Сердце Агрессора - Андрей

Уже из машины я позвонил Токугаве и рассказал о разговоре с мутантом.

— Еще не хватало нам войны с мафией… Ну да ладно, игра стоит свеч. Ищи Берта, — сказал босс.

Я не стал спорить. Немедленно отправился домой переодеваться, принимать душ и обедать. В конце концов, я начальник полиции города или нет! Черного притащат в комендатуру мои парни. Приказ уже отдан.

— Тебя били в комендатуре? — услышал я хрип Трехпалого Сэма, только–только открыв глаза.

Ответить оказалось труднее, чем сначала показалось. Запекшаяся на разбитых губах кровь не давала открыть рта, и все попытки это сделать отдавались болью в глубине черепа.

— Промойте ему губы, — приказал горк, а его приказы обычно исполняются.

— Тебя били? — повторил вопрос Сэм, через минуту.

— Нет, поили водкой, — крикнул я.

— Что он шепчет? — спросил гангстер кого–то.

— Он сказал, что его поили водкой и не били, — ответил этот кто–то.

— Все шутишь, Берт. Дошутишься… Ты сказал им все, что они хотели?

— Да, черт возьми! Попробовал бы я промолчать, если меня допрашивали в конторе Кэна!

Сэм нетерпеливо повернулся к переводчику.

— Его допрашивали у Кэна, он все им сказал.

— Где Реутов? Скажи теперь мне…

Силы быстро оставляли меня. В глазах поплыли разноцветные пятна, но от Сэма не так–то уж легко отделаться. Переводчик совсем низко склонился ко мне и переводил мой крик–шепот:

— Реутов шел по старой дороге к Ла Леграну. Он хочет дойти до Хоккай–до.

Сэм удовлетворенно хрюкнул. Мерзкая тварь!

— Я заплачу за твое лечение, Берт! — этот слизняк ждал благодарности. Что ж, я моргнул ему. Он еще раз хрюкнул и продолжил:

— А когда ты выздоровеешь, я дам тебе пистолет. Ты убьешь Ранги и найдешь Реутова. Живой или мертвый, он должен оказаться у меня… Ты плачешь, Берт?! Плачь, плачь, парень. Я знал, что мы поймем друг друга!

— Эх, Сэм, Сэм. Как ты можешь понять меня. Ты выродок, вечно мстящий людям за то, что ты горк. Я плачу потому, что мне до смерти надоели твои ящерьи глаза и мерзкие лапы. И я так хочу, чтоб меня оставили в покое, что готов был бы разрядить в тебя твой поганый пистолет, если бы был уверен, что на этом все кончиться… — вот, что я мог бы ответить Сэму, но не стал этого делать.

Он меня все равно не услышит, да и зачем? Жизнь дороже.

4. Ларри:

Все люди в чем–то похожи друг на друга. Во всех человеческих поселениях есть улицы и площади. На этом сходство Хоккай—До с другими селениями заканчивалось.

Причудливые дома вдоль извилистых узеньких улочек. Маленькие, тесно заставленные лавками с продающейся пищей, площади. Толпы не обращающих на жару никакого внимания людей.

У хоккайдцев был хороший повод не обращать внимания на жару — они могли посмотреть на нас. Представляю себе такую живописную троицу. Гигант Реутов, с высоты своего двухметрового роста гордо оглядывающий копошащуюся у его ног толпу монголоидных горожан. Мичи, в рваной городской одежде семенящая за Реутовым. Я, в не менее рваной одежде…

Хоккайдцы не особо любят гостей. В Тростниковом Аду их охотники стараются не встречаться с охотниками из Ореховой долины. Живут в Хоккай—До только люди монголоидной расы. Ни одного горка или негра. И только один белый — комендант. Поселок каждый вечер отсылает в город положенное количество продуктов и шкур, а больше от них ничего и не требуют.

Мало кто из жителей Ореховой долины может похвастать, что был в Хоккай—До. Да и те рассказывают какие–то сказки. Им, правда, особо не верят, но желание туда попасть пропадает у многих.

У хоккайдцев свой язык, своя история, свои традиции.

Если весь городок похож на копошащийся рассветный лес, то их порт мне вообще не с чем было сравнить. Мы так и не подошли бы к причалам из–за сверхтолпы, но Реутов не привык останавливаться перед столь незначительными на его взгляд трудностями. Он подхватил нас обеих на руки и пошел. Он шел совершенно прямо. Ему приходилось крушить все на своем пути, пока люди не поняли и не начали уступать дорогу. Порт чуть не взорвался резкими гортанными криками возмущенного люда, но смелых настолько, чтобы что–то сказать этому человеку–тарану не нашлось. Так мы и дошли до причалов под приветственную ругань узкоглазых туземцев.

Реутов подошел к одной из лодок, и что–то сказал на местном языке сидящему там человеку. Мы с Мичи сидели на предплечьях гиганта, разинув рты от удивления. Абориген удивился не меньше нашего, но быстро оправился и затараторил, махая рукой в сторону стоящего у края портовой площади дома. Реутов кивнул, и мы с Мичи поехали в указанном туземцем направлении. Меня заедало любопытство:

— Реутов, откуда ты знаешь их язык? — тихо спросила я его.

