нашего века и построил дом в Коктебеле, где собирались самые замечательные и талантливые люди его времени… поэты, писатели, художники… даже Михаил Булгаков там был.

— Булгаков? — встрепенулась Ева. — Ой, я его ужасно люблю! Только не все читала.

— Так у меня есть полное собрание Булгакова — я тебе дам! - обрадовался Никита. — А Волошин… знаешь, там, в этой книжке о нем есть вспоминания Цветаевой «Живое о живом». А там эпизод, где рассказывается как он одним словом и взглядом остановил огонь. У них в доме пожар начался, и все поняли, что дом не спасти, но он спас.

— Взглядом? — переспросила Ева. Глаза её засияли восторгом.

— Ну да. У них в доме пожар начался — дым повалил из-под пола, и все поняли, что дом не спасти. Побежали на море с ведрами — за водой, вернулись — а он с воздетой рукой что-то неслышно и раздельно говорит в огонь. «Неслышно и раздельно» — это я точно запомнил из воспоминаний Цветаевой.

— Кого? — на поняла Женя.

— Марины Цветаевой — ну, разве ты не знаешь — это великий поэт.

— Как поэт? Она же женщина! Значит поэтесса, — настаивала на своем Женя, сияя своими влажными гиацинтами.

— Ну… как бы это сказать… — замялся Никита. Его несколько ошеломила Евина неосведомленность. — У нас в России было две великих женщины-поэта: Анна Ахматова и Марина Цветаева. Так вот, о них не говорит поэтесса, о них говорят — поэт.

— А-а-а, — протянула Женя, болтая ногой.

Но он заметил: ей и стыдно, что впервые о таком слышит, и в то же время страшно интересно. Ему показалось, что Ева как засохшее растение без воды. Но теперь, когда вода близко, — тянется к ней всеми своими клеточками…

— Ева, прости, что спрашиваю, но… ты в каком классе?

— А я ни в каком! — отвечала она с нарочито безразличным видом. — Я четыре года отучилась в начальной школе, а потом, когда с мамой случилось… бросила. То есть, не бросила, а как-то разладилось все. Отец запил, надо было Слоника выхаживать — он же маленький был совсем.

— Да уж, досталось нашей Женечке, — с любовью поглядывая на нее, протянула Мария Михайловна. — Но ничего, школа — это дело поправимое. Вот сейчас все наладится, наверстаешь упущенное и в школе восстановишься. Так?

— Да, наверное, — не очень уверенно шепнула Женя, опустив взгляд.

А потом украдкой взглянула на Никиту — что он только теперь подумает об этой невеже…

— Я тебе помогу, — просто сказал он. — Вот праздники кончатся и начнем заниматься. Всю программу пройдем — все, что ты упустила. А потом и в школу определимся.

Он и сам не ожидал от себя такой решимости. Ведь слово вылетело — не поймаешь! Он взял на себя ответственность за нее. А это труд. И большой! Что ж, значит так надо. И это радовало его… хоть и пугало немножко. Ведь она — его милая — такая дикарка! Придется ему запастись терпением. И вдруг в памяти всплыли строки Заболоцкого: «Душа обязана трудиться и день и ночь и день и ночь…» Ну… в добрый час!

Никита с опаской взглянул на её перстень. Тот молчал. Ни жара, ни опасных играющих высверков, когда матовый мглисто-молочный камень мерцал золотистыми искрами, потом наливался светом, желтел, как будто там внутри загорался чей-то недобрый глаз. И тогда… тогда его обладательница теряла контроль над собой. Никите казалось, что камень словно бы подчинял себе её волю, обладал властью над ней, приказывая: слышишь? Зовут — иди!

И она шла. Покорная, сломленная, как неживая… И возвращалась вся разбитая, опустошенная, словно в воду опущенная. Она не могла противиться злой воле кольца или того, кому это кольцо принадлежало… а в том, что кольцо её злое — Никита ни на секунду больше не сомневался.