Луговая арфа - Трумен Капоте

– Пусть она сыграет эту вещь для нас, – попросила Элизабет, расстегивая футляр.

Мод была великодушна и не заставила себя просить дважды. Поместив темно-коричневую скрипку себе под подбородок, она сначала настроила инструмент, а затем заиграла – неистово, быстро, громко, весело, но затем темп замедлился, убавился звук, сам воздух наполнился печалью, и на этом мелодия оборвалась – золотистые волосы Мод упали на скрипку – мы зааплодировали. Но как только стихли наши аплодисменты, раздались дополнительные, откуда-то из-за кустов папоротника, затем оттуда вышел Райли. Щеки Мод порозовели, как только она увидела его. Вряд ли она бы так здорово сыграла, знай, что Райли где-то рядом и слушает ее.

Райли отослал девушек домой, попросив Мод остаться с сестрами на ночь, мало ли что может случиться, так же он попросил, чтобы они никому не говорили о том, где он сам. Девушки покинули нас с явной неохотой, но Элизабет привыкла во всем подчиняться своему брату, и поэтому вскоре мы остались в старом составе.

Мне пришлось помочь ему взобраться на наше дерево, ибо с собой он притащил свое ружье и мешок с провизией: по бутылке розового и виноградного вина, апельсины, сардины, булочки, коробку крекера и другую снедь. Содержимое его мешка подняло нам дух, и даже Долли, без ума от крекера, заявила, что Райли заслуживает поцелуя.

Но то, что он нам рассказал, было встречено с мрачным вниманием.

…Когда мы с Райли потеряли друг друга в лесу, он, как оказалось, побежал в ту сторону, откуда раздавались крики Кэтрин. Там, на лугу, он притаился и стал свидетелем моего боя с Эдди Стовером.

– А что же ты не помог мне! – воскликнул я.

– Да ты и сам здорово справился с ним. Я думаю, что Эдди тебя не скоро забудет, – я видел, как он плелся, согнувшись почти что вдвое.

Кроме того, Райли в этот момент рассудил, что ему было бы выгоднее не раскрывать свою принадлежность к нашему обществу – это давало ему возможность тайно последовать вслед за Кэтрин и людьми шерифа, а затем открыто проследить за ними уже в городке: они запихнули ее в старую колымагу-купе Эдди и повезли прямо в местную тюрьму – Райли последовал за ними на своей машине.

– Когда мы добрались до тюрьмы, там уже собралась кучка народу – так себе, ребятня, старики, а Кэтрин уже, кажется, успокоилась – и видели бы вы, как она прошла сквозь толпу, с каким достоинством… – При последних словах Райли сымитировал осанку Кэтрин, задрав подбородок чуть ли не к небу.

Как знаком был мне ее этот жест: особенно, когда кто-нибудь критиковал ее за тот или иной проступок – за сокрытие фишек в игре, за распространение глупых слухов, за то, что она не лечит зубы, наконец.

– Но как только она вошла в тюрьму, она умудрилась дать пинка какому-то особо любопытному дурню, – продолжил Райли.

В нашей тюрьме было всего четыре камеры – две для белых и две для черных. Кэтрин протестовала против помещения ее в камеру для черных.

Судья в задумчивости погладил свой подбородок:

– Так тебе удалось поговорить с ней? Ей было бы легче, если бы она знала, что кто-то из нас рядом с ней в такую минуту.

– Я стоял под окнами, надеясь, что она подойдет к окну, и тогда я поговорю с ней, но потом я услышал другие вещи.

Вспоминая детали той истории, я и сейчас не понимаю, как мог Райли так долго скрывать от нас весьма памятное событие: оказывается, наш приятель из Чикаго, тот поганый доктор Моррис Ритц, не терял времени даром и, взломав сейф Верины, исчез из города, прихватив при этом облигации на двенадцать тысяч долларов и что-то около семисот долларов наличными.

Теперь я понял, припомнив голосок Уила Харриса, почему шериф удалился с поля битвы так поспешно, – ее разборки с нами не шли ни в какое сравнение с тем, что сотворил ее новоиспеченный друг. Райли располагал лишь небольшой информацией о том, что происходило в дальнейшем: обнаружив дверь сейфа в ее офисе над бакалейным магазином открытой, Верина помчалась в отель и там узнала, что доктор Моррис Ритц выписался из отеля предыдущим вечером. Верина упала в обморок. Когда ее привели в чувство, она упала в обморок вновь, и так снова и снова – по кругу…

Смешанные чувства боролись в душе у Долли – с одной стороны, чисто сестринский порыв пойти к Верине и быть рядом с ней в эту минуту, а с другой стороны, ее я, ее эго, ее гордость сдерживали ее. Она глянула на меня глазами, полными сожаления:

– Тебе следовало бы знать, Коллин, не дожидаясь, пока тебе стукнет столько же, сколько и мне сейчас, что наш мир жуткое место.

