Белая мель - Зоя Прокопьева

— Дура! — покраснел Колька. — Сама ты влюбилась. Я только показывал, как надо строгать прутик...

— Знаем мы ваши прутики! — не сдавалась Маня.

— А ты только и пялилась на физкультурника. Что — съела?

— Дурак, я ж ему в дочери гожусь, а ты? Э-эх, ты-ы-ы... А еще — Колька!

Пока они топтались у Лидкиного палисадника и выясняли, кто в кого влюбился, не заметили, как налетела туча и припустил веселый, густой дождь. Он шел полосой. Дождины блестели на солнце. Чуть погромыхивал гром. Изредка ветвилась по небу слабая молния. А за Тоболом повисла большущая радуга.

— Дождик, дождик, пуще! Дам тебе я гущи! — задрав подол, кричала и прыгала по лужам Маня.

Дождик скоро кончился, но они все еще бегали по лужам. Вымокли. Взъерошились, как воробьи.

— Фиша, ты говорила, что солнце, луна, гром и ветер живут на небе, а где живет радуга?

— Радуга — это отражение света...

— Это какого еще света? — допытывалась Лидка.

— Не знаю. Я спрошу у мамы.

— Ладно, спроси — потом нам скажешь... А пошли все на речку? — предложила Лидка.

Все согласились и побежали к речке.

На берегу на плотиках бабы стирали одеяла, половики и тут же развешивали их на кусты ивняка. В травянистой заводи пурхались в грязи гуси и утки со своими выводками.

Разделись ребята под ивой. Колька забрался на дерево.

— Давай кто выше залезет? — предложил голый Колька.

— Давай, — согласилась Лидка.

Вскарабкались на ствол и уселись в развильях.

— Давай прыгать в воду! — явно подзадоривал Колька.

— Давай, — согласилась Лидка и поползла к краю сучка, свесившегося над водой. Ухватилась за пук тонких веток, раскачалась и прыгнула вниз.

— Ух ты! — ахнули на берегу.

Кто-то из баб завизжал.

— Чтоб тебя черт за ногу дернул!.. Напужала-то, лихоманка болотная! — кричала баба вынырнувшей Лидке.

— Это Симки Березиной девка, — сказала другая.

— Ну и что, что Симкина... Не девка, а чистый звереныш. Видано ли так в воду-то падать?.. И убиться недолго...

— Не убьется... Вот еще один сиганул.

— А этот еще чей?

— Файки Зюкиной...

— А-а...

— А давай еще выше, — воодушевился Колька.

— Давай, — согласилась Лидка.

— Все ребятишки как ребятишки, а эти вон что делают! — всплеснула руками еще какая-то баба.

— Хватит! — сказала Лидка, вылезая из воды.

Все собрались, отбежали из-под тени ивы и пали на горячий песок.

— А поплыли за Курейку — там смородина, — предложила Лидка.

— Так она зеленая, — протянула Фишка.

— Ну и что?

— Ладно, поплыли.

— Я же не доплыву, — призналась Маня.

— Сиди тут. Мы тебе целую ветку смородины приплавим, — пообещал Колька.

Колька поплыл рядом с Лидкой, а Вовка с Фишкой. Только лучше всех плавала Фишка, и Вовка еле-еле догонял ее.

Когда солнце скатилось за каланчу пожарки, оделись и пошли по домам.

— Коль, пойдешь завтра за опенками? — спросила Лидка.

— Мне тетка завтра велела уборную белить в школе.

— Мы тебе поможем.

— Тогда пойдем.

— А мне мамка наказала, чтоб я пришел на кордон и принес им зеленого луку.

— Так тут всего три версты! Хочешь, мы тебя проводим и подождем на пустыре? — спросила Лидка.

— Тогда ладно...

У овощехранилища толпился народ.

— Чё такое? — подбежала Лидка и сунулась сквозь толпу.

— Не лезь! — прикрикнули на Лидку. — Там Райка повесилась...

Перед дверью билась, драла волосы и голосила председательша — корявая и тощая, как столб, баба. Она выла, и ее никто не останавливал.

Двери ломать не пришлось. Председатель вышел сам. Высокий плотный мужик в зеленом военном кителе, в хромовых сапогах. У него были жидкие серые волосы, зачесанные назад, и сухие, безразличные глаза. Он молча обошел жену. И перед ним расступились. Он так же молча, с поднятой головой прошел сквозь толпу и так же молча, чуть покачиваясь, подался за огороды, в степь, За ним никто не пошел. Только встрепанная жена сунулась было за ним, да Лидкина мамка преградила ей дорогу:

— Оставь! Дай хоть ты ему раз в жизни побыть одному. Да и сама шла бы домой...

Больше ей никто ничего не сказал. Да и после бабы на улице шарахались от нее, как от чумы. Не здоровались. Председатель, говорили, стал после проситься снова на фронт.

13

Кузнец Егор сделал Лидке маленькую литовку. И пока она ходила продавать табак, он сам направил и наточил литовку.

Несла эту литовку по деревне Лидка с гордостью, даже стеклышки на дороге замечать не желала.

