Грабеж и спасение. Российские музеи в годы Второй мировой войны - Коринна Кур-Королев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В середине 1930‐х годов тон путеводителей изменился – произошел идеологический сдвиг, отражавший новые приоритеты государственной культурной политики: акцент в риторике сместился с «пролетарского интернационализма» на национальные и исторические, в том числе имперские, традиции. Отныне дворцовые музеи характеризовались как «подлинные памятники-документы прошлого», помогающие «овладеть исторической перспективой»130; на первый план выдвигалась художественная, культурная ценность дворцов, а их строителей именовали выдающимися архитекторами и художниками, создавшими в России шедевры мирового уровня. В 1936 году в путеводителе по Петергофу можно было прочесть следующее:
Ленинградские пригородные дворцы <…> представляют собой единый музейный комплекс. Они занимают особое место среди культурно-исторических музеев. Как иллюстрация двухвековой истории русского царизма они – исторические музеи. Как первоклассные памятники архитектуры, скульптуры, живописи дворцы являются художественными музеями <…>131.
Города-музеи: Псков и Новгород
Описанные выше повороты в культурной политике повлияли и на судьбу памятников в Новгороде и Пскове. Еще в 1920‐е годы здесь столкнулись два диаметрально противоположных представления о том, каким путем должно идти развитие этих городов в будущем: сохранить ли их как музеи или, в соответствии с духом времени, превратить в «социалистические города». Местные власти, ссылаясь на нехватку жилых и хозяйственных помещений, требовали, чтобы церкви либо переоборудовали в музеи, либо освободили для нужд коммунального хозяйства.
В конце 1920‐х годов государство усилило антирелигиозную пропаганду, и в музеях были открыты так называемые антирелигиозные отделы, а на следующем этапе – уже целые антирелигиозные музеи, разместившиеся (этому придавалось большое символическое значение) в бывших главных храмах: в Новгороде – в Софийском соборе, в Пскове – в Троицком. Новгородский Софийский собор в 1922 году передали в ведение губернского Комитета по делам музеев как памятник исторического и культурного значения, но в то же время в нем по-прежнему проводились богослужения. Эта двойственность прекратилась в 1929 году, когда в соборе устроили антирелигиозный музей. Директором музея назначили молодого историка и археолога Василия Сергеевича Пономарева, внука известного местного коллекционера и основателя Новгородского общества любителей древности Василия Степановича Передольского. Пономарев посвятил всю свою жизнь изучению археологических памятников региона и древнерусского искусства. В 1933 году он был арестован и провел пять лет в лагерях132, после чего вернулся в Новгородский музей.
В Пскове в 1936 году тоже организовали антирелигиозный музей, однако это вызвало парадоксальный эффект: после того как в 1922 году иконы конфисковали и перенесли в городской музей, верующие просто последовали за ними – из храмов в музейные залы. Газета «Псковский колхозник» отозвалась на музейную экспозицию и ее странных посетителей комментарием: «Здесь не ведется абсолютно никакой антирелигиозной работы. Сюда приходят старушки-богомолки, поклоняются, целуют кресты, мощи и всякие другие подобные вещи»133. Создание антирелигиозного музея в главном храме города – Троицком соборе – затянулось до 1939 года. По примеру антирелигиозного музея в Исаакиевском соборе в Ленинграде под купол Троицкого собора подвесили маятник Фуко как символ «силы науки и бессилия религии»134.
Упорство музейных работников, искусствоведов и историков, требовавших объявить Новгород и Псков «заповедными городами», городами-музеями, привело к тому, что в марте 1930 года по решению Наркомпроса РСФСР комиссия обследовала все памятники Новгорода и разделила их на три категории: двадцать три объекта церковной и гражданской архитектуры она отнесла к высшей категории – как памятники истории и культуры они подлежали охране и не должны были использоваться для других целей; еще сорок пять зданий и сооружений тоже подлежали охране как памятники, но их разрешалось использовать в иных целях «при условии сохранения характерных частей», то есть не разрушая их исторического облика135; остальные здания исключили из числа охраняемых памятников. Тем не менее, как свидетельствовал Пономарев, все ценные памятники Новгорода совместными усилиями удалось сохранить136. В 1932 году Наркомпрос утвердил проект преобразования Новгорода и Пскова в города-музеи, но до войны он не был реализован137. Несмотря на изменение политической конъюнктуры, специалисты и в 1930‐е годы продолжали исследовать памятники Новгорода и Пскова. Так, была возобновлена прерванная работа по раскрытию монументальных росписей в новгородских церквях. Из Пскова иконы отправляли на реставрацию в Москву и Ленинград; правда, большинство из них впоследствии оказалось в собраниях Третьяковской галереи и Русского музея, лишь немногие вернулись в Псков. Некоторое количество икон ожидало реставрации в запасниках Псковского музея, но ей надолго помешала война138.
Невозможно переоценить важность реставрационных и исследовательских работ, которые проводились в атмосфере жесткого политического давления, когда древнерусская живопись была объявлена «религиозной» и «вредной», а изучение ее все чаще считалось предосудительным. Впрочем, дискредитация древнерусского искусства неожиданно привела к расцвету другого направления исследований – ученые ушли в археологию139. В Новгороде уже первый сезон археологических работ в 1932 году выявил огромный потенциал раскопок для изучения истории города и средневековой Руси в целом140; после войны именно археологические находки стали главным аргументом в пользу присвоения Новгороду статуса «города-музея». Древнерусскую живопись «реабилитировали» раньше, в конце 1930‐х годов, в преддверии войны, когда советская пропаганда сделала новый разворот и обратилась к патриотизму и историческим традициям.
ГЛАВА II. «ОХРАНА» ПРОИЗВЕДЕНИЙ ИСКУССТВА В ПЕРИОД ОККУПАЦИИ
1. «НЕМЕЦКОЕ» ИСКУССТВО ЗА РУБЕЖОМ КАК ОБЪЕКТ ОХОТЫ
Важной составляющей войны, которую вела гитлеровская Германия, была экономическая эксплуатация оккупированных стран. Местное население должно было кормить оккупационные войска, а местная промышленность – обслуживать потребности рейха. Германские учреждения не обходили вниманием и культурные ценности оккупированных стран: их вывоз легалистски обосновывался необходимостью компенсировать потери, понесенные Германией в результате Первой мировой войны и Версальского мирного договора. Однако наряду с этим присвоение культурных ценностей – прежде всего тех, которые принадлежали евреям, – стало и одним из средств полного уничтожения групп, объявленных врагами немецкого народа: вместе с их экономическим и физическим существованием прекращалось и культурно-историческое. И последнее, но не менее важное: награбленные – причем зачастую в рамках процедур, обставленных
