Аномальная зона - Сергей Зверев

– Это все, Плюгач?

– Маловато, Михаил Андреевич? – Зубы у Плюгача не блестели, нечему там блестеть, но я видел в темноте, как он скалится.

– Да нет, хорошо, спасибо. Проработаем твою информацию. Только в следующий раз не выскакивай, как леший из кустов, а то ведь можно и пулю в лоб...

– Испугались, Михаил Андреевич?

Информатор подленько хихикнул и растворился в зарослях акации и магнолии. А я сидел в каком-то деревянном отупении. Черта с два я поеду работать этой ночью! Усталость – девка вредная. Небольшой отдых, а там посмотрим. Фраза «отсижусь денек-другой» именно то и подразумевает – отсидеться денек-другой. Да и Анюта, поди, заждалась...

Я начал с кряхтением вытаскивать себя из салона.

Моя благоверная, с которой мы так и не расписались (в Каратае почему-то не записывают акты гражданского состояния), действительно... заждалась. Я открыл дверь и чуть не оглох. Гремела самая ужасная музыка, какую только можно представить, – неубиваемая российская попса. Моя бы воля, всех бы «корифеев» жанра сослал на строительство тайного «ЗКП» в Лягушачью долину! Герметичность наших окон и дверей заслуживала похвал – с улицы я ничего такого не слышал. В просторной кухне, совмещенной с прихожей, царил ужасный кавардак. В общем, не новость – Анюта стабильно поддерживала беспорядок в доме. Но сегодня они со Степаном еще и нализались до зеленых соплей. Плясали огни старинной цветомузыки. И зачем я, спрашивается, под Новый год приволок ее со свалки? На полу валялись какие-то подушки, перевернутые табуретки, разбитые блюдца. На кухонной стойке, среди груды объедков и относительно нетронутой еды, – две бутылки виски: одна пустая, в другой едва на дне. Стаканов не было – пили из горлышка. Поз звуки «музыки» извивалась моя «блистательная» – в обтягивающем платьишке без верха и низа, растрепанная, с боевой раскраской из потекшей туши, пьянющая в три авиапочты. За стойкой подпрыгивал и подпевал исполнителю коротышка Степан. Я видел лишь его подскакивающую голову – словно мячик прыгал по стойке. Звезда театра лилипутов, блин. Ладно хоть в обнимку не танцевали. Или... я поздно пришел?

– Д-давай д-допьем, Степашка, – выбралась из танца и, пошатываясь, заструилась к стойке Анюта, – а то с-скоро... этот... как его... п-придет... б-будет тут авторитетом т-трясти, орать, к-как ненормальный...

О, где мои таблетки от бешенства...

– Д-давайте, Анна Д-дмитриевна! – радостно подпрыгивал Степан. – Эх, хорошо мы с в-вами с-сегодня оторвались! Когда еще п-получится?

Да теперь уж, наверное, никогда. Настало время суровых репрессивных мер. Я решительно направился к выключателю, активировал свет, выключил музыкальный центр, метнулся, перехватив бутылку, содержимое которой Анюта уже намеревалась перегрузить себе в горло.

– Явился... – разочарованно пропыхтела Анюта. – П-плод моего больного в-воображения...

– Ой, – сказал Степан, растрепанный, лопоухий, с виноватой улыбкой через всю сплющенную физиономию. Ему пришлось привстать на цыпочки, чтобы выглянуть из-за стойки, – Михаил Андреевич ве-вернулся... А мы т-тут сидели, ж-ждали вас, ж-ждали... Т-только не сочтите, что у нас т-тут какой-то тайный заговор...

Хрюкнула Анюта. Я резко повернулся, поскользнулся на разлитом пойле и чуть не снес стойку.

– М-масонская л-лужа... – не преминула прокомментировать Анюта и смутилась под моим убедительным взглядом. – Р-рады, что вы почтили нас своим п-присутствием, Михаил Андреевич... – пробормотала она и громко икнула.

– И что у нас сегодня? – процедил я. – Снова день всех отчаявшихся? Промывали душевные раны? Легче стало?

– Только и можешь издеваться! – взвизгнула Анюта. – Тебя забавляет, что мы тут киснем и превращаемся в хрен знает что! Сам-то занят, сам работаешь, а я, конечно, всего лишь подружка главного героя, кто я такая...

– Разумеется, – вскипел я. – Больше всего в жизни меня радуют чужие страдания! Забыли, как год назад я вытащил вас из дерьма? И где бы вы сейчас были? Учтите, в местных концлагерях по году не работают! Там помирают значительно раньше!

– Да ты уже плешь проел со своим концлагерем! – вскипала Анюта. – Чуть что, сразу концлагерь, концлагерь! Рудники, рудники! Да лучше я в концлагере оттрублю и спокойно в гроб улягусь, чем сидеть ежедневно в этой тюрьме! Да пусть меня там бьют, унижают, пусть рубят в мелкую капусту, насилуют по десять раз на дню черенком от лопаты...

– Ой, я, кажется, удаляюсь, – сказал внезапно протрезвевший Степан и на цыпочках скипел в свой чулан под лестницей.