— Дай подержать! — канючили и бежали следом мальчишки.

— Дядя Егор сказал, что ее нельзя давать в чужие руки. Потому что руки у всех разные. Вот он мне сделает деревянные грабли — те дам.

— Омманешь?

— Нет, не обману.

— Омманешь. Скажи честное-пречестное слово.

— Честное-пречестное.

— Тогда иди.

Мальчишки отстали, Лидке бы и не жалко дать подержать литовку, да ведь они — неумехи — поломают.

Лидка вошла в ограду. Постояла, подумала — выкосить ли траву вдоль прясла? Решила не косить. Поберегла литовку. А вдруг да какая железка или проволока попадет? Долго ли затупить. Тут-то в ограде можно и серпом срезать.

Лидка направилась за свой огород в поисках сочной травы. Она выискивала зеленые островки пырея в солончаках, скашивала и перетаскивала через прясло своего огорода на каменистый клочок целины, чтоб надежнее, ближе к дому, чтоб скотина какая не слизнула.

Она надеялась, мечтала сработать свой стожок сена для Маруськи и ее теленочка. Устав от непосильного усердия, Лидка прислонила литовку к пряслу и, забравшись на выбеленную солнцем и ветрами жердину, уселась, свесила ноги.

— Эх, искупаться бы! — вздохнула она.

На пол прясла прилетела желтая синица, подергала хвостом. За ней прилетела растрепанная сорока, раскрыв клюв, попрыгала по жердине.

— Кыш! — сказала им Лидка. — Нечего прыгать, червей вон склевывайте, дарможорки!

К Лидкиному огороду вышли из репейников ребятишки Поли-почтальонки — маленькая Улька в майке до пят, на тонкой шее нитка бус из собачьих ягод, и Никишка, старший — пятилетний бутуз в штанишках с лямочками крест-накрест. За ними ковылял куцый желтый щенок с обвислыми ушами. Брат и сестра собирали цветы и собачьи ягоды.

— Косишь? — хмуро спросил Никишка.

— Кошу, — миролюбиво сказала Лидка.

— А я скоро вырасту, — таинственно сообщил Никишка и поскреб свое пузо.

Улька диковато смотрела из-под грязных выгоревших волосенок своими синими глазищами. Она стояла возле брата, поджав ногу, и держала в носу палец.

— Ну и вырастай, — сказала Лидка. — Мне-то что?

— Вот вырасту и тоже стану косить.

— Ну и коси — мне-то что?

— Дай коснуть, — обнаглел Никишка.

— Не мешай мне работать, — отрезала Лидка. — Иди давай отсюдова... Траву только топчешь...

— Сама иди, жадина, — обиделся Никишка.

— Вон Колька бежит — он те счас ох и задаст!

— А-а, — завопил Никишка, хватая сестру за руку.

— Кутька-а, — захныкала Улька.

Никишка схватил Кутька и пустился наутек.

А Колька вовсе не бежал. Колька белил уборную с теткой. Лидка и Маня пришли помогать Кольке, но тетка их прогнала. Так что сейчас Лидке просто не хотелось вести разговоры с глупым Никишкой. Мал он еще — пусть подрастет.

Из вересковой ямы со связкой полынных веников выбрался дед Спиря. Про Спирю говорили, что он укушенный. А по мнению Лидки, Спиря больше придурялся: на пасху он бегал в одних кальсонах по деревне, стращал народ оглоблей. А в ночь на Ивана Купалу обмотался белой тряпицей и уселся на конек крыши своей избы — пел песни. Пел хорошо, а работать он не хотел, зато любил быть на виду пьяненьким. Был он румян, крепок. Бабы ему подавали выпивку не за то, что он хорошо пел, не за то, что он умел плести белые тальниковые корзины, а за то, что молва людская прозвала его укушенным — как не пожалеешь. Только Лидке казалось, что он сам себя прозвал укушенным. Разве могут так укушенные придуряться и отлынивать от работы, а вот в чайной так постоянно сидеть часами, ждать, кто угостит, покормит, пожалеет. Насмотрелась Лидка на Спирю, пока продавала возле чайной табак. Ох насмотрелась. Уж он-то никогда не платил ей за табак — высыпал стакан в свой кисет и молча уходил...

— Ты что же это делаешь? Ты имеешь ли разрешение от сельсовета на изничтожение этой травы? Цветик мой, разве ты не знаешь, что это добро колхозное? — принялся радеть Спиря за чужое добро. — Я тебя счас сведу в сельсовет.

— Дык, — растерялась Лидка, — ведь тут никто никогда не косил. Кажное лето тутока трава задаром пропадает, а нам Маруську...

— Да я шучу, шучу... Дай-ка я тебе помогу. — Спиря опустил на землю связки веников и взял у Лидки литовку.

Спиря ходил босиком, в излатанных, ветхих штанах, в излатанной же сине-выцветшей сатиновой рубахе. В распахнутом вороте в курчавых волосах ютился маленький крестик, точь-в-точь какой нашел Колька. Спиря стригся редко, а потому был дремуч и страшен — нос перебит, а рот большой, толстогубый.