Журнал `Юность`, 1974-7 - журнал Юность

Не стесняясь — шутить так шутить! — я обернулся к ходикам — без десяти пять — и весело глянул на Валю, думая встретить ее насмешливую улыбку. Но Валя не смотрела на меня, она преспокойно учила. Я словно ожегся и отвел глаза. Конечно, чему тут улыбаться! Шутка до того глупа, что дальше некуда!.. Пристыженный, я уткнулся в историю и, буксуя на фразе о борьбе Плеханова с народниками, стал разносить себя в пух и прах!.. Говорил, держись, так нет, шутить полез, Мольер! Ну и моргай теперь!.. Правда, время шутки еще не истекло, может, именно в пять Валя простительно рассмеется и развеет эту дурацкую неловкость. И в голове моей тотчас заработал неведомый счетчик, отщелкивая секунды и минуты. На Валю я больше не смотрел — ни тайно, ни явно. Я, как НЗ, хранил этот последний взгляд, который виновато-конфузливо брошу на нее, когда часы ударят… Сначала в ходиках пробудится жужжалка, и лишь потом забьет важно и раскатисто. Несколько раз мне уже чудилось это жужжание, и я вздрагивал, но это машины проносились под окном, а настоящее жужжание я прозевал — часы ударили вдруг.

— Пять! — вырвалось у меня.

— Пять, — сказала Валя.

— Пять! — слегка пригрозил я.

— А не спешат они?

— Нет.

Усиливая угрозу я стал приподниматься, поднялась и она. Не знаю, какой вид был у меня, но Валя улыбалась странно: не дразняще-игриво, как надо бы в шутке, а напряженно-выжидательно. И я медленно двинулся к ней, мелко перебирая руками по столу, чтобы хоть как-то удлинить этот невероятно короткий путь. Валя пошла от меня. Я прибавил шагу, прибавила и она. Я побежал, и она побежала. Я все ждал, что Валя вот-вот прервет эти кошки-мышки, махнет рукой, властно усаживая меня на место, и мы начнем наш дурацкий английский язык, но она не прерывала. Я метнулся в обратную сторону, она — в обратную. Скатерть сбилась, что-то упало, стучали по полу ножки сдвинутого стола, а мы, ничего не замечая, кружили и кружили, шумно дыша, и никак не могли сблизиться, как одноименно заряженные частицы. Валя наконец оторвалась от стола и скрылась в коридоре. Я кинулся следом. Она, фосфорически сияя водолазкой, стояла в полумраке спиной к стене и глядела исподлобья, как я приближаюсь. И я вдруг понял, что больше она не побежит от меня и что все это уже не шутка. С мертвящей бесчувственностью я взял ее за плечи и, закрыв глаза, бессильно ткнулся губами в ее щеку. Валя встрепенулась, обхватили руками мою шею и, шепнув «не так», быстро поцеловала меня в губы.

— Вот так, Эп! — выдохнула она и умчалась в гостиную.

(Окончание следует.)

Стихи

Владимир Цыбин

Уеду отсюданеужто, неужто!..На песню, на чудоспешу распахнуться.Открыто и ясноя снова и сноваспешу отозватьсяна каждое слово,на каждую веткув ледовой поковке,и жажде, и ветру,и бегу по бровке.Откликнусь, отважнооткликнусь, как вече,доверчивой каждойулыбке при встрече.И каждому дивуи каждой удаче —живите счастливо,а как же иначе!Я ж верностью строгойоткликнусь лучисто.Звезда над дорогой,звезда с обелиска.Как тихие гнездасредь зимней сушины,каленые гроздьямне тянут рябины.Засветятся завязи —теплые звезды,и свяжет мне варежкииней морозный.За первою вспашкой,за звонкою песнейиду — нараспашку —дорогой неспешной…Не праздно, не мимо,и в полдень, и в полночьвсему, что любимо,навечно запомнюсь.

Еще снега погода не смела,и завязи пока еще не зрелы,а запахов, а звени, а теплараздвинулись внезапные пределы.

Березовая, теплая кора,набрякшая оттаявшею прелью,тебя с утра со всех сторон капелиобстукивают, словно доктора.Мне эта звень доныне дорога,врачующая оттепельной влагой,увлечены неведомою тягой,ручьи сдвигают к полюсу снега.Лишь хочется зачем-то про запассреди забот, средь неустанных тяготвблизи капель услышать лишний разпрохладную, как горсть созревших ягод…

Неужто то мил, то постыл,желанный с неправдой любою,все то, что забыл и простил,опять называю любовью!

Я вспомнил без снов и без словкак будто нечайно об этом,хотя уже столько годовдержал я ее под запретом.И, ставшая верной рабоймоею, недаром, недаромсухая, безгневная больсжигает пророческим жаром,

готовое к взлету крыловдруг прежнею стужею свяжети все, что когда-то прошло,вчерашнему сердцу предскажет…

Сквозь тишину веду верстувдаль, на упавшую звезду,веду версту, веду опять,а кажется: учусь летать.

