Операция «Сближение» - Герчо Атанасов

– Значит, о высоком покровителе тебе ничего неизвестно? – вернулся к разговору Станчев. – А на тебя не произвело впечатления, что речь шла о довольно серьезной услуге – о жилье?

Балчев не знал, что и ответить, – и вправду он об этом просто не задумывался.

– Да уж залезли мы в болото! Чтобы из него выбраться, нужна твоя помощь – любые подробности об этом мужчине, – прервал паузу следователь.

Балчев весь напрягся, но в голову ничего не приходило.

– Ничего не могу припомнить, ей-богу…

– Хорошо, зайдем с другой стороны. Разве вы не касались в разговорах своих прежних приключений, не рассказывали о них? Какая-нибудь ситуация, намек, случайно названное имя, всякие мелочи, крохи?

– Я же тебе говорил, Станчев, что Анетта была скрытным человеком – ни у меня не выспрашивала, ни о себе не рассказывала. Принимали друг друга такими, какими мы были.

– А браслет? Что значит буква В на внутренней стороне?

Балчев не имел ни малейшего представления – никогда не разглядывал браслет, да еще с внутренней стороны. Либо он, правда, лопух, либо решил обвести меня вокруг пальца, причем делает это с завидной артистичностью, снова подумалось Станчеву.

– Ты упоминал о какой-то ее подруге – кто она?

– Думаю, что Ванева. Анетта не дружила с женщинами, не верила им.

– А мужчинам?

– Ну, говорила, что мы все – похотливые твари, но без нас жизнь потеряла бы смысл.

– Ведь она была тщеславной?

– Одно не мешало другому, майор. Она искала одновременно и самца, и ракету-носитель.

И заместителя генерального директора променяла на тренера по теннису, добавил про себя Станчев, странно.

– Странно, Балчев, странно, – вслух повторил он. – А ты не слыхал об одном молодом архитекторе, твоем сопернике?

– Об архитекторе? – Симеон вылупил глаза. – Первый раз слышу.

– Да-а-а, – протянул следователь, – давненько я не сталкивался с таким обескураживающим отчуждением да еще с полной потерей памяти…

– Причем здесь потеря памяти, – недопонял Балчев.

– Да притом: никто ничего не видел, не замечал, не слышал, никто никого не помнит, даже и по документам. Значит, кто-то очень сильно постарался, не могут же все поголовно страдать склерозом…

– Майор, я же тебе говорил…

Вдруг ясно послышалось, как в замочной скважине входной двери поворачивается ключ – кто-то вошел и остановился в прихожей. Балчев побелел, как мел, нервно дернулся и со словами „один момент" вышел из комнаты. Послышался шепот, падение какого-то деревянного предмета, и стук каблуков затих в кухне. Вошел Симеон и привалился спиной к двери. Мужчины в упор смотрели друг на друга, ожидая, что предпримет другой. Но Станчев невозмутимо молчал.

– Одна знакомая, звонила по телефону и решила заглянуть… – смущенно объяснил Балчев.

– С собственным ключом?

– А что, она не имеет права?

– Замужняя?

– А это тебе зачем, майор?

– Профессиональное любопытство… И сейчас ждет на кухне или в ванной, пока я уйду. Может, пригласишь ее сюда?

Лицо Симеона исказилось в страдальческой гримасе.

– Не надо, Станчев…

– Значит, замужем, – следователь бросил на него колючий взгляд. – Вот что…

– Вы за мной следите? – не поверил своим ушам Балчев и присел на кушетку.

Станчев размял свою затекшую ногу и поднялся.

– Ухожу я. Беги к своей очередной поклоннице, товарищ Дон-Жуан! И будь осторожен, на этот раз очень осторожен…

Не глянув в сторону кухни, Станчев пересек тесную прихожую и начал спускаться по крутой лестнице.

Просторный дом Арнаудовых сиял всеми своими люстрами, светильниками, лампами и лампочками… Впрочем, простите, дорогие читатели, даже в прихожей простых лампочек не было, на каждую из них был надет прозрачный абажур определенного цвета – разумеется, импортный. Мадам, как дома в шутку называл свою жену Арнаудов, сновала в своем дорогом атласном пеньюаре из комнаты в комнату, распоряжалась и приказывала, а Григор и Розалина, их дочка, студентка третьего курса консерватории, будущая пианистка, послушно приносили какие-то спортивные приспособления, упаковывали в станиоль или просто складывали пищевые продукты – телячьи и свиные ножки, копченые колбасы и филе, консервированных раков, крупные, как бычий глаз, маслины, брынзу в коробках, испещренных арабскими иероглифами, свежую форель, баночку черной и баночку красной икры, майонезы, рокфор – чего там только не было! Все это вынималось из двух огромных холодильников – ЗИЛа и „Сименса", каждого с двумя морозильными камерами и с автоматической системой регуляции температуры и размораживания. Отдельно, в пластмассовые коробки, укладывались охлажденные овощи и фрукты – от петрушки и мяты до ранних крупненьких черешен и поздних маленьких бананов.

– Не забудьте редиску! – слышался голос мадам. – Вангелов ее обожает… Гриша, ты позаботился о напитках?

Арнаудов загодя уложил в объемистую сумку бутылку шотландского виски, греческую анисовку, знаменитую перловскую ракию, марочные красные и белые вина, старазагорское и австрийское пиво. В проволочных ящиках мирно покоились бутылки с прохладительными напитками – минеральной водой, кока-колой, лимонадом, домашним муссом из вишен.

– Папочка, мы забыли фазанов… – мимоходом кинула Розалина. – У товарища Вангелова особое пищеварение…

Арнаудов косо поглядел на дочь.

