Взгляд на жизнь с другой стороны - Дан Борисов

Мы с Юркой сидим на нашем заборе у калитки. Напротив, через улицу, возле кучи силикатного кирпича сидят на лавочке мать Шуптика и наша соседка справа Афросиния Ивановна, в обиходе Фрося. Это именно она больше всех кричала, что я шпана московская; зажиточная дама (муж её работал шофером-крановщиком и имел левые). Мимо них проходит в легком подпитии Иван, отец Кылы. Фрося достаточно громко начинает его задирать, как не стыдно, дескать, каждый день пьяный. Он останавливается, возвращается к женщинам, что они говорят не слышно. Говорят недолго, через пару минут Иван берет кирпич из кучи, бьет Фросю по голове, бросает кирпич на место и уходит. Солидная дама Фрося сидит как скала, хотя кровь залила ей уже всё лицо. Шуптикова мамаша бегает вокруг неё как курица, взмахивая руками, потом вдруг убегает в дом, приносит пузырек зеленки и выливает всё содержимое пузырька прямо в пробитую голову. Скала даже не реагирует. Мы с Юркой продолжаем сидеть на заборе, и смотрим на всё это, раскрыв рот. Появляется машина скорой помощи и милиция.

Иван получил пять лет.

На печке потертая жестяная коробка с надписью: Ландринъ, Конфекты. В ней старые пуговицы, нитки, почерневшая советская трудовая медаль и чей-то георгиевский крест.

По нашей улице иногда проезжают на телегах старьевщики. На той же ноте, что и в Москве поют: «Старьё-ё-ё берём». Но тут немного интересней, они не платят деньги, а меняют тряпки на другое добро: детские игрушки и проч. Они, например, распространяли удивительную женскую деревенскую одежду, черные плюшевые жакеты и жилетки. Их носили деревенские женщины по всей России от Бреста до Владивостока, хотя ни в одном магазине их никогда не продавали. Загадка. Самым заманчивым для ребят в этом ящике Пандоры были оловянные или свинцовые пугачи, стрелявшие с грохотом и огнём глиняными пробками, но за них просили целый мешок тряпок, а где ж его было взять?

Ткани тогда еще были добротными. Пальто, например, носили почти всю жизнь, когда сукно начинало протираться, его несли к портному и перелицовывали. Нынешнее общество потребления не знает такого слова. Более тонкие ткани резались на треугольнички и шли на лоскутные одеяла или диванные подушки. У кого был домашний ткацкий станок, делали из тряпья дерюжки, симпатичнейшие половые коврики.

Основное дело на нашей улице для нас – это игра в чижика. Тогда еще вполне активно помнили русские игры. Мужики играли в лапту на поляне у Красного перекопа, а мы гоняли чижика на улице перед домом.

Родители мои иногда приезжали не просто привезти-забрать, а задерживались. Мы с ними как-то ездили в Ясную поляну. До сих пор хорошо зрительно помню и сам дом Толстого, и холмик на аллее. И бабушка с нами там была, потому что в стоячем кафе там я ел сардельку с горчицей, бабушка посмотрела и сказала: «Ты будешь пьяницей». Я спросил, почему, она ответила, потому что я люблю горчицу. Причем не пропойцей, не алкоголиком, а просто пьяницей? Как в воду смотрела. Впрочем, может быть, она сказала это в другой раз, но ассоциируется этот момент у меня с Ясной Поляной.

Ездили мы еще на материну родину, в Холмы-Кукуевку. Старые деревни, дома низенькие с земляным полом и земляной завалинкой. На крыше одного дома, прямо на князьке – гордый собою козёл. Пасека, мёд со свежим огурцом и зеленым луком. Отца тогда укусила собака, и ему делали укол в живот в вокзальном медпункте.

Едем с матерью из Тулы в Москву на южном поезде. С нами в купе старорежимно-интеллигентского вида женщина с ребенком. Она трет ребёнку репчатый лук с сахаром и заставляет есть для здоровья. Эта луковая кашица отвратительно воняет. Женщина говорит, что ездит теперь на Юг только поездом, потому что в последнюю поездку машиной они попали в аварию. Свесившееся из грузовика бревно попало в салон машины и убило её старшего сына. Мать ей сочувствует, а я думаю о том, что если б этот её старший сын был жив, ему бы тоже пришлось есть эту вонючую гадость – луковую кашу.

7. Лагеря

В эти годы я дважды успел побывать в пионерских лагерях. Первый раз в Лобаново на Красной Пахре.

