Аномальная зона - Сергей Зверев

Я вновь водил пальцем по шершавым изгибам карты. Лягушачья долина, Грозовая, долина Падающей Воды, долина Ветров, Покоя, долина Черного Камня... Участки местности с благодатным климатом (серьезная загадка природы), плодородными почвами, с живописной природой. На юго-западе – Теплая долина. Для Каратая – собственный «Крым». Можно не выезжать за пределы области: Теплая долина – это тот же санаторий. Лечебные грязи, целебные ручьи, удивительный микроклимат, сформированный конфигурацией гор и розой ветров. Каратай – это множество средних и малых речушек, озер удивительной красоты, водопадов, горных кряжей, участков глухой тайги, смешанного леса. Невероятно, как такая красота сконцентрировалась на относительно малой территории. И, конечно же... белые пятна. Они обозначены на карте – размытые блеклости без названий, проставлены координаты. Людям с уровнем допуска выше второго соваться в эти места запрещают инструкции и вышестоящее начальство. За невыполнение – разжалование и наказание. Что там было – в этих местах? Алмазные рудники – другая песня, в этом нет ничего мистического. Они сосредоточены на северо-востоке и окружены тремя кругами секретности. Помимо рудников – масса аномальных зон. Повышенная геомагнитная активность, геопатогенные зоны, просто места, где ни черта не понятно и творится чертовской беспредел. Колдуны, телепаты, люди с экстрасенсорными способностями, беглые каторжане, безумные дикари-обезьяны, прыгающие с ветки на ветку... Полным профаном в этих вещах я не был. Собирал слухи и про ущелье Айгарач, где злобствуют злые духи, забирающие людей в свой подземный ад; и про озеро Пляшущих Призраков с его химерическими обитателями, и про распадок Бушующих Духов на краю долины Ветров, где якобы имеется проход в страну вселенского счастья Беловодье...

За последний год загадок только прибавилось. Я сую свой нос куда не просят, нарываюсь на неприятности, а толком ничего не выяснил. Сплетни, слухи, откровенная дезинформация. Кто такие «французы», появляющиеся в Каратае с регулярным постоянством и куда-то пропадающие? Чем занимается Филиппыч при дворе нашего «обоготворенного»? Что входит в компетенцию отдела «Ч» помимо отлова и нейтрализации «леших» и «кикимор»? Что за белыми пятнами усеян весь восток Каратая, а также запад и хороший кусок на юго-западе?

И еще: долго я буду, участвуя в гнусном деле, пытаться остаться чистеньким? Я привыкаю, становлюсь винтиком карательной машины, помогаю местным небожителям удовлетворять их «неестественные потребности». Меня уже не впечатляют концлагеря, тюрьмы, ежедневные смерти. Люди пропадают в России – изрядный их процент всплывает в Каратае (работает отлаженная система вербовки и обмана); им никогда не выбраться, здесь они лягут костьми в буквальном смысле...

Я выкручивался, извивался, тянулся к жизни. Природное упрямство и неплохая физическая подготовка помогали выживать. Бывший следователь Марьяновской военной прокуратуры, впервые я попал в Каратай почти два года назад, гоняясь с группой коллег и военных за беглыми дезертирами. Выжили только мы с Булдыгиным. Последний не оправился – сломался, убыл на край света. Мы прошли по мукам, вырвались. Я попал на крючок к спецслужбам, а также к Благомору, которому импонировала моя манера уходить от неприятностей. Год слонялся по России, кочевал из города в город, стал заядлым подпольщиком. А только собрался делать ноги в другую страну – сразу накрыли. И Анюту за компанию. Я заплатил ей за ночь в гостинице полтораста долларов и до сих пор терзаюсь вопросом: случайно ли она оказалась в тот вечер в баре? Проститутка ли она? Приклеилась как банный лист...

Я смирился – остаток жизни проведу в Каратае. Ладно, не за колючкой и не под палкой конвоира. Но вертолет, на котором нас перевозили, не долетел. Ракета, пущенная из ЗРК «Стрела» рукой сектанта-старовера, – и стальная махина рухнула в болото. Несколько дней мы, теряя людей, прорывались на юг. Нас гнали фанатичные «христиане» кормчего Питирима (общину, кстати, впоследствии разбомбили, сбросили десант с вертолетов и безжалостно достреливали всех: стариков, женщин, детей), волчьи стаи, зомбированные адепты какого-то «святого» братства. Мы едва не погибли в напичканном злыми духами Айгараче, познакомились с гномами-каннибалами (явление, надо признаться, малосимпатичное), спасли от гибели Благомора, убегающего от заговорщиков... И вот уже год я работаю в оперативном секторе, отлавливая расползшихся по Каратаю заговорщиков, скандалю с Анютой, умиляюсь терпению Степана, который у меня и садовник, и «дворецкий», и мальчик для битья, и человек, принципиально не понимающий, чем беспорядок в доме отличается от порядка...