– Занимайся своей музыкой!.. Погоди, ты что, остаешься?

– Имею высочайшее позволение.

– Опять пирушка. Ох, ты у меня дождешься!

Розалина обернулась и многозначительно подмигнула отцу.

– Папа, твоя Роси отлично знает, что позволено в этом ответственном доме, а что нет… – она чмокнула его в висок.

– Ответственными бывают не дома, а их владельцы – хорошо бы тебе…

– Запомнить это? Знаю, знаю, знаю! Все знаю! – Розалина исполнила пируэт и застыла на месте, как балерина. – Знаю, что в отличие от воды жизнь течет по вертикали. Что ирония позволена только сверху вниз. Что снизу вверх разрешено раболепие. Довольно?

В окружении всевозможных пакетов они уставились друг на друга. Розалина понизила голос:

– Папочка, я все знаю, и порой мне становится страшно… и весело. Бай-бай.

Она исчезла в другой комнате. Арнаудов постоял мгновение-другое, рассеянно уставившись в акварель, висевшую на стене напротив, – подарок молодого художника. Он помог ему выгодно пристроиться и получить заказ на оформление ярмарочной палаты за рубежом. Надо бы ее взнуздать, эту кобылку, но как? – в который раз он задал себе вопрос, так и оставшийся без ответа.

Арнаудовы загрузили светло-голубое „БМВ", сияющее снаружи и внутри, еще раз наказали дочери быть внимательной во всех отношениях, особенно с замками с секретом, врезанными во входную дверь, и к завтрашнему вечеру на своей „шкоде" на дачу. И ни капли алкоголя, понятно? Роси кивнула, провожая взглядом светящиеся фары автомобиля и мигающий с подковыкой сигнал поворота. Мой ответственный папа – король поворотов, король.

Густая тишина дома окутала ее словно туманом. Она потушила свет, оставив гореть лишь бледно-салатный торшер у пианино, молчавшего с покорностью сытого и умытого молодого буйвола. Подняла крышку, взяла несколько бравурных шопеновских аккордов, звонких, порывистых, которые незаметно перешли в хроматические блуждания Брукнера, полуднично приглушенные и благородно безысходные. Век девятнадцатый минул, сейчас на дворе двадцатый век, вздохнула Роси, надо завязывать с этим пианино!

Она встала и принялась бродить по дому, зажигая свет в каждой комнате. Чего тут только не было – персидские ковры и коврики, огромные гобелены, подаренные или купленные картины, узорчатые гипсовые потолки и мраморные полы, даже стены спальни были обиты японскими шелками. Роси застыла на пороге. Вероятно, она была зачата на этой старинной двухспальной кровати в окружении низкорослых стражей – ночных шкафчиков. В одном из ящиков комода лежал альбом с ее фотографиями в грудном возрасте. Упитанное толстощекое существо с вытаращенными, глуповатыми глазами. Молодой побег ветви Арнаудовых. Отец – начальник, мать – подающая надежды музыкантша, впоследствии важная шишка на радио. В национальном радиовещании, поправила себя она. Так звучит более почтенно, совсем как пьедестал. Национальный уровень, проблема национального значения, национальное, национальное. Может, это комплекс или… И то, и другое. Родившиеся и выросшие в провинции, ее родители вставали и ложились с этим миражом… А миражом ли? Для них это был вопрос жизни, судьбы, что значило – карьеры. Карьера средненькая, но на уровне, в центре. Кто знает, кто знает…

Она заглянула в кабинет матери. Старинный столик с перламутровыми инкрустациями, старинный стул с высокой судейской спинкой, ночник западного производства, бюст Бетховена, книги с биографиями и мемуарами композиторов, программы передач, музыкальные журналы, „Шогун"[16]. У мамы был талант, это даже сейчас заметно, когда она садится за пианино. Но эти перстни, браслеты, ожерелья, колье, медальоны, золотые и платиновые заколки и брошки, монеты эпохи Александра Македонского и Юстиниана – они-то уж точно нуждались в описи и хранении в госбанке, а может, в районном отделении милиции… Как это произошло? Розалина наморщила свой гладкий лоб. Все очень просто, Росси, она любила произносить свое имя с двойным „с", первое разочарование, второе, слезы и рыдания, новые надежды, вдруг бац! – появляется товарищ Арнаудов, опытный, элегантный, самоуверенный, вроде бы интеллигентный, перспективный – бац! и отправились на машине в ресторан, бац! – и в постельку… Бац, бац! – произнесла она вслух и сладостно пощупала свои по-античному маленькие груди. И все закрутилось – свадьба при свечах, высокопоставленные кумовья и гости, путешествие по Европе, строительство новой квартиры, мебель… Погоди, погоди, меня же зачали не здесь, а на этой ужасной улице Веслец… В сущности, какое это имеет значение?! Джон вырос в Коневице[17], а он – лучший музыкант на курсе, гораздо лучше меня, но я отвлеклась… На третьем курсе учеба была прервана по причине беременности – великого таинства природы, она произнесла последние слова вслух голосом известного актера. Тогда шло капитальное строительство жилища, его обзаведение по всем линиям и каналам, бац – и она получает место редактора на полставки, бац – зачислена в штат, бац-бац – уже замначальника, бац-бац-бац! – всемогущий шеф редакции. Командировки за рубеж, фестивали, Тина Арнаудова превращается в товарища Арнаудову. „Унесенные ветром", „Граф Монте-Кристо", „Дама с камелиями", „Роман Яворова", как там его… ах да, „Обветренные холмы", ну и наконец „Шогун". Была б я писательницей, Роси потянулась и замерла, такой бы „Рэгтайм" закрутила, да нет желания!