Лакомый кусочек - Atwood Margaret

– Пришлось ради собственной безопасности, – ответил он не без самодовольства. – Дай им палец, они всю руку отгрызут. – У него теперь появился легкий британский говорок. – Кстати, Клара сказала, что у тебя появилась новая соседка по квартире.

– Она не в твоем вкусе, – ответила я.

Тут в гостиную вошла Эйнсли и села на диван спиной ко мне.

– А, ты хочешь сказать, старовата – как ты?

Моя «старость» всегда была мишенью его шуток. Я расхохоталась.

– Ну, скажем, завтра вечером, – предложила я. И тут меня осенило, что Лен может отвлечь Питера от печальных мыслей. – Давай в полдевятого в «Парк-плазе». Я приду с другом, познакомитесь.

– А, – оживился Лен, – парень, о котором мне рассказала Клара. Но это же не серьезно?

– О нет, совсем нет. – Я постаралась его ободрить.

Когда я положила трубку, Эйнсли спросила:

– Это ты с Леном Слэнком разговаривала?

Я кивнула.

– Как он выглядит? – равнодушно спросила она.

Я не могла не ответить.

– Ну, обычно. Вряд ли ты бы сочла его привлекательным. У него светлые вьющиеся волосы и очки в роговой оправе. А что?

– Да так, интересно. – Эйнсли встала с дивана и пошла на кухню. – Выпить хочешь? – крикнула она оттуда.

– Нет, спасибо, но принеси мне стакан воды.

Я переместилась в кресло у открытого окна, откуда дул легкий ветерок.

Она вернулась со стаканом виски со льдом и протянула мне стакан с водой. Сама села на пол.

– Мэриен, я должна тебе кое-что сказать.

Она произнесла это таким серьезным голосом, что я сразу всполошилась.

– Что-то случилось?

– У меня будет ребенок, – тихо сказала она.

Я судорожно глотнула воды. Невозможно было даже представить себе, что Эйнсли могла так ошибиться в подсчетах.

– Не верю!

Она рассмеялась:

– Нет, я не хочу сказать, что залетела. Я хочу сказать, что собираюсь забеременеть.

У меня гора с плеч свалилась, но я была в замешательстве.

– Ты хочешь сказать, что собираешься выйти замуж? – спросила я, сразу вспомнив о невезучем Триггере. Я пыталась решить, кто из них двоих был бы больше интересен Эйнсли, но безуспешно. Насколько я ее знала, она всегда была решительной противницей брака.

– Так и знала, что ты это скажешь, – насмешливо скривилась она. – Нет, я не собираюсь замуж. В этом беда многих детей: у них слишком много родителей. Ты же не будешь говорить, что в доме, где рулят Клара и Джо, созданы идеальные условия для ребенка? Сама подумай, насколько у их детей перепутались образы матери и отца. Да они уже погрязли в комплексах. И в основном по вине этого мужчины!

– Но Джо же изумительный! – вскричала я. – Он для нее практически все делает. Как бы Клара жила без него?

– Вот именно! – подхватила Эйнсли. – Ей бы пришлось самой справляться. И она бы справилась! И они бы росли абсолютно нормальными детьми. В наше время, кто разрушает семьи? Мужья! Ты обратила внимание – она даже не кормит грудью.

– У малышки режутся зубки, – возразила я. – Большинство перестает кормить, когда у детей лезут зубы.

– Ерунда! – сумрачно произнесла Эйнсли. – Могу поспорить, это ее Джо склонил. В Южной Америке младенцев кормят грудью гораздо дольше. А в Северной Америке мужчины просто ненавидят наблюдать нормальную природную связь между матерью и младенцем, они ощущают себя ненужными. Любая женщина, если у нее не остается иного выбора, будет кормить грудью максимально долго. Я вот точно буду.

Тут мне показалось, что наша дискуссия свернула куда-то не туда: мы углубились в теоретические дебри, обсуждая вполне практическую вещь. Я сделала личный выпад:

– Эйнсли, но ты же ничего не знаешь про детей. Ты их даже не особенно любишь, я же слышала, как ты говорила, что они грязные и шумные.

– Не любить чужих детей, – парировала Эйнсли, – вовсе не значит не любить своего собственного ребенка.

