На игле - Честер Хаймз

Затем из люка появились сначала двустволка, а следом, словно повиснув на ней, и сам Святой.

Мизинец развернул лестницу в прежнее положение и, подойдя к Святому, встал с ним рядом, как будто искал у него моральной поддержки.

Оба старались не смотреть Небесной в глаза.

— Невинные овечки! Люди с чистой совестью так себя не ведут, — не удержалась от колкого замечания она.

— Какой смысл на рожон-то лезть, — тупо отозвался Святой.

Небесная извлекла свои старинные часы с амулетом:

— Без четверти десять. А что, если мы, все втроем, съездим сейчас в порт проводить Гаса и Джинни?

Ее слова произвели эффект разорвавшейся бомбы.

У Святого внезапно разыгрался острый сердечный приступ: глаза закатились, слюнявый рот приоткрылся, наружу вывалился язык. Схватившись левой рукой за сердце, он, качаясь, зашаркал к своей койке, не выпуская при этом из правой руки двустволку.

В это же время у Мизинца начался эпилептический припадок. Он рухнул на пол и забился в конвульсиях. На руках и ногах судорожно вздувались и подергивались мышцы, на губах выступила пена.

Чтобы не попасть в живую мясорубку из разбросанных по полу громадных рук и ног, Небесная предусмотрительно выбралась из опасной зоны и спряталась за газовую плиту.

Мизинец уставился в одну точку, спина его напряглась, ноги судорожно вздрагивали, а руки, точно крылья взбесившейся мельницы, рассекали воздух.

Небесная с восхищением за ним наблюдала.

— Знай я, что ты такие кульбиты умеешь выделывать, ты бы уж давно мне в исцелениях помогал, — сказала она.

Увидев, что Мизинец сыграл лучше, чем он, Святой поднялся со своей койки, тараща глаза и судорожно вращая челюстью.

— Никогда бы не подумал, — с завистью пробормотал он себе под нос.

Небесная повернулась к нему:

— Ну, как твое сердце?

Святой отвел глаза.

— Сильно прихватило, — сказал он. — Бывает. Сейчас уже лучше.

Он решил, что теперь самое время улизнуть — пусть Мизинец старается за двоих.

— Пойду заведу машину, — сказал он. — Как бы не пришлось везти его к врачу.

— Давай, — сказала Небесная. — А я останусь при нем.

Святой бросился к гаражу, по-прежнему не выпуская из рук заветной двустволки. Подойдя к «линкольну», он поднял капот и отсоединил распределитель зажигания, а затем сел за руль и стал заводить мотор.

Хотя Мизинец громко скрежетал зубами, до Небесной донеслись характерные звуки вхолостую щелкающего стартера, и она сразу же поняла, что Святой вывел машину из строя.

Она терпеливо ждала.

Наконец пробегающие по телу судороги стихли, и Мизинец, выгнув спину, застыл на полу. Небесная переступила через него и заглянула в его выпученные глаза. Зрачки так расширились, что глаза стали похожи на докрасна раскаленные металлические шары.

Тут вошел Святой сказать, что машина не заводится.

— Оставайся дома и присмотри за Мизинцем, — распорядилась Божественная, — а я возьму такси и поеду на пристань.

— Положу-ка я ему на голову лед, — спохватился Святой и полез в холодильник.

Небесная промолчала. Она взяла свою черную, вышитую бисером сумку и черно-белый полосатый зонтик и вышла через заднюю дверь.

Телефона у нее не было. Если кому-то нужен был ее товар, он мог прийти и приобрести его за наличные — никаких предварительных заказов и покупок в кредит. Полиции она выплачивала ежемесячную мзду, и поэтому ее не трогали. Божественная умела обезопасить себя от любых неожиданностей.

Она раскрыла зонтик, по заросшей сорняками тропинке обошла дом и, выйдя за ворота, зашагала по пыльной, залитой солнцем улице в сторону стоянки такси.

Крадясь, точно индеец из племени ирокезов, и по-прежнему сжимая заряженную двустволку в правой руке, Святой перебегал от окна к окну, наблюдая за тем, как Небесная, никуда не сворачивая и не оглядываясь назад, удаляется в направлении Уайт-Плейнз-роуд.

Убедившись, что Небесная уже не вернется, Святой вошел на кухню и сказал лежавшему на полу эпилептику:

— Ушла.

Мизинец тут же вскочил.

— Мне надо рвать когти! — воскликнул он своим плаксивым голосом.

— Рви. Что тебе мешает?

— Цвет кожи. Меня задержит первый же фараон. Я ведь в бегах, ты забыл?

— Раздевайся, — сказал Святой. — Сейчас что-нибудь придумаем.