— У него простая структура. Тем более, очень похожая на язык моей Родины. Проще вашей. Все образы имеют название. У Чао Веня весь язык болтается в голове постоянно. Я прочел его, запомнил и спросил, не довезет ли он нас до Ореховой долины. Ваш поселок они называют Тайе Во. Чао Вень, владелец судна, отправил нас к некоему Джидо за разрешением на выход из порта. Кем бы он ни был, мы разрешение получим!

— Не сомневаюсь, — сказала Мичи. — А почему ты просто не приказал Тяо Веню отвезти нас?

— Цепь запирает порт. Только Джидо может приказать опустить цепь.

— Примитив! — вырвалось у меня. — Ореховую долину с воды прикрывает лазерный луч. Почему мы просто не порвали цепь? Реутов, ты же можешь это.

— Зачем нам лишние сто тысяч врагов.

— Сколько?

— В Хоккай–до сейчас живет сто десять тысяч триста тридцать …один человек. Сейчас только родилась девочка…

Между тем обиталище Джидо критически приблизилось, и не успела я спросить Реутова, откуда он знает столь точную цифру, как мы уже пришли.

Мистер Джидо был занят, но Иль ведь вообще не имел понятия о вежливости.

— Это ты Джидо? — обратился он к наиболее богато одетому среди оборванцев, да к тому же сидящему среди стоящих человеку.

В наших с Мичи головах теперь звучал перевод разговора. Сидящий человек и внимания не обратил на Реутова. Воин поставил нас на землю, и в ушах зазвучал его мысленный приказ:

— Молчать!

Мы с Мичи уже молчали, но все равно, повинуясь приказу, наши челюсти сжались. В комнате повисла тишина. Тем весомей звучали слова Реутова:

— Мне нужно разрешение на выход из бухты.

Джидо оказался крепким мужиком. Быстро справился с оцепенением и ответил. В голосе его звучала усиленно скрываемая гордость и еще что–то такое ехидненькое:

— Ты считаешь себя сильным, чужестранец?

— Я — солдат, — ответил Реутов.

Сто против одного, что Иль удивился. Джидо, пожилой уже человек, медленно наклонил голову к запакованной в шелк груди и сказал:

— Вода в озере поднялась и стала мутной. Драконы поднялись со дна, и разбивают лодки с храбрыми и сильными солдатами. Через сто часов вода спадет. Если тебе есть, чем заплатить — ты попадешь туда, куда хочешь!

— Я спешу! — Реутов больше не стал приказывать этим людям.

— Хорошо, чужестранец. Через три часа начнется праздник Ссодет и в начале праздника — Кумитэ. Ты будешь биться в честном поединке с тремя лучшими бойцами Хоккай—До, и если победа в двух случаях из трех достанется тебе, то ты получишь лодку и разрешение поднять цепь.

Реутов не колебался ни секунды.

— Где я могу отдохнуть перед боем?

— Тебе покажут. Как зовут тебя, смелый чужестранец?

— Иль.

Джидо кивнул и сказал что–то, что Реутов не стал переводить. Как оказалось, эти слова не предназначались нам, Джидо просто приказал кому–то проводить нас.

Потом мы долго шли по неизменно людным улицам. Я немного боялась за Реутова; всякое тут рассказывают про это таинственное место, но едва я заикнулась про это, как услышала в голове его голос:

— Я всегда готов к битве. Если бы я не был лучшим воином Стальной планеты, я не был бы здесь!

— Но ты спросил про место, где ты мог бы отдохнуть…, — подумала я.

— А разве на Конвикте есть люди, которые не устают? Разве вы с Мичи не устали?

Мне оставалось только согласиться. Часов двадцать мы плыли по реке на плоту до самых стен селения. Все это время мы только и делали, что ничего не делали. Но вот совсем немного прошли по тесным, давящим душу улочкам тесного многолюдного городка, как подошвы горели от утомления. А может просто с непривычки, ведь прошли же мы на рассвете чуть больше ста километров по просеке за сорок пять часов!

Нам выделили комнату, заставленную удивительной мебелью. Изящные стулья на тоненьких резных ножках, низенькие столики со стилизованными изображениями озерных крокодилов на столешницах, мягкие удобные креслица. Свет, падающий из открытых настежь окон, попадал не сразу в комнату, а еще проходил сквозь разноцветные ширмы и становился мягким, не раздражающим глаз. Цветы, прекрасно подобранные в букеты, источали тонкий, ни на что не похожий аромат. На стенах висели восхитительные в своей простоте картины, изображающие диковинных птиц, животных и цветы. В комнате, при всем при этом, ничего не было лишнего или сразу бросающегося в глаза. Каждая вещь стояла на своем месте. Казалось, сдвинь сейчас вот эту маленькую вазочку — и пропадет это ненавязчивое очарование.