Смерть и немного любви - Александра Маринина

– Ты еще побудешь на работе? – спросил он.

– Собираюсь уходить. Уже девять часов вообще-то.

– Тогда я тебя перехвачу где-нибудь по дороге. Пошептаться надо.

Они встретились в метро на полпути к Настиному дому.

– Я тебя провожу, – сказал Коротков. – Хочу поделиться впечатлениями.

– О ком?

– О ближайшей и единственной подружке Элены Бартош, некой Екатерине Головановой. Меня, видишь ли, заинтересовал вопрос, почему она не поехала в загс и почему не ее пригласили быть свидетелем на свадьбе у Элены. Все-таки единственная подруга.

– И что оказалось?

– Ложь, круто замешенная на откровенном вранье.

– Гремучая смесь, – заметила Настя с улыбкой. – Рассказывай.

– Значит, так. Девушка Катя делает вид, что с Валерием Турбиным едва знакома, хотя учится она в том же самом институте, где Турбин в настоящее время пишет диссертацию, являясь аспирантом. Совершенно ясно, что Элена познакомилась с ним не в трамвае и не в очереди за билетами в театр, а при непосредственном участии Екатерины. К тому же в разговоре она в какой-то момент расслабилась и назвала Турбина Валерой, хотя до этого мы оба называли его не иначе как жених.

– А что Катя говорит по этому поводу?

– А ничего. Я не стал ей говорить о своих соображениях. Пусть пока врет, брать ее за горло еще время не подошло. Дальше. Во время разговора она мне заявила, что иногда выгоднее быть маленькой и глупенькой, чем взрослой и умной. Как тебе такое высказывание?

– Думаешь, она имела в виду Элену?

– Уверен. Кстати, она объяснила свое отсутствие на свадьбе тем, что ей не нравится семья Элены. И очень злобно отзывалась о матери своей подруги, Тамиле Шалвовне. Сказала, что та по трупам пройдет, если надо. И письмо Элене вполне могла написать она сама.

– Кто? Мать?

– Ну да. Так считает Катя. Якобы Тамиле активно не нравится жених.

– Но если он ей так не нравится, почему она позволила дочери подать заявление в загс? Почему допустила, чтобы дело дошло до регистрации?

– А выяснилось, что дочь ее и не спросила. Ей так хотелось стать женой Турбина, что они подали заявление тайком от родителей и признались им только две недели назад. И еще одна любопытная информация: первоначально регистрация Бартош и Турбина была назначена на 13.30. И только две недели назад Тамила Шалвовна ездила в загс договариваться о том, чтобы их пропустили первыми, сразу после открытия. Нравится тебе такая прыть?

– Ой не нравится, Юрик, ой не нравится, – покачала головой Настя. – В десять утра в загсе народу совсем мало. Удобно для совершения преступления.

– Вот-вот, и я про то же, – подхватил Коротков. – Но у нас с тобой снова нет определенности. С одной стороны – мать Элены, с другой – неизвестная женщина. Кому отдаем предпочтение?

– Ты забыл еще странную девушку Катю.

– Думаешь? – Он с сомнением посмотрел на Настю.

– А чего тут думать? Девушка явно знает Турбина лучше, чем хочет показать. В сочетании с ее нежеланием ехать на регистрацию это дает нам классическую картину ревности. Турбин предпочел ей хорошенькую глупенькую Элену, к тому же дочку богатых родителей. Не обидно ли?

– Что-то у нас с тобой многовато женщин получается. Давай для компании присоединим к ним мужчину. Например, отца Элены.

– А он что? Тоже Турбина не любит?

– Этого я не знаю, но зато его самого не любит Катя Голованова. Она обоих родителей Элены характеризует одинаково: снобы, которые ни за что не допустят проникновения в их клан нищего чужака.

– И во всей этой теплой компании нужно искать ниточки, ведущие к загсам. Тот, кто написал мне письмо, должен был знать, что я выхожу замуж. И знать, какое время мне назначено. Иначе вся затея теряет смысл. Убийство нужно было совершить тогда, когда я буду в загсе, чтобы казалось, что убийца обознался. Если меня и жертву развести во времени, картинка развалится. Согласен?

– Станция «Щелковская», конечная. Поезд дальше не пойдет, просьба освободить вагоны, – проскрипел противным голосом динамик прямо над их головами.

Они поднялись на эскалаторе наверх и пошли к автобусной остановке.

– Как хорошо, тепло, лето скоро, – мечтательно сказала Настя. – Не люблю, когда холодно. Меня все время знобит, как бы ни одевалась. Мне бы жить где-нибудь, где круглый год двадцать два градуса.

– Живи в тропиках, там тепло, – ехидно посоветовал Коротков. – Ты у нас теперь профессорская жена, можешь себе позволить.

– Нет, в тропиках душно. Я духоту плохо переношу, сосуды слабые.

– Ну, подруга, тебе не угодишь. Твой автобус.

Он подождал, пока Настя вместе с толпой пассажиров влезет в автобус, помахал ей рукой и пошел назад к метро.

