Корабль дураков - Витаутас Петкявичюс

— Не знаю, они очень разные поэты, просто невозможно сравнивать.

— К этому надо добавить литовскую завистливость и неукротимое желание возвыситься над другими.

— Теперь мне все ясно. Но агрессивное мышление Геды, его наглость не годятся ни для какого общения с людьми.

— И с цыганами?

Он усмехнулся:

— В этом, может, и есть доля правды, но я ее не улавливаю…

Но хватит этих отступлений, мой писательский долг — вернуться к «Саюдису», для которого митинги стали основной формой деятельности. Они шли повсюду. Митинговали студенты, чиновники, ученые, писатели и домашние хозяйки. Вот передо мной лежит одна их классическая резолюция, в которой требуют «..лишить А. Бразаускаса почетного имени, которое носил Великий князь Литовский Альгирдас…» Внизу 27 подписей. Этот взрыв общественного кликушества порой казался очень смешным, а порой жестоко оскорблял совершенно невиновных людей, но разбушевавшуюся толпу никто и не думал успокаивать. Каждый себялюбец, как тогда было модно называть, формирующийся политик только подливал масла в огонь. Если бы лидеры тогдашнего «Саюдиса» говорили с людьми предметно, с каким–то представлением о будущем и уважением к инакомыслию, события могли бы войти в более человеческое русло.

Только провели один, как принялись за подготовку следующего митинга. Я снова появился в кабинете генерала Эйсмунтаса, чтобы просить о разрешении. Выслушав мои соображения, он вдруг предложил мне подать в отставку с поста «руководителя «Саюдиса»» в пользу Ландсбергиса.

— Вы член партии, известный писатель, зачем Вам это нужно? — Прежде всего, я не руководитель. Кроме того, мне ничего не нужно, но Вы обязаны понять, что все идет прахом, империя рушится.

Неужели Вы считаете, что «Саюдис» — выдумка одного человека?

— Я так не думаю, потому и предлагаю.

— Вы еще надеетесь со своими людьми что–то изменить? Побойтесь Бога!

Он вежливо проглотил обвинение, как личное, и снова начал из далека:

— Вы слишком категоричны, у Вас ораторский талант. Один не осторожный шаг может завести людей неведомо куда.

— Я пришел за разрешением на митинг, — ответил я генералу, нас тридцать пять человек, и они решат, кому быть руководителем.

На эти слова он так странно улыбнулся, что мне стало не по себе… Примерно: забавляйся, парень, играй, пока я разрешаю, но не забывайся… А потом изменил направление разговора:

— Ландсбергис более спокойный, интеллигентный, он плохой оратор, говорит невнятно, невзрачен собой… Не думайте, у нас отличная информация и даже некоторые материалы ваших заседаний, — как бы невзначай проговорился генерал.

Ты сам собрал вокруг себя такую помойку, ты и думай, чего с ней добьешься. Я даже заготовил цитату Ленина о том, что ЧК привлекает в свои ряды самые мерзкие элементы общества, но сдержался. Меня охватило уныние. Деятель, занимающий такой важный пост, даже в такое ответственное время сохраняет верность своему порочному правилу и к благородным целям пытается приучить проверенного стукача, а с нормальным человеком не находит общего языка. Ведь это главный порок всей твоей системы! — рвался наружу протест. Ну и бесись, губи «Саюдис» с этим своим Ландсбергисом, только дай разрешение, а там посмотрим… Меня разбирал смех от таких генеральских замыслов, но как я тогда ошибался! Ведь в действительности подобранный генералом человек наилучшим образом выполнил его задачу!

Потом мы вспомнили о совместной учебе в каунасской 4–й мужской гимназии. Он был пионером, я — комсомольцем и даже у него вожатым. После такого лирического отступления Эйсмунтас набрал по телефону трехзначный номер 420. У меня неплохая зрительная память, поэтому я понял, что он звонит Шепетису.

— Они согласны провести митинг в парке Вингис, а не на площади, Гедиминаса. Мы не возражаем. Второй вопрос решайте сами.

Я обрадовался, что все так хорошо получилось, поэтому не обратил внимания на «второй вопрос». Где–то в подсознании щемило предчувствие опасности: почему генерал выбрал Ландсбергиса, ведь среди нас так много порядочных и умных людей?

Возвратившись к Шепетису, я снова услышал ту же песню. Старательно закрыв двери и осмотревшись в своем кабинете, вождь идеологии начал словами Эйсмунтаса:

— Зачем тебе это нужно?.. Есть люди поспокойнее… Интеллигентнее…

Это было оскорбительно.

— Интеллигентнее тем, что при еде осыпает бороду крошками и чавкает на всю комнату?

— Кончай упрямиться, ведь не хуже меня все понимаешь. Помнишь, как ты отказывался ехать с ним в Индию? А что изменилось? Ничего.

Это наш, проверенный человек.

— А я уже и не наш? — Мы всегда разговаривали очень фамильярно. — Не берите человека с помойки Эйсмунтаса, влипнем все.

— Как в Индии? — съязвил он.

