Ассасин Его Святейшества - Тим Северин

Я встретился с архиепископом глазами, и он едва заметно кивнул мне, после чего стал оглядывать зал, нарочито меня игнорируя.

Мое внимание теперь было устремлено на Альбина, который сидел на расстоянии чуть больше вытянутой руки от меня. Удар дубины при нападении в Риме оставил у него на лице след куда более заметный, чем у его господина. Ему перекосило переносицу, и теперь ему предстояло ходить с искривленным носом до конца жизни. Синяки сошли, но осталась красноватая отметина. От этого общее выражение унылости на его лице лишь усугублялось. Сидел он тихо, глядя перед собою на стол, и легко было представить, как природная робость ввергает его в еще большее смущение, вызванное изуродованной внешностью.

За спинами сидящих гостей засуетились слуги, предлагая всем вино и пиво. Тем, кто остановил выбор на пиве, выдавались питейные рога. Мясистый краснолицый феодал слева от меня принес с собою собственный рог, внушительных размеров и отделанный серебром. Когда он оказался наполнен, феодал повернулся ко мне широченной спиной и громовым голосом повел разговор со своим соседом по столу – что-то на тему сегодняшней охоты, с перечислением кличек и заслуг отдельных собак.

Между тем Альбин с собратом выбрали вино, и им были поданы высокие узкие кружки из зеленоватого стекла. Когда Альбин взялся за пищу (подавалась, само собой, оленина), он стал специальным ножичком разделывать поданный кус на меленькие кусочки, которые апатично жевал (быть может, беднягу все еще донимала зубная боль). За едой он сидел с кроткой мученической улыбкой, не произнося ни слова и не поднимая от плоской деревянной тарелки глаз. Я был уверен, что встречу со мной в монастыре распорядитель папского двора и не припоминает.

Спустя какое-то время до меня дошло, что вдоль сидящих за столом гостей в мою сторону движется все тот же помощник, который определил мне место за столом. Сейчас его сопровождали двое слуг, а он проверял, чтобы у каждого гостя были налиты рог или кружка и никто не был обделен. Там, где кружка или рог пустели, он подзывал слугу, и тот аккуратно доливал пива или вина. С их приближением я заметил, что вино сейчас подается не иначе как из сосуда с золотым воином.

Вот слуга поравнялся с Альбином и его собратом-церковником. Последний просто подставил свою кружку. Но едва кувшин оказался на линии глаз Альбина, как нож выпал у распорядителя из руки. Он перестал жевать и сделал глубокий вдох, после чего сел, деревянно выпрямив спину, и его лицо оказалось у меня на виду. Он мертвенно побледнел, а глаза его расширились и смотрели, не мигая, почти бессмысленно. Слуга закончил доливать вино и двинулся дальше. Секунду-другую Альбин сидел, словно оглушенный. Затем он с видимым усилием все же овладел собой: потянулся, взял наполненную кружку (и рука, и вино при этом различимо дрожали) и поднес ее к губам. Делая глоток, он скосил глаза в сторону королевского стола, ища взглядом Папу. Я попробовал разобрать выражение его лица. Стыд, вина, страх? Нет, что-то иное: Альбин пытался передать некое беззвучное послание. Но в эту минуту Лев смотрел на короля и взгляда Альбина не заметил. Тогда распорядитель стал смотреть перед собой. Я моментально отвел глаза, но оказалось поздно. Наши взгляды встретились, и на мгновение я увидел в глазах изуродованного человека проблеск узнавания – выражение, сразу же сменившееся чем-то вроде жесткого, насквозь враждебного подсчета.

Изобразив безразличие, я подался на скамье назад, якобы подзывая слугу. На самом же деле я смотрел на возвышение с королевским столом. Оттуда за Альбином с потаенной хмуростью наблюдал архиепископ Арн.

Вскоре король Карл положил пиру конец, резко встав из-за стола. Гости в зале немедленно завозились, поднимаясь со скамей в знак почтения перед монаршей особой. Все оставались на ногах, пока Его величество не вышел из зала, а следом за ним не просеменили приближенные. После этого можно было снова сесть и продолжить питье под поданные фрукты летнего урожая. Я воспользовался моментом и ускользнул, а снаружи оказался перехвачен секретарем Арна. Архиепископ желал видеть меня у себя, причем незамедлительно.

Арн стоял перед своим рабочим столом, властно расставив ноги, а руки сцепив за спиной. В желтовато-оранжевых отсветах единственного стенного факела лицо архиепископа казалось еще более жестким, словно высеченным из дубовой коры. Кроме нас двоих, в комнате никого не было.

