Записки prostitutki Ket - Екатерина Безымянная

Живой шампур, глаза навыкате, мычу.

Нет, я-то могу так глубоко. Но не внезапно же! Я ж не готова. Ну и скальп мне отчаянно жаль.

Он ослабляет хватку, и я отскакиваю, как ошпаренная.

– …..!….!….! – выдаю я ласково, хриплю и хватаю воздух.

– Больно, да? – виновато спрашивает он. – Прости, я нечаянно.

И так пять раз.

– Ой! – каждый раз говорит он участливо.

«Сссука…» – думаю я про себя.

Он одевается долго, сопит, в последние пять минут садится на кровать, смотрит печально и полуспрашивает-полуутверждает:

– Ну, я еще приду?..

И продолжает:

– Ты знаешь, я девочек всегда так понимаю, мне вас всегда так жалко…

Павлины

Я не встречала женщин в возрасте, неважно выглядящих, но при этом считающих себя еще ого-го и вообще кругом королевами.

А мужчин таких встречаю регулярно. Престарелых павлинов с выдерганными жизнью перьями, которые искренне считают себя пределом мечтаний любой вкусной молоденькой самочки.

У меня тут в ванной сорвало кран. Пришлось экстренно вызывать сантехника.

Через пару часов пришел дядечка, обвешанный торбами. Дядечка вид имел непрезентабельный, – впрочем, я еще не встречала сантехников, выглядящих аленделонами.

Обычный такой морщинистый дядечка, годов так пятидесяти, малого росточка, седой, с нависающим над ремнем пузом и волосатыми подмышками. В общем, на такого бесплатно позариться – это надо десять лет на необитаемом острове мужчин даже на горизонте не видеть.

Ковырялся дядечка с моим краном, ковырялся, на меня сально посматривал.

А потом у дядечки зазвонил телефон. Динамик был громкий, и я не все, но местами слышала. Женский голос о чем-то долго ему говорил; в конце сказал: «Все, пока, папочка!» – и отключился.

– Что, дочка? – спросила я.

Дяденька на секунду завис, у него на лице отобразилась нехилая борьба между желанием сказать правду и повыпендриваться.

Победило второе. Он, видимо, решился и выдал мне совсем уж неожиданный ответ:

– Нет, не дочь. Это я выбираю себе жену на конкурсной основе, вот они и трезвонят все, стараются. И все молодые!

И гордо посмотрел на меня.

Это была минута рекламы, не иначе. Наверное, после этой фразы я должна была возопить: «Вааау, какой самец», и потащить его сношаться.

Я не смогла стереть с лица выражение сарказма. Но дяденька, похоже, таких мелочей не замечал. При этом вид у него был – зацени, мол, как я, а!

Я заценила.

И спросила едко:

– Молодые? И сколько им лет-то, молодым вашим?

– От восемнадцати до двадцати пяти! – гордо ответил дядька.

Я ничего не могла сделать со своим лицом.

Ну кому ты чешешь, старый пердун! Да посмотрел бы на себя, что ли!

Девочки! От 18 до 25! Да на фиг ты такой потрепанный, непрезентабельный, молоденьким-то сдался? Тебе бы до пенсии без инфаркта дожить!

Мне тридцать, так мне и в страшном сне не приснится, что я бы добровольно и бесплатно, да на это позарилась.

А самое смешное, что он не один такой.

Их таких, павлинов ощипанных, – много встречаю. Они все на одно лицо. У них большие животы, дряблая кожа и заплывшие жирком руки.

Но как они мнят себя мачо, как они крутят перед моим носом своими полуотработанными сморчками, с какой гордостью задают мне вопрос: «Ну, как ОН тебе?»

И я всегда говорю: «Мммм, какой красивый!»

А что я еще могу сказать?

И, по-моему, каждый из них в глубине души лелеет мысль, что а вдруг мне будет настолько хорошо с ним, что я возьму и в конце верну ему деньги!

Скажу: «Милый, ты был великолепен!»

И достают они меня страшно. Скорее морально. Достают разговорами, достают нелепым хвастовством, как «он один, да трех молоденьких имел» или как «а я вот к девочке ходил, так она в конце от меня отползала», достают рассказами про своих мифических молодых любовниц, которые искренне их любят…

И разговоры эти, после траха уже, заканчиваются чаще всего одним и тем же – каждый второй так и норовит в конце гордо ввернуть ту самую любимую фразу мужчин в «возрасте за…»: «Старый конь борозды не портит».

Если б не деньги, я б напомнила им конец этой фразы: «Но и не вспашет хорошо».

Они его все, как один, забывают.

И вот не приходит в голову этим ощипанным павлинам, насколько жалко и смешно они выглядят, когда еще изо всех сил пытаются пыжиться и распускать свои обтрепанные хвосты.

И я когда с ними общаюсь, то всегда почему-то анекдот вспоминаю.

Пожилой мужик в компании хвастается, – мол, сам пожилой, но женился на молоденькой и так ее удовлетворяет, так удовлетворяет, она такая довольная ходит!