С судьей тоже произошла какая-то перемена – теперь он выглядел на столько, сколько ему на самом деле было, печать осени жизни темной горестной тенью легла на его лицо – словно проиграл он какую-то важную игру, и восприятие Долли мира в том мрачном свете окончательно оставляет его в одиночестве… Но я знал, что это не так… ее дух был еще тот, она была настоящей женщиной…

Райли откупорил бутылку вина и разлил содержимое в четыре плошки, затем, после короткого раздумья наполнил и пятую – Кэтрин. Судья, поднимая свой бокал, произнес:

– За Кэтрин.

Мы подняли свои… и тут Долли воскликнула:

– Ох, Коллин, а ведь только мы можем разобрать, что она говорит!

Глава 5

Следующий день, среду первого октября, я никогда не забуду.

Сначала Райли разбудил меня, наступив мне на пальцы. Долли стала настаивать на том, чтобы я извинился перед ним за то, что я обругал его. Вежливость именно в утреннее время, на ее взгляд, имела огромное значение, особенно когда живешь в таких стесненных условиях. На часах судьи, висевших на ветви словно большое золотое яблоко, стрелки показывали шесть минут шестого. На завтрак у нас были горячий кофе, апельсины, крекер и холодные хотдоги. Кофе пришелся как раз кстати. Затем мы сошлись во мнении, что все, чего нам недоставало, – был кофе. Райли вызвался съездить в городок и пополнить наши запасы кофе, а заодно и проведать, что творится в городке. Он предложил мне пойти с ним:

– Его никто не увидит, если он будет тихо сидеть на заднем сиденье.

Судья возражал против этой моей поездки, называя ее безрассудным поступком. Долли же видела и чувствовала, как мне хочется поехать. Я ведь так всегда мечтал проехаться в машине Райли, и в конце концов Долли согласилась, потребовав лишь, чтобы я сменил рубашку.

Луговая трава безмолвствовала, не слышно было шороха птиц, листья были красные – как наконечники копий, будто только что побывавшие в жестоком кровопролитном бою. Прошедшее лето и наступившая осень уже основательно высушили их, и под нашими ногами они издавали сухой трескучий звук.

Вскоре мы взобрались на кладбищенский холм. Отсюда открывался изумительный вид на наши окрестности: чуть вдали прерывисто дышали, подрагивая от ветра, Приречные леса, где-то рядом акры вспаханных на зиму полей, еще дальше ампир башни здания суда и перед ним ютились дома и коттеджи нашего городка. Воздух над городком был пронизан струйками дыма, курившегося из труб и дымоходов.

Я остановился у могилы моих родителей – я и так нечасто посещал их, к моему большому сожалению, – лишь холодные могильные плиты – вот все, что осталось от них, хотя из моей памяти их живые яркие образы еще не стерлись окончательно. Я все помню – как мать моя убивалась в плаче, когда отец уезжал в другие края продавать свои безделушки, как он выбежал на улицу совершенно голый после ее смерти…

Райли помог мне нарвать последние в этом сезоне цветы, их было уже не так много, и пришлось потрудиться, прежде чем я набрал букетик для могильной плиты – ваш сын вас помнит…

– Я думаю, твоей матери хорошо здесь – она была прекрасной женщиной… суки… в общем… – Последние слова Райли словно хлестнули меня по ушам, кого он имел в виду, свою мать, бедняжку Роуз Хендерсон, что заставляла его прыгать по двору на одной ноге и повторять снова и снова таблицу умножения, или кого-то еще? Хотя мне-то казалось, что своей теперешней жизнью он вполне расквитался с теми тяжелыми деньками своего детства – по крайней мере, у него был автомобиль, который наверняка стоил никак не меньше трех тысяч долларов. Подержанный, возразите вы… Но это был настоящий иностранный автомобиль – спортивная «Альфа-Ромео», которую он купил в Новом Орлеане у одного проворовавшегося политикана, которому светил тюремный срок. Когда мы пылили по дороге к городу, я надеялся, что кто-нибудь увидит меня с Райли в его машине. Но все возможные свидетели еще завтракали или готовились к завтраку – было слишком рано. Мы свернули за угол у церкви, проехались вокруг церкви и наконец припарковались в проулке между конюшней Купера и булочной Катидид. Райли приказал мне оставаться на месте и не высовываться – он обещал вернуться менее чем через час.

Я широко растянулся на заднем сиденье и стал наблюдать ссорящихся воробьев, копошащихся в пучках сена, разбросанных у конюшен.

От булочной исходил запах свежеиспеченного хлеба и всевозможных пряностей, добавляемых в выпечку.