Больше всего на свете ему хотелось поскорей остаться одному.

Небесная шла прямо только до тех пор, пока ее могли увидеть из дома, а потом тут же свернула в переулок и по параллельной улице двинулась в обратном направлении.

Поблизости от нее, на той же стороне улицы, но в соседнем квартале жила бездетная итальянская пара, ее близкие друзья. Муж недавно открыл продуктовую лавку и большую часть дня отсутствовал.

Когда Небесная вошла, жена итальянца была на кухне, она цедила и разливала по бутылкам вино.

Небесная попросила разрешения посидеть на чердаке. Она это часто делала. Из чердачного окна хорошо просматривался ее дом, и, когда ей хотелось проверить, чем в ее отсутствие занимается Святой, она приходила к соседям и часами просиживала у них наверху. Пожилые итальянцы специально для нее даже поставили у окошка кресло-качалку.

Небесная поднялась по лестнице, открыла ставни и откинулась в кресле.

На чердаке было жарко, как в парилке, но Небесную это не смущало: жару она любила и никогда не потела. Тихонько покачиваясь взад-вперед на качалке, она приступила к наблюдению за своим собственным домом, находившимся в глубине соседнего квартала.

Через час Святой сказал Мизинцу:

— Ты уже высох, надень на себя что-нибудь и уходи.

Но переодеться Мизинцу было не во что, одежда Святого ему не годилась: он был его вдвое больше, а его собственные черные брюки и майка, которые он с себя снял, были испачканы кровью и грязью.

— Что ж я надену? — спросил он.

— Посмотри в свадебном сундуке, — посоветовал Святой.

Свадебный сундук стоял на чердаке, под маленьким слуховым окном.

— Возьми стамеску, он заперт, — крикнул снизу Святой, когда Мизинец стад подыматься по лестнице.

В кухне стамески не оказалось, в гараж идти Святой не захотел, а Мизинец не мог — он был абсолютно голый, поэтому вместо стамески пришлось вооружиться кочергой.

Это был допотопный корабельный сундук с куполообразной крышкой, перетянутый деревянными обручами. На сундуке лежал толстый слой пыли, и когда Мизинец вставил кочергу в старый, ржавый замок, пыль, которая в косых солнечных лучах очень напоминала искрящиеся конфетти, поднялась в воздух. После ночного сеанса все окна, чтобы днем в доме было не так жарко, позакрывали, и теперь внутри к запаху пыли примешивался терпкий запах пота, оставшийся после танцев. Лицо Мизинца покрылось испариной. Падающие на пыльный сундук капли пота были похожи на чернильные брызги.

— Эй, с меня краска слезает! — в панике крикнул Мизинец стоявшему внизу Святому.

— Не слезет, — успокоил его Святой. — Это излишек. Основная краска останется.

С неожиданной поспешностью Мизинец надавил на кочергу, и замок отлетел. Альбинос поднял крышку и заглянул в сундук.

В сундуке, который в доме назывался «свадебным», хранилась одежда, оставшаяся от бывших любовников Небесной. Мизинец стал в нем рыться, перебирая брюки, рубашки и полотняные трусы, но все ему было мало. Судя по всему, Небесная предпочитала мужчин невысоких, стройных. После долгих поисков Мизинец наткнулся наконец на старомодные, узкие внизу и широкие в талии летние брюки «палм-бич», которые носил если не плотный, то, во всяком случае, достаточно высокий мужчина. Он влез в полотняные трусы до колен, а сверху натянул брюки «палм-бич», которые на нем смотрелись, как бриджи для верховой езды. Затем он занялся поисками рубашки и вскоре обнаружил красную трикотажную фуфайку, в которой в начале тридцатых годов щеголял, должно быть, какой-то тогдашний модник. Фуфайка тоже была ему маловата, но она растягивалась, и он хоть и с трудом, но смог ее натянуть. А вот подходящей обуви Мизинец так и не нашел, и пришлось снова надевать старые синие холщовые туфли.

— А шляпа где? — спросил Святой, когда Мизинец, закрыв сундук, спустился вниз.

Пришлось снова лезть на чердак и рыться в вещах. Единственным подходящим по размеру головным убором оказалась белая соломенная шляпа с черной резинкой, широкой, болтающейся лентой и высокой конусообразной, как у мексиканских крестьян, тульей.

— Посмотри, нет ли там темных очков, — крикнул снизу Святой.

Очков оказалось много, коробка из-под обуви была доверху набита ими, но почти все они тоже были Мизинцу малы, и пришлось довольствоваться неказистой белой целлулоидной оправой и уродливыми синими стеклами.

Когда Мизинец наконец спустился вниз, Святой придирчиво оглядел его с ног до головы.