Я слышу, словно всплеск плотвы,дрожит окалина листвы.Иду, но мне невмоготу,что замурован в немоту,

что, словно в каменной стене,живу в недвижной тишине;и жду — лист вздрогнет, треснет сукиль с ветки влажный капнет звук,а кажется, что сердца стук…

Но, вырвавшись из немоты,не повторишь ли путь листвы —

в листву, в траву, в прохладу, в лог!Путь через небо — как ожог.

Листва, вскрыли, листва, спешииз летаргической тиши!

Я за спиною ощутилсверхзвуковую тяжесть крыл,

прохладную непрочность рос,полярный белый свет берез

и у окраин синевысентябрьский кумач листвы.

Фазиль Искандер

Горячий полдень, южный пляж, песок.Послушай, подожди, — сквозь влажный гул прибояОкликнул ты жену.

И вдруг на оклик обернулась не она…Не женщина, а юное созданье.

— Меня!! — она спросила.

 Она спросила, окрыляясь красотой.Которой ты не знал, но, может быть,В редчайшие минуты был достоин.

Ты все заметил: и цветок лица,И трепет крови сквозь загар,И юность белозубую,И низкую прическу.Безмерность влажных глаз срезавшую стыдливо,До дерзости…

— Послушать! Подождать! — она спросила, молча обернувшись,Всей нежностью, всей радостью лица.Всей гибкостью тянущейся фигуры…Не дотянись и вытянись еще!Не дотянись — потрепещи мгновенье!Как морем, свежестью надежды заполняясь.Подумал ты.Когда она на оклик обернуласьИ всем своим ликующим лицом.Лицом ликующим над волнами стыда, Как бы твой оклик повторила:— Послушать!! Подождать!!Да я всю жизнь…

Но в этот миг с коротким опозданьемТвоя подруга тихо обернулась,И, на лице твоем заметив отсветЕе лица, взглянула на него,И, все поняв,безропотно опала.И ты мгновенно радость погасил,И девушка, ошибку сознавая,Погасла медленно.

За что казнить себя!!Ты эту радость не украл у боли,Но, видно, невозможно…И, видно, боль значительней, чем радость,Поскольку сам ты,не подумав даже,При виде боли радость погасил.Иди, сияй улыбкой белозубой,(Казнящей красоты сверкающее жало).Безмерность влажных глаз срезайпрической(Одежда — вздор, когда глаза обнажены),Не дотянись и вытянись еще.Еще потрепещи, не дотянувшись… еще…

Горячий полдень. Южный берег. Пляж.Как глубоко в песок уходят ноги!

 Невыносима эта фальшьВо всем — в мелодии и в речи.Дохлятины духовной фаршНам выворачивает плечи.

Так звук сверлящего сверла,Так тешится сановной сплетней,Питье с господского столаЛакей, лакающий в передней.

Прошу певца: «Молчи, уважь…Ты пожелтел не от желтухи….Невыносима эта фальшь,Как смех кокетливой старухи».

Но чем фальшивей, тем звончейМонета входит в обращенье,На лицах тысячи вещейЛежит гримаса отвращенья.

Вот море гнилости. Сиваш.Провинция. Шпагоглотатель.Невыносима эта фальшь,Не правда ли, очковтиратель!!

Давайте повторять, как марш,Осознанный необратимо,Невыносима эта фальшь.Да, эта фальшь невыносима.

 Серебристый женский голосЗамер у опушки.Гулко надвое кололосьГуканье кукушки.

День кончался. ВечерелоНа земной громаде.В глубине лазури тлелаИскра благодати.

День кончался. ВечерелоВ дачном захолустье.И душа сама хотелаСвежести и грусти.

И, как вздох прощальный,  длилсяМиг, когда воочьюЭтот мир остановилсяМежду днем и ночью.

Серою мучною крысойДень над головой.Обернулась наша крыша Крышкой гробовой.

Видно, жаркие объятья —Мало для любви.У меня свои проклятья, У тебя свои.

Мир огромный, заоконныйПлещется в крови.У него свои законы,У тебя свои.

Что нам палкой или плеткойСбитая семья!!Завернись до подбородкаВ холод бытия.

Захлебнутся эти годы.Взорванный отсек…Только как же, большеротый.Третий человек!

Наше смутное подобье,Чтобы не реветь,Молча смотрит исподлобья,А чего смотреть!

Просто дождь стучит о крышу,Дождь стучит, малыш.Все я выдумал про крысу,Крыса — это мышь.

Вот и определилось:Кто, куда и зачем.И не вчера появилось:Я есть то, что я ем.

Вот и определилось…Кушаешь! Хорошо.Кушаешь, сделай милость,Будет добавка еще.

Перекрутила юностьТропы разных начал.Что же сидеть, пригорюнясь.Опознавай идеал.

Вот и определилиСамый последний предел,Самое «или-или»,Точку, водораздел.

Это над бездной и высьюДьявола с богом дележ:Я есть то, что я мыслю,Ты есть то, что ты жрешь!

Анатолий Преловский