Аномальная зона - Сергей Зверев

Мужики орали о том, что нашли в подвале симпатичную бабу. Она плачет, уверяет, что не в теме, считает себя пострадавшей стороной. Мы сгрудились все впятером у створа люка. Картинка, конечно, маразматическая: пятеро побитых мужиков таращились на черноволосую, отчасти привлекательную девушку с тонким носом и большими сумасшедшими глазами, которая тянула к нам тонкие руки и сбивчиво умоляла вытащить ее из подвала. Лестницу под ногами она, надо думать, не видела. Коллеги начали истерично похихикивать. В подвале, кроме девушки, никого не было. Горели несколько свечей, имелась кушетка с наваленными тряпками, пара колченогих табуретов и старый развалюшный шкаф. Для хранения солений и самогона подполье, видимо, не использовалось.

– Спасите, спасите! – умоляла девушка. – Будьте же добры!

– А ведь с ней что-то не в порядке, – обнаружил не последний эксперт по прекрасному полу Шафранов. – Что делать будем, мужики?

– Конечно, с ней что-то не в порядке! – вскричал Топорков. – Сидит девушка в подвале глухой ночью и просит о помощи – это нормально?

– Мне одному кажется, что происходит что-то не то? – задался резонным вопросом Хижняк.

– Закрывай, – распорядился я, – не убежит.

Мы навалились и захлопнули крышку. Мольбы о помощи стали глухими и воспринимались уже если не естественно, то вполне терпимо. Гуськом мы побежали во двор. Корович подобрал пистолет таинственного (и, несомненно, мертвого) незнакомца, а я – какую-то штуку весом граммов шестьсот, напоминающую утолщенный портсигар. Сунул в карман – потом разберемся. Мы стояли возле тела. А то лежало ничком с подогнутыми коленями. Человек при жизни носил утепленный прорезиненный плащ, застегнутый на все пуговицы, и капюшон на голове, замкнутый под горло на молнии. И вся мистика. Возможно, он недавно пришел (или приехал). Ночь была не столь уж дождливая (если не сказать большего), но ночная температура в Каратае достаточно низкая; вероятно, он просто боялся простыть или перенес недавно болезнь. Неприятное чувство охватило меня, когда Хижняк сел на корточки, чтобы перевернуть тело. Теперь не только ему казалось, что ночь проходит не по плану. Он перевернул тело, и мы тоскливо уставились на покойника.

– Впервые вижу, – резюмировал Хижняк.

– И я, – сказал Шафранов.

– А я – тем более, – поспешил сообщить Топорков.

– А вот старшой, похоже, не впервые, – подметил Корович, посветив мне в лицо. Я молчал. В горле пересохло. Мурашки ползли, волосы шевелились. Ноги сделались жидкими и куда-то поплыли. А все это – на фоне обильного потоотделения.

– Мы попали, мужики, – прохрипел я, не в силах оторвать взгляд от бледного, невыразительного лица мертвеца. – Что, Николай Федорович, нет, говоришь, таких ошибок, которые нельзя исправить? Это Филиппыч, рожа из особо приближенных к императору... Что же мы наделали, мужики...

Я, спотыкаясь, стал им излагать, кто такой Филиппыч и в каких отношениях он состоит с Благомором. Коллеги потрясенно молчали.

– Какого же хрена ты его пристрелил, Андреич? – пробурчал Хижняк.

– Он бы Коровича убил, – резонно отозвался я. – Руки дрожали, выискивал мишень покрупнее – стрелял в корпус... Даже останься он живой – мы бы обрели такие неприятности... В жисть бы не отмылись.

– Все правильно сделал, командир, – глухо бросил Корович. – Спасибо, кстати, тебе огромное. Так не хотелось в лучший из миров в расцвете лет...

– Это что же, – задумался Шафранов, – заговорщиками, как видно, тут не пахнет. Скрывающийся в Торгучаке киллер – звонкая липа. Подстава, однако, Михаил Андреевич. Филиппыч тут вдали от шефа обтяпывал свои дела, разыгрывал, так сказать, левую карту, а твой так называемый информатор...

– Неверное умозаключение, – возразил я. – За этим типом я давно наблюдаю... Филиппыч никогда не решится на самодеятельность. Он предан Благомору по самые гланды. Может действовать только с его ведома и по поручению... О, мать святая...

Я понял, во что мы влипли. Нас действительно красиво подставили. Кто-то знал, что Филиппыч с двумя подручными чем-то занимается в Торгучаке по приказу Благомора. Это «что-то» связано с девушкой в подвале, но об этом позднее. Нельзя плодить сущности – их и так многовато развелось. Кто-то знает, что Плюгач мой информатор, с ним проводится соответствующая работа, сочиняется «на коленке» подходящая история про то, как «киллер вышел из леса...». Значит, кто-то способен обеспечить Плюгачу гораздо больше неприятностей, чем могу обеспечить я! А стукачу, по сути, какая разница, кому стучать? Нет меня, и никто не знает про историю, случившуюся в ИВС города Новокузнецка. А не застрели я Филиппыча, мы бы все равно огребли такую гору (слежка за «ответственным» работником, взлом, проникновение...), которая в свете моего текущего шаткого положения стала бы лавиной...

