Его строптивая любовь - Ирина (Иринья) Коняева

Обернулась, посмотрела на маму выразительно.

— То есть поручать меня его заботам и отправлять в столицу без присмотра — это нормально, а донести подвернувшую ногу сестру до дома — катастрофа? — проговорила, нарочно искажая суть вопроса.

— Я не о том. Ты молодая и неопытная девушка, а он — мужчина! — возмущённо заявила мама.

— Да ты что! — тем же тоном выдала я и закрыла дверь в ванную.

Меня одновременно разбирали и злость и смех. Мама — воплощение противоречия. Её слова часто расходились с делом, и я в целом давно к этому привыкла, но сейчас мне было горько, как никогда.

Я попала в новый, чуждый мир ради её счастья, но, как это ни прискорбно осознавать, лишилась её практически сразу. Она полностью сосредоточилась на муже и своей новой жизни, предоставив меня самой себе. А я… возможно, я допустила немало ошибок, но в целом кое–как устроилась: узнала о том, кто я, прошла инициацию, подружилась с Огоньком, нашла общий язык с братом, познакомилась с Цодой и получила магическое оружие во владение. Меч, правда, уверен в обратном, но этот вопрос я решу со временем.

Почему же, как только моя жизнь более–менее устаканилась, мама вновь появилась и решила всё изменить под себя? Меня вполне устраивало мирное сосуществование с братом. Мы отлично научились ладить, когда немного открылись друг другу и доверились. Сейчас, во всяком случае, я понимала его куда лучше, а потому и вела себя правильнее. Как ни крути, я здорово повзрослела за одно лето, даже с учётом того, что часть его провела в полубессознательном после инициации состоянии.

И вот, только я достигла какого–то равновесия, позволила себе жить в Эрмиде без оглядки на земное прошлое, самостоятельно принимать решения, отстаивать их перед Рагнаром, как явилась мама и принялась усердно напоминать, что я ещё ребёнок, который должен во всём её слушать и подчиняться.

Но ведь для того, чтобы я вела себя как ребёнок, нужно и заботиться обо мне так, словно я дитя. Держать при себе, любить, холить, лелеять, не отпускать. Она знала, что в Ургран я сбежала от обиды и злости, могла бы, как взрослая и умная женщина, дать мне несколько дней на эмоции, а затем приехать и просто обнять. Большего мне и не надо было!

Но нет. Они радостно проводили медовый месяц и настолько не интересовались моей жизнью, что я не получила не то, что ни одного визита, а ни одного письма. И ведь не спишешь на медлительность почты или сожранных в полёте почтовых голубей — здесь работают классические магшкатулки, в одну положил письмо, из другой достал через долю секунды.

Можно было написать одну записку: «Как ты, моя хорошая? Я скучаю» и всё! Всё! Я бы её простила, залилась слезами и попросила Рагнара отвезти меня к маме на выходные, а он бы ни за что не отказал. Пусть и её магия не дружит с моей. Он, здоровенный мужчина, и то больше знает о чувствах молодой девушки, чем её родная мать.

Теперь же одно мамимо присутствие выбивало из колеи. Любая фраза раздражала. Я искала двойные смыслы в каждом слове и не могла расслабиться ни на мгновение.

Я не могла её простить. Не находила внутренних сил. А потому провела в душе так много времени, чтобы на полноценную беседу с мамой времени не осталось — завтракали здесь в строго определённое время.

Вышла недовольной и злой, ещё и потому, что Огонёк бубнил, мол, я издеваюсь над ним и совсем не берегу, а потому ему срочно нужно окунуться в чашу с маслом или слопать пару десятков сочных стейков с кровью. Спорить при маме с ним не могла, пришлось попросить его подождать официальных извинений. Паршивец заявил, что извинения требует с процентами за просрочку и сейчас достанет бумажку с карандашом и начнёт высчитывать, сколько столетий мне потребуется, чтобы залечить его глубокие раны.

«Безжалостно нанесённые!» — добавил он с выражением в голосе. Сам же вовсю фантазировал о сосисках, мясе с кровью и целом поле пшеницы.

«Троглодит ты», — беззлобно пожурила его я, на мгновение дав волю эмоциям.

— Чего ухмыляешься? — спросила мама, уловив мою реакцию на выходку Огонька.

— Думала о своём, — ответила, направляясь в гардеробную.

— Я хотела с тобой поговорить до завтрака.

— Тебе не удалось, — бросила через плечо.

— Ты как говоришь с матерью⁈ — рявкнула она возмущённо.

Я обернулась. Посмотрела на неё серьёзно и грустно.

— Мам, ты не находишь, что мне есть, за что на тебя обижаться? — спросила тихо.

— Не нахожу! — заявила она, топнув ногой.

— Спускайся к завтраку, — ответила я ещё тише и зашла в святая святых и свою давнюю мечту — личную гардеробную.

— Алеся! — Я услышала, как мама направляется следом и недовольно выдохнула. — Ты слишком многое себе позволяешь!

Переодеваться под её недовольным взглядом не хотела, потому взяла свободное платье и накинула прямо на влажное полотенце, дёрнув последнее за уголок и скинув на пол. Туда же улетело и полотенце, которым я ранее обернула влажные волосы.

Посмотрела на маму. Она застыла в дверном проёме, вцепившись руками в косяки и заблокировав тем выход. Глаза бешеные, крылья носа раздуваются. Ненавидит, когда ей перечат.

— Нам пора спускаться к завтраку, — произнесла, игнорируя её вопли.

Не знаю, отчего я вдруг взялась подражать Рагнару, но и тон, и сухое безразличие в голосе звучали точь–в–точь.

— С мокрой головой? — фыркнула мама.

Расправила плечи, приподняла подбородок, будто разговаривала с противником, в присутствии которого нельзя дать слабину, а затем пошла на выход, словно он не был загорожен хрупким, но полным решимости не выпустить меня женским телом.

Не сбавлять шаг.

Не позволять эмоциям отразиться на лице.

Не отвечать.

Я в своём праве. В своём доме. Здесь я главная. Моё слово имеет вес. Я — тёмная, и никто мне не указ.