Оправдание Шекспира - Марина Дмитриевна Литвинова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А родной брат сэра Дадли Леонард Диггс был страстным поклонником Шекспира. Он написал два хвалебных стихотворения, одно к Первому Фолио, другое для сонетов Шекспира, изданных Джоном Бенсоном в 1640 году. Семейство Диггсов было в родне с Ратлендами, те и другие восходили к Анне, сестре Ричарда III и Эдуарда IV. Стратфордианцы, с усмешкой относящиеся к «одержимости» Диггса, пытались найти родственные отношения между Шакспером и Диггсом. И, кажется, нашли. Шакспер в завещании упомянул некоего Томаса Рассела, а мать братьев Диггс после смерти их отца вышла замуж тоже за Томаса Рассела. Правда, тот ли это Рассел, не установлено. А родство Диггсов и Ратлендов – достоверный факт, подтвержденный генеалогическими таблицами.
На фоне кровавых событий гражданской войны (1640-1645) продолжалась интенсивная интеллектуальная жизнь. В год, когда война началась (1640), вышел томик поэзии с сонетами Шекспира, изданный Джоном Бенсоном. В этом же году друзья Джонсона издают посмертное Второе Фолио его «Трудов» («Works»), как сам он назвал свои сочинения на титульном листе Первого Фолио 1616 года. В 1644 году появился памфлет Джорджа Уизера (1588-1667), поэта, оставившего след в английской литературе и ее истории, «Судебное заседание на Парнасе», в котором участвуют славные елизаветинские драматурги, включая Бена Джонсона и Шекспира; великие гуманисты, давно ушедшие и живые; ведет судебное (литературное) заседание Фрэнсис Бэкон, председательствует Аполлон. Высокий суд рассматривает обвинения, выдвинутые против английских и шотландских газет, которые просуществовали к тому времени всего четверть века, но уже ухитрились зарекомендовать себя бессовестными клеветниками и фальсификаторами. Уизер был связан поэтической полемикой с Беном Джонсоном и «Водным поэтом Ее величества» Джоном Тейлором (1578?-1653), а также имел касательство к Томасу Кориэту.
Еще шла война, последний роялист старик маркиз Уинчестерский после отчаянного сопротивления сложил оружие и был пленен Кромвелем возле пылающего в огне замка – это был сентябрь 1645 года; а в это время в Оксфорде в доме доктора Уилкинса, он был президентом колледжа Уодэм, собиралась небольшая группа ученых, охваченных страстью постигнуть небо, землю, природные явления, человека, животных, растения, и руководили ими не вера и традиция, а разум и эксперимент. «Внезапно свалился с плеч мертвый груз прошлого, новая Англия услыхала, наконец, призыв Френсиса Бэкона и осознала его, – пишет Дж.Р. Грин в «Краткой истории английского народа». – Трубный глас Бэкона уже призывал людей именно так заниматься науками; но, по крайней мере, в Англии, Бэкон воспринимался тогда человеком, опередившим свое время» [42]. Одновременно и в Лондоне возникла подобная группа. «Собрались люди, – пишет один из них, – пытливость которых устремилась в натуральную философию и другие области человеческого знания, особенно в ту, что называется Новая Философия… которая со времен Галилея во Флоренции и сэра Френсиса Бэкона (Лорда Верулама) в Англии взращивалась активно в Италии, Франции, Германии и других зарубежных странах, а также и у нас в Англии» [43].
Именно из этих двух групп, куда входили самые выдающиеся умы, и образовалось в Реформацию Королевское общество – английская академия наук. Оксфордцы вернулись в Лондон. Наука вдруг стала самым модным занятием. К ученому обществу присоединились поэт-лауреат и драматург Драйден (1631-1700), писавший свои пьесы и переделывавший пьесы Шекспира, и сэр Кенельм Дигби (1603-1665), писатель, военный моряк, астролог, друг и патрон Бена Джонсона, который перед смертью сделал Дигби своим литературным душеприказчиком. Король Карл Второй, сам прекрасный химик, в знак сочувствия наукам дал ученому собранию почетное звание «Королевское общество». Его официальное учреждение в 1662 году ознаменовало открытие эпохи великих научных открытий в Англии. Основатели общества считали себя не просто продолжателями методологических идей Бэкона, они считали его предтечей английской науки и прародителем их научного общества. Шестидесятые годы XVII века, труды Бэкона все еще выходят за рубежом, новизна его мыслей, для нас утратившая ценность, – опора дальнейшего развития наук. Бэкон в более поздние годы не очень-то поэзию жаловал, и поэзия, драматургия были к концу века отодвинуты на задний план. В ослепительных лучах научной славы огоньки его поэтических творений не были видны, да Бэкон и сам называл себя «сокрытым поэтом», так что восхищенные молодые умы и думать забыли, что Бэкон на водоразделе веков был литературным столпом, как поведал потомкам Бен Джонсон.
Слава Бэкона, как мне видится, убывала обратно пропорционально успехам науки. В его эпоху, которая отстояла от следующей всего на одно-два поколения, было все, характерное для Ренессанса, – поклонение античности, рождение национальных языков и литератур, но и гонение Церкви на ученых вплоть до сожжения на костре, схоластическое пережевывание Аристотеля, астрология, магия и мистические представления о микрокосме, еще крепка была вера в то, что Земля – центр мироздания и Солнце вместе с планетами ходят вокруг нее; словом, все еще господствовало схоластическое миросозерцание, в основе которого лежали догматы религии, защищаемые с невиданной жестокостью.
Но уже светила заря нового знания, и проницательный ум Бэкона видел: человек отныне обречен, покорять природу, открывать ее тайники, запечатанные Творцом, и он не только сформулировал метод познания: от опытных данных к умозаключениям, а с накоплением новых данных к новым понятиям, которые не только разовьют предшествующее знание, но под действием последних открытий кое-что и отменят. Во всех своих сочинениях Бэкон настойчиво призывал ученых вооружиться предложенным методом и без оглядки на замшелые авторитеты открывать и осваивать тайны природы, чтобы заставить ее служить во, благо людей. Эти здравые призывы, основанные на логике, психологии, научных открытиях, звучавшие на фоне упорного сопротивления приверженцев религиозного представления о мире, воспринимались как сильный, свежий ветер, способный смести все ложное, тупиковое, словом, всю накопленную веками гиль. И ученые умы, еще помнящие смертельную угрозу их жизни, а в годы Реставрации, безбоязненно предававшиеся поискам научных истин, иначе как с глубочайшим восхищением о Бэконе не писали. На их памяти наука, откликнувшись на звуки его утреннего колокола, преодолела страшное сопротивление господствующей идеологии; это он требовал плыть за Гибралтаровы столбы в океанские дали; они знали его намерение создать новый университет для правильного образования младых умов, он разработал целую систему, как и чему надо учить, зная, веря, что только наука, знание законов природы освободит человечество от нищеты, болезней, ненависти и вражды.
Они помнили его как человека