Был такой случай, когда мне предлагали возглавить делегацию, а я не согласился:

— С Ландсбергисом не поеду, тем более, не буду им руководить.

Вместо меня руководителем назначили инструктора ЦК Альфредаса Сербентавичюса, очень аккуратного, веселого человека, который в Калькутте меня предупредил:

— Ты не очень расшвыривайся своими долларами. Мне все докладывают.

— Мои доллары легальные, я получил их за свои произведения, а тому копателю скажи, что я найду способ его утихомирить.

Такой случай мне подвернулся очень скоро. Возвращаясь домой, профессор накупил несколько сотен флаконов с мумиё и растискал их по чемоданам делегатов. Я оказать такую курьерскую помощь отказался:

— Эугения Шимкунайте доказала, что это чудодейственное мумиё сферментировавшееся говно летучих мышей.

Я говорил нарочито грубо.

— Ну и что? На наши деньги один флакончик здесь стоит З6 копеек, а в Вильнюсе — 60 рублей. Тебе вся поездка окупится.

Меня поразила необычайная алчность профессора, такой напрочь исключающий чувство собственного достоинства говнизм этого Копейколюбово. Поэтому я возвратил ему склянки и при всех сказал:

— Вuтулuс, не ищи мозгов в заднице, а за доллары я и без тебя отчитаюсь. Не стучи слишком много.

Тогда многие моим словам не верили, а сейчас, когда он из–за прогнившей хибары сотрясает всю Литву, верить или не верить уже поздно. Господин профессор уже миллионер, так сказать, хорошо проверенный человек не только госбезопасностью, но и мафией.

Если честно, то и я был замешан в ту злополучную историю с хибарой в Качергине. Когда ЦК заставил Совет Министров возвратить Ландсбергисам «в порядке исключения» недвижимое имущество, ком не прибежал Витаутас Седельскис, начальник Каунасского регионального аптеко управления.

— Витенька, ты хорошо знаешь Ландсбергиса. Попроси его не выбрасывать нашу аптеку на улицу. Мы купили домик алитусской конструкции и через месяц–другой все перенесем.

— Если попрошу я, то этот Копейколюбос сделает все наоборот. Ищи помощь в другом месте.

Куда только не бегал Седельскис, но везде упирался в глухую стену. Аптеку выбросили. Более того, на аптекарей подали в суд за то, что «патриарх» не обнаружил на веранде шестиметровой дубовой лавки, которую здесь оставил еще до войны. По сравнению с лавкой сарайчик аптекарши владельцам казался вообще богатством, патриотическим Клондайком, а ремонт, который делали на протяжении пятидесяти лет, был признан платой за аренду.

После разговора у Шепетиса с «интеллигентностью» этого купчика ко мне пристал Ю. В. Палецкис, а на следующий день о том же меня попросил и Р. Сонгайла. Только тогда я окончательно понял, что дело складывается гораздо серьезнее. Мне уже пришлось изворачиваться:

— С каких пор вы забеспокоились о кадрах «Саюдиса»?

На очередном заседании Инициативной группы появился сияющий Ландсбергис и заявил:

— ЦК постановил, что «Саюдисом» руководить буду я, поэтому я и буду вести митинг.

Его тут же поддержали Чепайтис, Вайшвила и, конечно, Чекуолис. Несколько посомневавшись, группа «ради общего дела» проголосовала за него, а профессор, почувствовав себя хозяином положения, тут же начал с мелкой интрижки:

— Уважаемый поэт, — обратился он к Сигитасу Геде, сидящему по другую сторону стола, — спросите Петкявичюса, будет ли он выступать на этом митинге?

Участники заседания аж рты поразевали, так как Ландсбергис сидел рядом со мной, а Сигитас, этот не ведающий трезвости кладезь благородства, чувствительности и поэтического восприятия, перевесившись через стол выдохнул, как было приказано:

— Витас, ты выступишь на митинге?

После такой «проделки» все мои друзья молчали, будто набрали

в рот воды, и, опустив головы, искали под столом то, чего не теряли. Ругался лишь один А. Медалинскас, сильно запоздавший на шабаш сторонников Ландсбергиса.

Только уполномоченный Центральным Комитетом профессор начал готовить митинг на 23 сентября, как к нему причалил весь «монолит» Чепайтиса. Один Юозайтис еще держался в стороне. Вот тогда эта агрессивная группа прилипал и начала эксплуатировать подброшенный учреждением Эйсмунтаса миф о необычайной интеллигентности Ландсбергиса, а будущий ведущии митинга каждое заседание завершал своим обычным интеллектуальным хихиканьем и невинными, уже не только для меня оскорбительными насмешками. Так «общее дело» превратилось в давление небольшой группки, хорошо организованной и информированной со стороны, над большинством, которое молчало и защищалось коллективной вежливостью. Так родил ось «агрессивное меньшинство», запланированное в «Черном сценарии». Я не успокоился и обратился к Бразаускасу, так сказать, своему лучшему другу, но он все отрицал и почему–то предложил выпить за эту похабную ложь виски с кофе.