Я смотрел на лица коллег, окутанные мглой, и с прискорбием понимал, что подставили не только меня, но и всю группу. Нельзя моим подчиненным возвращаться на базу. Двое сбежавших непременно поведают боссу своего босса, как группа Лугового расправилась с Филиппычем. И уж теперь-то Благомор не будет щедр на похвалу. Он на кусочки нас порвет! А потом уж будет разбираться, что произошло. И даже догони мы этих двоих, ликвидируй, все равно остается «тот, кого мы не знаем, а он знает ВСЕ». И выпутаться из этого клубка будет ох как сложно...

Они смотрели на меня, молчали и, кажется, начинали догадываться, что история куда серьезнее, чем можно представить. Мой единственный бледный шанс – взять за горло Плюгача и вытрясти из него душу.

– Слушай мою команду, – хрипло вымолвил я. – Отставить панику. Выпутаемся. Хватаем девицу и живо валим отсюда. Место назначения – «блат-хата». По дороге путаем следы. Там вы остаетесь и добываете из задержанной показания – деликатно по возможности, – а я нанесу кое-кому визит в Мерзлом Ключе. Отчаянно надеюсь, что еще не поздно...

...«Блат-хатой» называлась замаскированная землянка на берегу Оюша, чуть ниже по течению от Данилкиного омута – места, пользующегося дурной славой и посему малопосещаемого. В условиях города это называлось бы конспиративной «ведомственной» квартирой – местом, где можно залечь на время, хранить что-то полезное, подумать о будущем вдали от суеты или, скажем, спрятать нужного человечка – по причине... да миллионы их, этих причин. Мы открыли подвал, и Шафранов пошутил: «Мэм, вы еще здесь? Почему не поднимаетесь?» Она сообразила насчет лестницы, вскарабкалась и оказалась в наших крепких мужских объятиях. Она дышала страхом, ее глаза блестели потусторонним огнем. Девице было чуть за двадцать, ее волосы были черны как смоль, кожа нежная, черты тонкие, покрытые толстым слоем пыли. Одежда какая-то не наша – то ли халат, то ли длинный жакет, то ли кардиган. Большие выпуклые пуговицы, волнистая прострочка, под верхней одеждой брюки, похожие на шаровары. Ботиночки без каблучков.

– Мэм, вы похожи на колдунью, – вкрадчиво сказал Шафранов, беря девчонку под руку. – Признайтесь, вы не ворожея? В противном случае мы засунем вас обратно в погреб, а сверху придавим чем-нибудь тяжелым.

– О нет, нет, что вы, – бормотала девица. – Как вы можете так думать? Я дочь Савелия Калахана, учусь в университете, никогда ничем подобным не занималась... Господа, я так рада, что вы меня спасли, мне хотелось бы выразить признательность...

– Без проблем, мэм, – приосанился Шафранов. – Пришел, увидел, победил, все такое. Всегда ваши, рады служить и защищать.

– По-нашему, не так звучит: собрался, выбрался, разобрался, – хмыкнул Хижняк. – А ну давай-ка, миледи, задержи дыхание... – Он схватил ее под вторую руку. – Мать честная, да ты же ни хрена не весишь. В тебе хоть грамм мяса есть?

Она не шла – ее тащили. Мы неслись по огородам, вылетели за околицу, бежали по высокому бурьяну к темнеющему за лужком лесу. Машина не пострадала – подельники Филиппыча ее, наверное, не заметили (а вероятнее, своя была припрятана). Девицу посадили сзади – на колени Топоркову. Молодой сначала возмущался, потом примолк, сделал сложное лицо и обнял девицу за талию – разумеется, для того чтобы ей было удобно... Я плутал какими-то головоломными тропами, лихорадочно извлекая из памяти хитросплетения проселков. Пару раз мы едва не увязли в колее, чуть не сверзились с травянистого обрыва, тряслись, как на вибростенде. Коллеги проклинали мою манеру водить (нормальная, между прочим, манера), ругались, что я хуже лешего – вожу их петлями, покрикивали на девчонку, когда она пыталась что-то спросить. И только Топорков помалкивал – думаю, он и до утра был согласен трястись...

Оюш петлял между невысокими глинистыми обрывами. Берега речушки заросли тальником, ольхой. Старое жилище какого-то отшельника прилепилось к стене оврага и со стороны практически не просматривалось.

– Беседуйте на здоровье, – напутствовал я, останавливая машину в двух шагах от ската оврага. – С «блат-хаты» ни ногой, сидите и терпеливо меня ждите.