Деревянные, свежевыкрашенные одноэтажные домики, умывальники и туалеты на улице. Полы цвета поноса. Иду по коридору, сандалии прилипают к полу и отрываются от него с хрустом. Везде пахнет свежей краской, как на кладбище. Умывальник в две линии метров по шесть под крышей. Тут запах всегда весёлый: водой, цветочным мылом и земляничной зубной пастой. Пасты всегда не хватает – мы её едим и мажем друг дружку по ночам. Клозет на четыре очка с выгребной ямой весь усыпан хлоркой. В стенке дырочка в женское отделение. Заглядываю. Две девочки из старшего отряда с пушком на лобках садятся писать. Одна из них, встав, закладывает в трусы вату. Удивительно и непонятно.

За мной приглядывает баянист, дядя Володя, приятель отца. В лагере скучно. В кружке Умелые руки что-то пытаюсь сделать из коровьего рога. Рог оказывается внутри пустой. Надолго меня не хватает. Сбегаем с приятелем из лагеря на речку. Ловим пескарей и еще каких-то рыб под камнями. Пускаем по воде речных устриц блинчиками. Вот это жизнь!

В лагере баня с шайками, как в Сандунах. На выходе вожатая трет пальцем наши лодыжки, если скатывается чернота, отправляет перемывать.

Второй раз я ездил в Евпаторию, в пионерлагерь Чайка. Сначала не заладилось. Мать переусердствовала. Она посадила меня для надежности с сестрой в один вагон. Это имело два, даже три отрицательных последствия. Во-первых, я оказался в этом вагоне не пришей к кобыле хвост, потому что сестра сразу слиняла по своим интересам, для остальных я был маленьким и в компанию не вхож. К вечеру от качки вагона и нервных переживаний у меня приключилась морская болезнь, меня рвало через каждые пятнадцать минут. От меня не отходил врач, меня поили марганцовкой и крепким чаем, ничего не помогало почти до утра. Потом я, наконец, заснул и проснулся, когда за окном уже был Сиваш.

Из всей дороги я только и запомнил что сивашскую вонь из окна и станцию со смешным названием Саки. Главная неприятность меня ждала в лагере. Когда меня сдали, в конце концов, в мой отряд, ребята, которые передружились уже в вагоне, смотрели на меня как баран на новые ворота. Но потихоньку всё урегулировалось.

В Москве. Школа однообразна и скучна, но тоже хватает запоминающихся событий.

Белый пароход. Большой и прекрасный. Однодневная поездка для всей школы. Ковры на крутых трапах, блестящие медные ручки. В буфетах ситро с бутербродами. Я обежал весь теплоход и, свесившись с фальшборта самой верхней палубы, плюю вниз в воду. От этого благородного занятия меня грубо отрывает директор школы и волочет к моему классу.

Музей народов востока. Недалеко от Курского вокзала. Солнце из окон. Экскурсовод что-то рассказывает, а я вперился в китайский костяной шарик, такой резной, многослойный и не могу от него отойти.

Театр, (совсем не Большой), спектакль «Аленький цветочек». Мягкие кресла, красный плюш и золото отделки. Оркестр в яме. Божественные звуки музыки.

Ёлка в Сокольниках, клоуны на ходулях. Хлопушки по 6 копеек в универмаге напротив дома.

Нас принимают в октябрята, позже в пионеры. Музей Ленина. Много флагов. Мавзолей. Чего-то тут не хватает. Вспомнил – не хватает еще одного мужика рядом.

Очень сильно болит нога. Отчего? никто не знает. Ходить не могу, в поликлинику меня возят на такси. Через неделю проходит само собой.

Учительница в классе полубог, но однажды нимб падает. Мы с Костей, которого я прямо сейчас уже начну называть Художником, приходим зачем-то домой к нашей учительнице Леонтьевне. Она не ждала нас – открыла дверь с половой тряпкой в руках, в грязном халате. Мы выходим от неё в смущении и разочаровании. Еще один миф развеялся.

1-ая ДАТ (детская автотрасса). Каменный барак с пристроенным гаражом на 3-ей Песчаной, возле входа на ЦСКА. Но для нас это храм автомобильной религии. Совсем старенькие уже Бергманы, муж и жена, организаторы этого святилища. Пахнет резиной и бензином, мосты, колеса, двигатель в разрезе (настоящий двигатель, разрезанный напополам). Здесь внутри теоретические занятия. В принципе, обыкновенная автошкола, но сюда берут детей с третьего класса. После теоретических занятий мы с Хариком вместо шапок надеваем шлемы с красной эмблемой заведения и красные же повязки. Счастливцы уже сели за руль четыреста седьмых Москвичей. Вечер, уже стемнело. Легкая метель. Мы стоим, регулируем движение. Счастливый миг, наконец-то, сажусь в машину, глажу руль, делаю всё, как положено. Первая передача, вторая… Рядом инструктор лет пятнадцати.