– Ты хорошо сделал, что доставил мне ту золотую посудину. – Судя по тому, как он это произнес, слова похвалы с его уст слетали крайне редко. – Не зря Алкуин сказал, что ты толков.

Я ждал, что он скажет дальше.

– Твое участие в этом деле закончено, – добавил архиепископ.

– Мой господин, но я еще не установил четкой связи между богатством Альбина и нападением на Папу, – дерзнул возразить я.

– Это уже более не твоего ума дело, – перебил мой собеседник. – Через несколько дней Папа Лев со своей свитой отправляется в Рим. С ними отбываю и я. Ну а там я начну формальное расследование обстоятельств нападения.

Меня словно обдало яростным жаром – настолько, что я безотчетно рискнул навлечь на себя гнев архиепископа.

– Мой господин, в таком случае вам не мешало бы выслушать, что, по моему мнению, составляло истинную причину нападения на Льва.

У Арна на щеках зашевелились упрямые желваки.

– Завтра в предрассветный час король выезжает на охоту. Я должен его сопровождать, а потому оставшиеся до утра часы хотел бы употребить на сон.

Он как будто собирался шагнуть сквозь меня.

– Убить Папу никто не пытался, – тихим ровным голосом промолвил я.

От этих слов Арн остановился.

– Что ты сказал?! – рыкнул он. – И откуда у тебя такие мысли?

– Никто не нанимает шайку мелкой швали для того, чтобы она лишила зрения самого Папу, да еще средь бела дня и прямо на улице. Такое по плечу только опытным истязателям где-нибудь в каземате.

Архиепископ уничижительно фыркнул:

– Ты видел на лице Льва шрамы? Так вот, они отнюдь не нарисованные.

– Его пытались напугать, но не убить.

– С чего бы кому-то взбрело в голову наводить ужас на Папу? – спросил Арн, нетерпеливо дернув плечом.

– То было предупреждение. Друг в Риме обратил мое внимание на странное совпадение: все три служителя, которых можно заподозрить в осведомленности о налете, или были, или сейчас тесно связаны с папской казной.

Архиепископ резко тряхнул головой:

– Зигвульф, мои слова о твоей разумности я беру назад. Ты глуп. Измышляешь заговоры там, где их нет.

– Мой господин, я полагаю, что неверное поведение Папы и обернулось для него посягательствами на репутацию и угрозами.

В глубине стальных глаз Арна блеснули искорки-молнии.

– Не испытывай мое терпение, солдат. В твоих услугах больше нет надобности.

На дверь мне было указано столь однозначно, что оставалось лишь учтиво поклониться и выйти. Вообще-то хорошо, что моя роль королевского соглядатая была на этом закончена. На душе у меня стало спокойно и слегка печально. Но вместе с тем, отправляясь в ночь, я чувствовал безотчетное глухое опасение, что что-то здесь не так. Уж слишком резко и без всяких доводов избавился от меня архиепископ. Сама собой напрашивалась мысль: уж не приближаюсь ли я к чему-то, чего мне знать не положено?

Глава 7

Было около полуночи. В душном воздухе стояло полное безветрие. Зыбь ночных облаков рассеивала лунный свет так, что в его голубоватом неподвижном свечении скученные, притихшие дома и строения Падерборна казались бесплотными, точно заколдованными. Впрочем, несмотря на ночную пору, тишины над округой не было: откуда-то справа доносилось пьяное пение под какую-то не то дудочку, не то рожок, которому кто-то не в такт, но с чувством подстукивал на деревяшках. Запоздалые гуляки после пира все еще продолжали бражничать. Я пустился чередой проулков, которые должны были вывести меня к казармам, где я обитал вместе со своими сослуживцами из milites. Шум кутежа за спиной постепенно слабел, а на смену ему выплывали обычные ночные звуки Падерборна: капризный плач младенца, отдельное покашливание или храп спящих, слышные через окошки, открытые теплому ночному воздуху… Со стороны какого-то окраинного дома, окруженного глухим низкорослым садом, слышалось тихое постанывание не то борьбы, не то любовной утехи. Единственным различимым движением была мелькнувшая в боковом проулке худая кошка.

Лично меня тянуло поскорее лечь и уснуть. Долгий, хотя и спешный, переезд из Рима оказался изматывающим, а по приезде я сразу же отправился на доклад к архиепископу Арну. После этого я едва успел разобрать седельные сумки и переодеться, как настало время идти в пиршественный зал. Теперь же я, наконец, свернул за последний на моем пути угол, и шагах в тридцати впереди моему взору открылась длинная и приземистая, похожая своим видом на конюшню казарма без единого огонька в окнах.