Ассасин Его Святейшества - Тим Северин

Лично меня тянуло поскорее лечь и уснуть. Долгий, хотя и спешный, переезд из Рима оказался изматывающим, а по приезде я сразу же отправился на доклад к архиепископу Арну. После этого я едва успел разобрать седельные сумки и переодеться, как настало время идти в пиршественный зал. Теперь же я, наконец, свернул за последний на моем пути угол, и шагах в тридцати впереди моему взору открылась длинная и приземистая, похожая своим видом на конюшню казарма без единого огонька в окнах.

Напали на меня совершенно бесшумно. Когда я проходил горловину переулка, что тянулся вдоль казармы, кто-то зашел мне за спину и, проворно накинув мне на голову толстый плащ, тут же рукой больно обжал мне горло. В ноздри ударил стоялый запах козьей шерсти, от которого я поперхнулся. Спустя секунду мои руки оказались прижаты к бокам, а земля ушла из-под ног, поскольку меня над ней приподняли. Ошеломление не оставило мне шансов вступить в схватку.

Нападавшие пронесли меня всего несколько туазов, и я понял, что меня заволакивают в глухой закоулок. Здесь они остановились, и, не успел я опомниться, как рука отпустила мне шею, а кто-то приложил ладонь к закрывающей мне лицо ткани, и от крепкого тычка я затылком ударился обо что-то вроде деревянной стены дома. При этом колени подо мной непроизвольно подогнулись. Я просел наземь, но меня подняли и на этот раз саданули кулаком в живот. Поперхнувшись дыханием, я упал вперед.

Тот, кто меня ударял, проявлял недюжинную деловитость. Мне припомнилось, как в том же духе управлялся с Гавино Теодор в его лачуге – это нападение было столь же заправским и безжалостным. Я ощутил еще два огненных удара, в лицо и живот. В мозгу словно полыхнул сноп искр. Голова моя была по-прежнему завернута в плащ. Корчась от боли, я пытался сделать вдох, при этом не зная, куда падет следующий удар. Земля – пьяная, легкая – поплыла у меня под ногами, и я бессильно обвис. Тот, кто меня до этого держал, дал мне свалиться наземь, и вскоре я уже лежал, сиплым дыханием превозмогая тошноту.

Судя по всему, один из нападавших опустился рядом на колени, поскольку его голос прошипел совсем близко у меня над ухом:

– Как сюда попал кувшин?

Видимо, я пробормотал что-то невразумительное или же слишком медлил с ответом, потому что в следующую секунду кулак обрушился снова, прямо мне на лицо. Из носа хлестнула кровь. Дышать было настолько трудно, что мелькнула мысль: сейчас захлебнусь.

– Как здесь оказался тот кувшин? – медленно и четко повторил голос. Говорил он на франкском, но с сильным акцентом – каким именно, я не разобрал.

Мне снова вспомнился Гавино и то, как он откликался на жестокое обращение с собой.

– Какой кувшин? – промямлил я разбитыми губами.

Наградой мне был еще один удар по лицу. А за ним еще.

– Может, не того взяли? – послышался сверху второй голос. Сообщник дознавателя стоял непосредственно надо мной.

– Отчего же, – отозвался истязатель. Говорил он нарочито спокойно, и ощущение было такое, что мучительство доставляет ему удовольствие. – Хотя при таком свете и не разглядишь.

Он ударил снова. Его товарищ, судя по всему, отшагнул мне за спину, так как спустя секунду я ощутил мощный пинок по копчику.

– Говори про кувшин! – прорычал голос у меня за ухом. Тембр этого иноземного выговора я уже определенно слышал прежде. Думая об этом, я пытался отвлечься от мук избиения.

Напавшие на меня люди довольно долго ждали, когда я заговорю, а когда не дождались, то тот из них, который стоял, видно, подпрыгнул и обеими ногами ударил по мне сверху. Я почувствовал, как под этим двойным ударом трещат мои ребра (не приведи Господь, если сломалось сразу несколько!), но от боли ощутил такую изнеможенность, что не смог даже откатиться на сторону.

– Ладно, пора с этим заканчивать, – с мрачной решимостью сказал стоявший.

В ушах у меня плескалась шумящая глухота. Я ждал удара клинком.

Но вместо этого послышалось сдавленное проклятие, и меня, ухватив за лодыжки, поволокли по земле. В этот раз то, что голова моя была закутана в плащ, как раз пригодилось: он смягчил удар о камень. От удара неожиданно прояснился слух – до него донеслось грубое фальшивое пение. Кто-то, приближаясь, орал похабную пьяную песню, причем орал на два голоса, поскольку шел не один: в припеве ему вторил товарищ. Я узнал голоса двух своих соседей по казарме, а в запевале – неугомонного кутилу, что то и дело досаждал всем, являясь под утро все еще навеселе. Сейчас они вдвоем, видимо, держали путь с пира.