Симпатичный черноглазый Михаил Доценко с самого утра торчал в Кунцевском загсе, предъявляя сотрудницам фотографию неизвестной женщины.

– По-моему, я ее видела, – неуверенно произнесла молоденькая работница загса, занимавшаяся оформлением регистрации новорожденных детей.

– Припомните, когда, – с надеждой попросил Михаил.

Ему важно было найти человека, который помнит хоть что-нибудь, хотя бы самую малость. Заставить его вспомнить все будет тогда уже делом техники, которой Миша владел очень неплохо.

– Нет, я не помню, – покачала головой девушка.

– А что вам показалось знакомым? Лицо? Глаза? Прическа? Может быть, платье? – продолжал допытываться Доценко.

– Не могу сказать. Я, честное слово, не помню. Просто я тогда посмотрела на нее и подумала: что она здесь делает?

– Очень интересно, – оживился он. – А почему вы так подумали?

– Не знаю. Помню, что подумала. А почему – не помню.

– Хорошо, давайте попробуем подойти с другого конца. Если вы увидите здесь молодую женщину с молодым человеком, что вы подумаете?

– Что они пришли подавать заявление на регистрацию брака или на развод.

– А если это будет женщина с ребенком лет пяти?

– Что она пришла оформить перемену фамилии ребенку.

– А если пожилой мужчина пришел один?

– Скорее всего за свидетельством о смерти жены или кого-то из родителей. Мы с вами в угадайку играем?

– А что? По-моему, замечательная игра, – обезоруживающе улыбнулся Михаил. – А если вы увидите здесь древнюю старушку, что вы подумаете?

– Что она потеряла какой-то важный документ и пришла за повторным. Что еще ей здесь делать? Не замуж же выходить. И детей крестить поздновато, – рассмеялась девушка.

– А той женщине вы, выходит, никакой истории не придумали. Почему, например, она не могла прийти за свидетельством о смерти?

– У нее выражение лица было… – Она замялась, подыскивая нужное слово.

– Какое?

– Ну… не такое. Не как у человека, который потерял кого-то близкого. Свидетельства же выдаются только близким родственникам. У них лица совсем другие бывают.

– А у нее какое было лицо?

– Каменное. Знаете, такое безразличное и внутрь себя повернутое. Не расстроенное, не убитое, не радостное… Понимаете, загс – организация особенная. Вы, может быть, не задумывались, но здесь все связано с переменами в жизни людей. Мы же так и называемся: отдел записи актов гражданского состояния. Как состояние поменялось – сразу к нам бегут. А ведь это всегда событие – перемена состояния. Радостное или грустное, свадьба или развод, рождение ребенка или смерть близкого, но это всегда событие. И спокойных, безразличных лиц здесь в принципе быть не может. Вы меня понимаете? А у этой женщины лицо было… Да что я вам объясняю, вы сами посмотрите, она на фотографии точно такая же.

Девушка была права. Лицо изображенной на снимке женщины было отстраненным и странно напряженным, будто застывшим. За свою сыщицкую жизнь Михаил не раз видел такие лица. Это были лица психически больных.

В квартиру Настя входила робко, ожидая встретиться со смертельно обиженным Чистяковым и готовясь к неприятному объяснению. К ее огромному облегчению, Леша и не думал дуться на нее за то, что вместо медового месяца она снова включилась в работу. В самом деле, смешно говорить о каком-то медовом месяце после пятнадцати лет близких отношений.

Алексей сидел на кухне и раскладывал пасьянс «Могила Наполеона». На плите стояли сковородки под крышками, от которых на Настю потянуло какими-то упоительными запахами.

– Чем пахнет? – весело спросила она, протягивая руку и собираясь снять крышку.

Леша повернулся и шутливо шлепнул ее по руке.

– Не лезь немытыми руками. Любопытным здесь не подают.

– А каким подают?

– Хорошим девочкам, которые сидят дома и стирают мужу рубашки.

– И что мне теперь, помереть от голода? – возмутилась она. – Я уже старая, мне в хорошую девочку перевоспитываться поздно. Как говорят наши друзья-украинцы: «Бачилы очи що купувалы». Не надо было на мне жениться.

– Как это не надо? Ты вникни в мой гениальный замысел: годами воспитывать в тебе привычку не покупать продукты и не готовить еду, полагаясь только на меня, потом заманить тебя под венец и перестать кормить. Ты умираешь с голоду, а я становлюсь твоим наследником. И все это – мое. – Он сделал широкий жест, как бы охватывая им всю квартиру. – Я получаю жилье в Москве, привожу сюда молодую жену, которая как раз и будет хорошей девочкой. А квартиру в Жуковском оставляю родителям. Ну? Не умница ли я? А ты говоришь, жениться не надо было. Куда кусок схватила?! – угрожающе закричал он, видя, как Настя, слушая его, быстро подняла крышку и утащила со сковороды покрытый румяной корочкой кусок жареной телятины. – Положи на место сейчас же!