Тут молодой ему:

– Ты знаешь, я раз гуляю по лесу, смотрю, а на меня медведь идет. А у меня с собой только палка. Так я эту палку поднял, на медведя наставил, сказал «ба-бах!» И медведь упал замертво.

Пожилой, самодовольно:

– Ну вот, это еще раз доказывает, что иногда и палка стреляет.

Молодой:

– Нет, просто за мной стоял охотник с настоящим ружьем…

Скрудж

Если честно, меня ему подарили.

Сам бы он, конечно же, ни в жизнь бы на такие траты не решился.

Ну как подарили… По правде говоря, проспорили.

Позвонил мне мой давний поклонник, мужик хороший и приятный. Я уж думала, что сам придет, ан нет.

Рассказал, что поспорил с приятелем, на девочку. В чем суть спора – не столь важно, но только уговор: кто проспорит, тот другому даму и оплачивает. Ну и проспорил мой поклонник.

«Съезди, мол, Катенька, на ночь. Если свободна – в восемь за тобой заедут, а я уж до вечера забегу, оплачу».

Работе Катька всегда рада. Собралась, приоделась, всем, чертовка, хороша.

В полдевятого звонок, мол, выходите, дама, ждем.

У парадного стояла машина. И я села. Мужчин в машине было двое.

Подвоха я не ждала (поклонник мой плохого не подгонит), а потому не напрягалась. Подвоха, собственно, и не было.

Мужчина помоложе, тот, что за рулем, – водитель (потом узнала – личный). Справа от него сидел классический такой пузанчик.

Пузанчик повернулся, довольно хмыкнул и сказал:

– Илларион.

– Какое красивое имя, – покривила душой я.

Пузанчик засмеялся:

– Для тебя можно просто Ларик.

И уже не мне – водителю:

– Ну, Валера, че стоим? Поехали. Через магазин давай.

Ехали недолго, трепались ни о чем, я заученно смеялась, пузанчик был доволен. То ли мной, а то ли собственным, довольно странноватым, остроумием.

И мы остановились у «Пятерочки».

– Красавица, пьешь? Что-то взять? – спросил он у меня.

И как-то странно, как будто опасаясь, что я пойду с ним, уточнил:

– Ты посиди, я сам схожу.

– Милый, возьми шампанского, – игриво протянула я, – или виски. Хорошо?

И он ушел. Мы с водителем сидели и молчали. Прошло буквально минут пять. Ларик вышел с хиленьким пакетом, на ходу засовывая деньги в кошелек, открыл дверцу, наклонился, почти сел и…

В машину посыпались монетки.

– Валера, сделай свет, – скомандовал Илларион, вылез и начал осматривать пол.

Две нашлось сразу. Третья, видимо, ушла в страну потерянных вещей.

– Иди-ка сюда, посвети зажигалкой, – снова позвал он несчастного Валеру, и тот обреченно обошел машину.

Ларик искал, Валера светил, монетка все не находилась.

Я сидела сзади и тихо фигела. На монетку – такую облаву!

– Та что ж такое, – бормотал пузанчик, – куда она укатилась? А ну, ты можешь отодвинуть мне сиденье? Наверное, она там где-то.

Это надо было видеть. Ларик стал коленом на порожек, скрючился-скорячился и полез шарить по полу ладошкой. Объемная попа торчала из двери наружу. Валера делал вид, что он не с нами, и, судя по лицу, молился, чтобы не заставили снимать сиденья…

У монетки не осталось шансов, она была с довольным хмыком выловлена, обтерта и отправлена обратно в кошелек. Водитель поправил сиденье, пузанчик почти сел и…

– А, сигареты забыл, сейчас приду…

И вылез из машины.

– Видала? – спросил Валера, когда Ларик скрылся за дверями. – Он же тебя тоже не сам покупал? А то б точно облез…

– Жмот? – одним словом поинтересовалась я.

– Не то слово. Чего, думаешь, он тебя в магазин не взял? Боится, чтоб, не дай бог, не развела на лишний рубль! – угрюмо съязвил Валера. – Сил никаких нет.

И оживившись:

– Ну ничего, последнюю неделю у него дорабатываю, уже и нашел куда свалить…

Пузанчик вышел, сел, и мы поехали.

Дом был огромный и красивый, но какой-то уж совсем пустой. С улицы было понятно: на многих окнах даже не было штор.

Собственно, действительно обжитым был только большой зал-студия на первом этаже. Везде в беспорядке валялись вещи. На столе стояли бутылка «Блю Лейбла» и один стакан.

– Ну, ты пока в душ сходи, – сказал мне Ларик и спешно начал ныкать бутылку в бар. И я сообразила: дорогого нам сегодня не обломится.

Как близко это было к истине, я окончательно поняла, когда вышла из душа. На столе больше не было вискаря, зато гордо возвышалась одинокая бутылка отчаянно дешевого пойла – «Советского шампанского». Пейзаж дополняла разломанная на кусочки такая же мегадешевая побелевшая шоколадка, и на тарелочке – аккуратная, явно магазинная, нарезка колбасы. Кусочков шесть.