Лакомый кусочек - Atwood Margaret

Устав от вида розовых лебедей, я повернула голову и стала разглядывать серебристую лейку душа. Я ощущала аромат мокрых волос Питера – аромат чистоты и мыла. От него всегда пахло мылом, не только после душа. Этот запах ассоциировался у меня со стоматологическим кабинетом и медикаментами, но мне он нравился. Питер никогда не пользовался противно приторными лосьонами после бритья или другими мужскими заменителями парфюма.

Я видела его руку, обнявшую меня: волоски на ней росли рядами. Рука была под стать ванной: чистая и белая, как новенькая, а кожа необычно гладкая для мужчины. Лица его я не видела, потому что его голова лежала у меня на плече, но я попыталась себе его представить. Он был, как заметила Клара, «красавчик» – вот что, видимо, сразу меня в нем и прельстило. На него обращали внимание, но не потому, что у него была мужественная или яркая внешность, но потому что она олицетворяла собой доведенную до совершенства заурядность – как моложавые ухоженные лица на рекламе сигарет. Иногда мне в его лице недоставало естественного изъяна: бородавки или родинки, или налета грубоватости, чего-то такого, на чем бы взгляд мог задержаться, а не просто скользнуть.

Мы познакомились на банкете после моего окончания колледжа. Он был знакомым знакомого, и мы сели вместе в тенечке и ели мороженое. Он держался довольно скованно и спросил, чем я собираюсь заниматься дальше. Я что-то начала ему плести про свои планы, причем в моем изложении они выглядели куда четче, чем в моей голове, и уже позднее он признался мне, что вот этот ореол независимости и здравого смысла его и привлек: он увидел во мне девушку, которая не станет посягать на его свободную жизнь. Недавно у него был неприятный опыт с, как он тогда выразился, «особой совсем другого рода». На таком принципе выстраивания своей жизни мы и сошлись, и меня это вполне устраивало. Мы сразу восприняли друг друга без иллюзий, благодаря чему и поладили. Конечно, мне приходилось подстраиваться под его меняющиеся настроения, но так бывает с любым мужчиной, а его настроение менялось так явно, что трудностей у меня не возникало. За лето он стал моей приятной привычкой, и поскольку мы виделись только по выходным, первоначальный глянец наших отношений не успевал поблекнуть.

Впрочем, первый раз, когда я пришла к нему в квартиру, чуть было не стал последним. Питер потчевал меня своим обалденным музыкальным центром и бренди, полагая, что он коварен и неотразим, и я позволила ему заманить себя в спальню. Мы поставили свои бокалы на письменный стол, а потом Питер, сделав неловкое движение рукой, смахнул на пол один из бокалов, и тот разбился вдребезги.

– Да оставь ты эту фигню! – воскликнула я, вероятно, не слишком дипломатично, но Питер тут же включил свет, принес веник и совок и стал собирать осколки, причем самые крупные он поднимал аккуратно и методично двумя пальцами, как голубь – крошки с земли. Атмосфера была безнадежно испорчена. Мы скоро распрощались, довольно раздраженно, и он не звонил мне целую неделю. Ну, теперь у нас все гораздо лучше.

Питер потянулся и зевнул, больно придавив мою руку к фаянсовой стенке. Я поморщилась и мягко вытащила ее из-под его тела.

– Ну как тебе? – спросил он небрежно, не отрывая губ от моего плеча. Он всегда задавал мне этот вопрос.

– Изумительно, – промурлыкала я, а он что, не видел? Как-нибудь мне надо будет ответить: «Отвратительно» – хочу посмотреть, что он сделает. Но я заранее знала, что он мне не поверит. Я подняла руку и погладила его мокрые волосы, потом слегка почесала шею сзади, ему это было приятно, не ах, но нравилось.

Может быть, он решил залечь со мной в ванне, чтобы самоутвердиться? Я пыталась понять, что бы это значило. Аскетизм? Современный вариант ношения власяницы или возлежания на доске с гвоздями? Умерщвление плоти? Но, разумеется, все это было не в характере Питера: он любил бытовой комфорт, и к тому же если чья плоть и умерщвлялась, то не его: он-то был сверху.