Мои похитители напряженно смолкли, пережидая, когда посторонние пройдут мимо. Я вобрал весь воздух, который только мог вдохнуть, думая позвать на помощь, но на рот мне плотно легла чужая рука.

Наружу вырвалось лишь невнятное мычание. Тут певун прервал песню и пьяным голосом объявил:

– Надо поссать, однако.

Послышалась громкая отрыжка: видимо, мой сослуживец свернул в закоулок, думая облегчиться на стену казармы.

Рука на моем рту мгновенно исчезла, и стал слышен мягкий топот убегающих ног.

Весь объятый ломотной истомой, избитый и окровавленный, я с трудом нашел в себе силы, чтобы стянуть с головы плащ. А где-то рядом, судя по журчанию, мочился мой спаситель, который затем повернулся и шатко побрел прочь, так и не различив места, где я лежу и пытаюсь привлечь его внимание. Затем на меня черной волной нахлынуло изнеможение: я лишь чувствовал, что тело мое изорвано взбухающей болью.

В себя я пришел от холода – затекшее тело будто окостенело. Кое-как я встал на четвереньки, а затем медленно-премедленно принял вертикальное положение. Каждая мышца во мне саднила. Одной рукой я держался за избитый живот, а другой опирался о стену, вдоль которой осторожной поступью, шаг за шагом, добрел до двери в казарму и ввалился внутрь. Внутри все еще спали, и воздух был густ от скученности и духоты. По счастью, от входа до моей загородки было не так далеко. Из последних сил дотянув до своей кровати, я с размаху рухнул на нее. Как ни странно, заснул я не сразу, а еще долго лежал с закрытыми глазами в гудящей кружащейся пустоте, пока меня, наконец, не одолело мутное, с прострелами боли забытье.

Остальные мои сослуживцы, вероятно, решили, что я дрыхну с похмелья, поэтому с утра меня никто не потревожил, а между тем, когда я пробудился, была уже середина дня. Шею саднило, горло палила несусветная жажда, а нос распух так, что дышать приходилось ртом. Я осторожно потянулся к носу потрогать, не сломан ли он, и скрипнул зубами от укола боли в ушибленном плече. Любое движение было сущей мукой. Я весьма осмотрительно приподнялся на локте, после чего опустил ноги с края кровати и поставил ступни на пол. И одежда, и обувь на мне были те же, в которых я ходил на пир, только замараны высохшей грязью. Спереди на рубахе красовались пятна крови, что натекла с носа. Поднялся я не сразу, а лишь после того, как оперся обеими руками о край кровати. Казарма пустовала – видимо, мои сослуживцы поутру последовали за королевской охотой. Со всей осторожностью, стараясь не попадаться никому на глаза, я выбрался на улицу и добрался до ближней часовни, при которой монахи держали небольшую лечебницу. Там принявший меня послушник, решив, видимо, что мне досталось в пьяной драке, неодобрительно поджал губы, но все же промыл мне ссадины и смазал их гусиным жиром, а затем посоветовал сесть снаружи часовни на землю, лицом к солнышку, пока не полегчает.

Пару часов я исправно следовал его совету. Прохожие не удостаивали меня вниманием – кроме тех, кто запинался о мои ноги и бурчал проклятия. Когда тени начали удлиняться, я рассудил, что архиепископ Арн уже должен был возвратиться с дневной охоты. Немощной походкой старика я снова поплелся к его палатам, едва различая происходящее своим налитым кровью левым глазом.

Привратнику архиепископа хватило одного взгляда на мою побитую образину, чтобы тут же препроводить меня к своему хозяину. Я ожидал, что архиепископ будет все еще в своей охотничьей одежде, но он сидел за столом в своей всегдашней котте, словно бы весь день у него прошел в бумажных делах.

– Ага, – встретил он мое появление и обличие так, будто не испытывал ни удивления, ни сочувствия. – Значит, они и к тебе приложились.

– На меня напали и избили, когда я возвращался с аудиенции, – пробубнил я разбухшими губами. – Нападавшие допытывались насчет того сосуда с воином.

– Мне это тоже впору сделать, – хмуро бросил архиепископ с лицом, выражающим брюзгливое раздражение. – Прошлой ночью его выкрали.

Ноги подо мной внезапно подкосились, и я без приглашения опустился на табурет.

– Кто же его мог взять?

– Это я как раз и надеялся от тебя услышать, – пробурчал Арн. Он встал и, обогнув стол, остановился передо мной, выпятив подбородок. Глаза его сверкали недобрым светом. – После пира младший управляющий, следуя моему указанию, должен был поместить кувшин в железный сундук вместе с другой золотой и серебряной утварью, что использовалась на пиру. А нынче утром кувшин он должен был принести и возвратить мне лично.