Хор больных детей. Скорбь ноября - Том Пиччирилли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Она все еще ничего не вспомнила? – спрашивает он.
– Она так говорит.
– Вы словно не верите ей, – кивает Стив.
– Полагаю, что такое возможно.
– Но маловероятно.
– Да.
Ник Стил слегка ерзает на сиденье, смотря в окно на бегущие по стеклу ручейки дождя.
– Вы знаете этих людей. Подозреваете кого-нибудь?
– Я даже не уверен, что было преступление.
Он проглядывает список имен.
– Святой орден Летающих Валенд – это что еще за чертовщина?
– Монастырь поблизости.
– Звучит как культ.
– Думаю, так и есть.
– Как они тут могут быть замешаны?
– Аббатство притягивает к себе искателей.
– Искателей?
– Именно так. Люди ищут чего-то, что заполнит их жизнь. Бог, вера, а может, уход из большого города. Некоторые остаются, но большинство – нет. Девочку нашли в месте, которое мы называем плоским камнем. Это древняя каменная плита, которая, возможно, имеет языческое или псевдорелигиозное значение.
Уголки его губ чуть поднимает что-то весьма похожее на слабую улыбку.
– Вы правда в это верите?
– Мой отец верил.
Несмотря на свое нынешнее психическое состояние, он хитрый, уверенный в себе и уже ознакомился с делом. Стил еще не растерял свои инстинктивные навыки. Он может спросить меня, о чем угодно, но знает, что я могу сам оказаться виновным, играть с чужими жизнями, желать быть пойманным. Он оценивает реакции и изо всех сил пытается меня раскусить.
– Как вы думаете, что произошло? – спрашивает он.
Я мог бы сказать, что девочку принесли на плоский камень, чтобы принести в жертву старому богу или, возможно, новому. Или что она – демон в изгнании. Или нимфетка, за которой тянется шлейф разбитых сердец мужчин средних лет, таких, как он сам. Она только притворяется восьмилетней. Еве может быть тринадцать или четырнадцать, или она живет вечно.
– Так я именно за это вам и плачу, Стил, – чтобы вы это узнали.
Видно, что он застрянет в Кингдом Кам вне зависимости от того, раскроет дело или нет. Он проведет кучу времени, опрашивая девочку и разговаривая с Лили. Печаль останется внутри него, но похоть даст о себе знать. Каждый день он будет сидеть среди голых стен маленького пустого домика Лили, встречаясь с ее строгим взглядом и разглядывая смутно видимые пропорции ее тела. Каждый день он будет подмечать все больше: наклон больших грудей, изгиб лодыжки, то, как она снимает очки и сжимает в зубах пластиковую ручку, высовывая кончик язычка.
За шесть недель они могут пожениться или умереть, и если истинная природа Евы не будет раскрыта, он может обнаружить, что сам стал ее отцом.
ОНИ ПРОДОЛЖАЮТ СОБИРАТЬСЯ в темных недрах кабака Ледбеттера, не обращая внимания на молнии и на то, что вода поднялась почти до номерных знаков на машинах, чтобы разделить друг с другом свои беды. Это привычка. Это обряд.
Вербал Рейни, допивая третий кувшин с пивом, швыряет кружку о стену, на которой висит голова дикого кабана, и кричит:
– Черт возьми, хоть бы Глория вернулась к своему мужу!
Другие отвечают с глубокой симпатией, находя самые успокаивающие слова:
– На хрен эту суку!
Вербал скребет свою трехдневную щетину и погружается в глубокую задумчивость. Созерцательное настроение заставляет его заглянуть в почти пустой кувшин с пивом, и бармен приносит ему новую кружку, взяв плату за разбитую.
К Вербалу присоединяются другие мужчины.
– Она говорит, что скучает по Гарри?
– Нет, все время говорит, что больше не хочет его видеть.
– Да, не очень-то хороший знак.
– Не то, на что я надеялся, если говорить правду, – высказывается Вербал.
– Да уж.
Как большинство мужчин, они заурядны и склонны к мифотворчеству. За плечами у них скучные россказни дедушек да кровь воинов и пьяниц. На протяжении многих лет им приходилось соскребать своих сломленных отцов с заднего крыльца и прикладывать холодные компрессы к разбитым носам матерей. Они проснулись сегодня в грязном кухонном углу под хмурые взоры жен, которые сами рано потерпели жизненную неудачу. Вот то, что они получили в наследство и что оставят в наследство своим детям.
– Ее дети тоже переехали к тебе?
– Все трое.
– Трое! Да чтоб я сдох!
– Господи, забери меня уже к себе.
– Вербал, да это просто проклятие какое-то. Неудивительно, что Гарри больше не выглядит таким мрачным.
– Повезло поганцу.
– Она хоть хороша в постели?
– Больше нет, – говорит им Вербал. – Лежишь как на свежепойманном окуне.
– Дидер однажды так и сделал. Случайно, конечно. Не смотри на меня так. Мы с ним, мы были…
– Всего три недели прошло, она могла бы быть и погорячее!
– Печальная история.
– И что, блин, вы с Дидером сотворили с тем бедным окунем?
– Я же сказал, что это была случайность.
– Но охотинспектор сказал…
– Чьим словам ты веришь? Его или моим? Никто ничего плохого не делал, просто, когда Дидер…
– Давайте еще выпьем.
– И в этот раз по полной.
Кружки наполнены до краев, и в пене отражается тусклый свет.
– За Дидера и его Большеротого Окуня, пусть Господь простит его заблудшую душу.
Женщины собрались в кружок и танцуют в одиночку или парами под одиночные звуки гитары или банджо, доносящиеся из музыкального автомата. Даже если бы они прислушались к мужчинам, чего женщины никогда не делают, они их не услышали бы. Мужские страхи не имеют к ним отношения. Есть дилеммы, которые невозможно уравнять или разрешить. Его жалкие заботы и проблемы не выдерживают никакого сравнения, думают женщины. Вы только взгляните на растяжки, морщины на верхней губе и двойной подбородок. Хорошо, что задница еще не совсем обвисла.
В комнате стоит такой густой дым, что в нем застреваешь как в колючей проволоке.
Женщины жмутся друг к другу и смеются слишком громко, но совсем невесело и привлекают к себе не того сорта внимание, как и должно быть. Этой ночью все пойдут трахаться или сгинут на парковке в мутных потоках и водоворотах, которые пришли за всеми нами. Так всегда бывает, но сейчас всё хуже, чем обычно.
Звериные головы смотрят вниз, а мы смотрим на них, гадая, кто из нас сильнее заброшен.
Моя мать каким-то образом все еще здесь, растекается по мокрому заляпанному полу. Я не знаю, жива она или мертва, но ее присутствие чувствуется повсюду. Она знает, о чем они