С этим я не могла поспорить. Я пришла в полное замешательство: даже не знала, чем обосновать свои возражения по поводу ее плана. Самое худшее – в том, что она и впрямь могла его осуществить. Причем она всегда была способна достичь желаемого очень быстро. Хотя, по моему мнению, кое-что из желаемого ею – а тут как раз был такой случай – выглядело безрассудным. И я решила воззвать к здравому смыслу.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– Ладно, – сказала я, – согласна. Но зачем тебе ребенок, Эйнсли? Что ты будешь с ним делать?

Она взглянула на меня с отвращением.

– Каждая женщина должна родить по крайней мере одного ребенка. – Она произнесла это тоном диктора из радиорекламы, который веско утверждал, что каждая женщина должна иметь по крайней мере один фен. – Это куда важнее секса. Это способствует реализации твоей женской природы.

Эйнсли обожает читать популярные книжки по истории примитивных культур: они валяются среди ее одежды, разбросанной по полу. В колледже она ходила на спецкурс антропологии.

– Но почему именно сейчас? – спросила я, торопливо ища аргументы для возражений. – А как же твоя работа в художественной галерее? Планы знакомства с художниками? – Я вывесила перед ней эти вопросы, как морковку перед ослом.

Эйнсли вытаращила глаза.

– А какая связь между рождением ребенка и работой в художественной галерее? Ты всегда думаешь в плоскости или-или. Но важна цельность. А почему именно сейчас… Должна тебе сказать, я об этом долго думала. Тебе не кажется, что в жизни нужна какая-то цель. И разве не надо рожать детей, пока ты молодая? Когда они доставляют тебе радость. Кроме того, научно доказано, что дети здоровее, если матери рожают их в возрасте от двадцати до тридцати.

– И ты оставишь ребенка у себя? – Я оглядела гостиную, подсчитывая в уме, сколько времени, энергии и денег потребуется, чтобы упаковать и вывезти мебель. В обстановке нашей квартиры большинство крупных вещей были моими: круглый кофейный столик, вытащенный с чердака родственников, раскладной ореховый стол, которым мы пользовались, когда принимали гостей, – тоже подарок, мягкое кресло и кожаный диванчик, который я нашла в магазине Армии спасения и обила заново. Огромный постер со звездой немого кино Тедой Бара и яркие бумажные цветы принесла Эйнсли, как и пепельницы, и надувные резиновые подушки с геометрическими узорами. Питер сказал, что нашей гостиной недостает единства стиля. Я никогда раньше и не думала, что наша совместная жизнь – это навсегда, но теперь ясно поняла, какая угроза нависла над столь желанной мне стабильностью. Столы крепче впились ножками в пол; мне вдруг стало невыносимо думать о том, что этот массивный кофейный столик нужно будет спустить по нашей узкой лестнице, а плакат с Тедой Бара снять со стены, и под ним оголится трещина в штукатурке, а резиновые подушки сдуть и запихнуть в чемодан. «Интересно, – подумала я, – сочтет ли домовладелица беременность Эйнсли нарушением контракта об аренде и поводом для судебного иска против нас».

Эйнсли сердито насупилась.

– Естественно, оставлю. А какой смысл городить огород, если не оставлять ребенка?

– Значит, говоря попросту, – продолжала я, допив воду, – ты сознательно решила завести незаконного ребенка и сама его вырастить.

– О, мне лень объяснять. И зачем ты используешь это жуткое буржуазное слово? Рождение ведь само по себе законно, так? Ты просто ханжа, Мэриен, вот откуда все беды нашего общества.

– Ладно, я ханжа, – согласилась я, уязвленная до глубины души: а мне-то казалось, что у меня мозгов побольше, чем у многих прочих. – Но раз общество такое, какое есть, не думаешь ли ты только о себе? Не обрекаешь ли ты ребенка на страдания? У тебя хватит средств его содержать? Как ты будешь реагировать на предрассудки и так далее?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– Как вообще может измениться общество, – произнесла Эйнсли с достоинством крестоносца, – если в нем нет лидеров? Я буду просто говорить правду. Да, я знаю: меня будут провожать косыми взглядами и шушукаться за спиной, но многие относятся к этому вполне толерантно, я уверена, даже у нас. Ну, то есть мне не будет так же несладко, как если бы я забеременела случайно или что-то в таком роде.