А может быть, этот поступок должен был продемонстрировать его мальчишескую бесшабашность, вроде прыжка в бассейн в одежде или жонглирования рюмками на вечеринке? Но и это не соответствовало темпераменту Питера. Я была рада, что у него больше не осталось друзей-холостяков, а то в следующий раз он попытается запихнуть нас в платяной шкаф или залезть внутрь кухонной мойки и застыть там в экзотической позе.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

А может, – эта мысль заставила меня похолодеть – он вознамерился самоутвердиться за мой счет? И перед моим мысленным взором распахнулись многочисленные окна возможностей: неужели он воспринимал меня как аксессуар санузла? Но кем же он меня тогда считает?

Он стал пальцами завивать мне волосы на затылке.

– Тебе пойдет кимоно, – шепнул он мне на ухо и куснул за плечо. Я усмотрела в этом признак того, что он не на шутку раздухарился: обычно Питер не кусается.

В ответ я тоже укусила его за плечо, а потом, удостоверившись, что рычаг подачи воды переключен на душ, дотянулась до крана ногой – у меня гибкие ноги – и включила холодную струю.

8

В полдевятого мы поехали на встречу с Леном. Настроение Питера, каким бы оно ни было раньше, опять незаметно изменилось, причем я не смогла интерпретировать эту перемену и сочла за лучшее не вступать с ним в разговор. Мы ехали в молчании. Питер смотрел на дорогу, не притормаживая, сворачивал в переулки и, как многие водители, что-то злобно бурчал себе под нос. Он не был пристегнут…

Поначалу новость, что я договорилась о встрече с Леном, его не обрадовала, не помогли даже слова: «Думаю, он тебе понравится».

– Кто это такой? – подозрительно поинтересовался Питер.

Если бы я не знала его как облупленного, я могла бы решить, что он ревнует. Но Питер не ревнивый.

– Старый знакомый, – ответила я с невинным видом. – По колледжу. Недавно вернулся из Англии. Он вроде продюсер на телевидении или что-то в этом роде.

Я знала, что Лен вовсе не так высоко взлетел в телевизионной иерархии, но Питера очень впечатляют должности. Поскольку я решила, что Лен должен отвлечь Питера от грустных мыслей, мне хотелось сделать вечер приятным для всех.

– А, он из этих… творческих. Наверняка, гомик.

Мы беседовали за кухонным столом и ели копченое мясо с горошком – горошек я вынула из морозилки, он лежал в пластиковом пакете, который нужно было бросить на три минуты в кипящую воду. Питер отказался ужинать в ресторане.

– А вот и нет, – с жаром возразила я, защищая Лена. – Совсем наоборот.

Питер оттолкнул от себя тарелку и спросил сварливо:

– Послушай, ты можешь хоть раз что-то сама приготовить?

Я обиделась. Это было нечестно. Я как раз люблю готовить, но специально не делала этого в квартире у Питера, опасаясь, что он увидит в этом посягательство на личное пространство. Кроме того, раньше он обожал копченое мясо, оно же очень питательное. Я собралась было сделать резкое замечание, но прикусила язык. В конце концов, Питер и так страдал. И я спросила:

– Как тебе свадьба?

Застонав, он откинулся на спинку стула, закурил и с загадочным видом уткнул взгляд в стену. Потом встал и смешал себе еще один джин с тоником. Он начал было мерить шагами кухоньку, но она была чересчур узкая, и он вернулся за стол.

– Боже, – протянул он, – бедняга Триггер. Он выглядел ужасно. И как он допустил, чтобы его так глупо поймали? – Он продолжал сыпать бессвязными фразами, и в его рассказе Триггер представал последним из могикан, благородным и свободолюбивым, как последний динозавр, обреченный судьбой стать добычей более слабого вида, как последний дронт, оказавшийся слишком глупым, чтобы избежать клетки. Потом он перешел на невесту, назвав ее злонамеренной хищницей, коварно засосавшей Триггера в семейную трясину (тут я мысленно представила себе ее в виде пылесоса), изрек напоследок несколько скорбных фраз, предрекая свое одинокое будущее, и умолк. Под «одиноким» он имел в виду жизнь без друзей-холостяков.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})