Торкнуло под бок. Я проснулся, поднес часы к глазам – два ночи. Скоро рассвет, выхода нет... Впрочем, еще не скоро, в Каратае часы не переводят, светать начнет после пяти. Работать, что ли, пора? Три часа на сон – и это все? Стеная и ругаясь грязными словами, я выбрался из постели. Анюта не проснулась – после такого количества виски ее и батарея гаубиц не разбудит. Мне бы такую жизнь. В принципе, мы могли быстренько провернуть операцию, сдать задержанного под опись и еще немного поспать. Эту нехитрую мысль я и пытался донести до сонных коллег, когда с чашкой кофе забрался в машину и активировал коммуникатор.

– Как на работу? – испугался Шафранов. – Ты на часы когда последний раз глядел?

– Боже, они возвращаются... – стонал, не приходя в сознание, Топорков. – Они знают, что я сделал прошлым летом... Боже, как же тяжела и неказиста...

– Ты точно сумасшедший и не лечишься! – рычал Корович. – Откуда такое рвение? Перед начальством гнешься?.. Да встаю я уже, встаю, уже пятки скипидаром смазываю...

– Андреич, я, конечно, человек исполнительный, – мямлил, выбираясь из грез, Хижняк, – но ты уверен, что надо делать то, чего не надо?

– Живо все на выход! – ревел я. – Подъеду через десять минут! Чем быстрее сделаем, мужики, тем раньше освободимся! Оружие не забудьте!

Я долетел по гравийной дороге до офицерского общежития быстрее чем за десять минут. Часовые на КПП молча покрутили пальцами у виска. Оперативники, хором ругаясь, забирались в машину. У Коровича был такой вид, словно он всю ночь просидел в бочке с ядохимикатами. Топорков тер глаза и жаловался, что у него пиксели в глазах выгорают и замучила мигрень (спать охота, а работать лень). Хижняк требовал изложить обстоятельства – куда, зачем, какого хрена? Шафранов хриплым голосом напевал на мотив «Прощания славянки»: «Остаюсь на сверхсрочную службу, надоела гражданская жизнь...»

– Излагаю обстоятельства, – скупо поведал я. – По мнению информатора, в Торгучаке отсиживается отпетый злодей, заваливший Гульштерна и Калашкина. Третий дом от леса, хозяин – некий Агрофей Пырьев. Осаждаем, врываемся, прибираем клиента и лицо, оказавшее ему содействие, доставляем в КПЗ и идем досыпать. А утром на свежую голову добываем из клиента признательные показания и выходим на заказчика. Восемь верст езды, восемь обратно. Час работы – зато какое удовольствие!

– Обнадежил, – хмыкнул Хижняк.

– А куда мы их посадим? – перестал напевать практичный Шафранов. – «Воронка» с решетками, чай, нет. В багажник, что ли?

– В багажник, – сказал я, – не баре. Еще вопросы есть?

Странное дело, в эту ночь у меня не было никаких дурных предчувствий. Хотелось поскорее разобраться – и на базу. Сломалась моя интуиция.

Мы тряслись по проселочной дороге, прыгали по лесу через ямы и корни. На подъезде к Торгучаку погасили фары. Встали за перелеском, двинулись в колонну по одному через поляну по высокой траве. Топорков поскуливал, что он боится росы, Шафранов предложил не спешить, устроить последний перекур «перед смертью», начал безуспешно чиркать зажигалкой – из тех, что собирают китайские школьники на уроках труда. Остальные набросились на него – накаркаешь, дескать. Странно, абсолютно не было предчувствий. Я твердо знал, что до рассвета все останутся живы...

Несколько минут мы лежали в лесу на опушке, наблюдая за спящей деревенькой. Торгучак определенно не претендовал на звание центра мироздания. Пара десятков бревенчатых изб – со стороны казалось, что они прижались друг к дружке, чтобы не так страшно было. В деревне стояла тишина, лишь периодически на северной околице гавкала страдающая бессонницей собака. Третий дом от опушки я уже, в принципе, зафиксировал. Он ничем не отличался от первых и последующих – за исключением высокого сарая с сеновалом на краю огорода.

Я вздрогнул – высоко на дереве ухнул филин. Затем еще раз. Топорков немедленно среагировал – поднес ко рту сложенные ладони и сымитировал птичий крик. Вышло похоже. Филин удивленно замолчал. Топорков радостно засмеялся.

– Умница, – проворчал Хижняк, – можешь в плагиаторы идти.

– В пародисты, – поправил Шафранов. Помолчал и предложил тему: – А вы чувствуете, господа, как здесь атмосферно? – И продекламировал замогильным голосом: – «Темно, за окошком ни звука, луна из-за леса встает... Седая, лохматая бука с мешком по дороге идет...» Помню, мама стращала меня в детстве Букой... Других Бабаем стращают, а меня вот – Букой. Придет, дескать, ночью, если плохо будешь себя вести, схватит за ноги, утащит в лес и там цинично надругается... А знаете, коллеги, чего боится Бука больше всего на свете?