А мы с Анютой даже не заметили, что он ушел. Нас снова несло. Подобные скандалы большой и малой интенсивности вспыхивали регулярно – дважды или трижды в неделю. Приятная стабильность – «забирай свои бабайки и вали из моей песочницы!». Анюта орала, что ей еще с детства удача задом улыбнулась, она и не ждала ничего от жизни, а того, что случилось, – и подавно. Что больше всего на свете она мечтает уйти из этого проклятого дома, и ей плевать, что здесь сплошные рудники, а в них убийцы... Ее стенания особой оригинальностью не отличались. Я тоже что-то кричал – и тоже ничего нового. Что парюсь на работе допоздна, рискуя жизнью, что опух уже вставать в пять утра каждый божий день, что сам мечтаю куда-нибудь уехать – хоть к чертовой матери, хоть еще дальше, что сам человек подневольный и все такое. Она кричала, что видит меня только спящим, и нечасто, что мне обещали отпуск; я кричал, что обещанного три года ждут, а в нашем случае это будет всего лишь два. Она орала, что ненавидит этот дом, а я орал, что ненавижу, когда она орет, что хочется мира, покоя, особенно в те редкие полтора часа, что я бываю в сутках дома. Неужели так трудно потерпеть? Может быть, я что-нибудь придумаю? В ответ на этот перл Анюта разразилась гомерическим хохотом, вздернула нос и, шатаясь, ушла в спальню. Что-то там упало – кажется, торшер. Что-то зазвенело, осыпалось – кажется, зеркало с трюмо...

Я пришел к ней через десять минут, когда принял душ и выпил баночку йогурта. Она спала – как была, в боевой раскраске. Я сделал попытку снять с нее одежду – не из каких-то там похотливых соображений, а потому, что в платье, залитом крепким алкоголем, спать нельзя. Она вцепилась в свои лямочки, как будто там не зона бикини, а зона военных действий. Я оставил ее платье в покое, погладил по лицу. Ох уж этот ходячий кактус...

– Это синяк? – прошептал я.

– Это тональный крем, – пробормотала Анюта, обняла меня за руку и снова стала засыпать. Потом слегка очнулась. – Конечно, синяк... Эти черные-пречерные круги под глазами... Угадай, о чем я тут думаю всеми днями?

– Ничего. – Я погладил ее свободной рукой по голове. – Постараюсь в выходной не ездить на работу.

– И мир перевернется?.. За последние полгода ты четыре выходных провел дома. И что? Сидели, таращились друг на друга... Ты только и можешь говорить: наведи порядок, наведи порядок...

Я не стал ей возражать – не самый удачный момент для второй серии. Она какое-то время ждала моего слова «поперек», не дождалась, пожала плечами, прижалась щекой к моей руке. Прошептала:

– Не наказывай Степана, ладно? Он хороший. Если бы не он, я бы тут совсем от тоски озверела... А так есть с кем поговорить. Правда, мы с ним в разных интеллектуальных категориях...

Я хотел спросить, у кого из них выше, но прикусил язык. Наказывать Степана было не за что. Зачинщицей беспорядков являлась, разумеется, Анюта. И зря она наговаривала на карлика. Он был не дурень, все понимал. Привязался к нам с Анютой, как верная дворняжка. Следил за садом, выполнял по дому мелкие поручения, обожал возиться с цветами. Любил читать у себя под лестницей. Недавно вычитал, что все его проблемы – от нехватки гормона роста в передней части гипофиза, а в остальном он обычный человек. Бегал по дому и разорялся, за что ему такое наказание... Потом вдруг карлика обуяло страшное подозрение: а не забавы ли ради его держат в этом доме? Обычное дело – карликов держали для ублажения знати при дворах Западной Европы; карлики были у Карла Пятого, Екатерины Медичи, Екатерины Второй, Анны Иоанновны. Даже у Петра Первого по дворцу какая-то мелкая шелупонь бегала... Не обзавелся ли я манией величия по этому поводу?

– Помнишь, он нам в лесу фокус показывал с яблоком? – прошептала Анюта. – Ну, вроде было яблоко, а потом не стало... А потом доказывал с пеной у рта, что не было никакого яблока, это просто фокус...

– Он раскрыл тебе секрет? – рассмеялся я. – Признался, что яблоко было, но он сожрал его втихушку на первом же привале?

– Ты знал... – расстроилась она.

Ничего я не знал. Тут не надо иметь семь пядей во лбу. Я дождался, пока она уснет, пошел на кухню и ликвидировал «притон». Свидание с Морфеем, похоже, откладывалось. Подружка-бессонница на подходе. Нужно было избавляться от «стрессообразующего» фактора. Я забрал виски и отправился к себе в кабинет. Плеснул в стакан, высосал, посидел несколько минут с закрытыми глазами. Женщинам лучше – поорут и успокоятся, все в порядке. А мужчины – существа тонкие, им нужно время, чтобы отойти от стресса. Выпив вторую, подъехал на кресле к столу и развернул карту Каратая, выданную Секретным отделом под строгую роспись. Я часто всматривался в эту карту, знал ее почти наизусть. Обширный кусок российской территории, не имеющий отношения к России и ее правительству. Условный, с рваными краями ромб – километров девяносто с севера на юг и около восьмидесяти в поперечнике. Если по центру, то шестьдесят градусов северной широты и сто пятнадцать градусов восточной долготы. На севере Якутия, на юге «Иркутия». Каратай – легенда, «Республика дезертиров». Нет никакого Каратая – как нет Шамбалы, Беловодья, сказочного града Китежа, прочих Лукоморий и Атлантид... Люди живут под боком у Каратая и не знают о его существовании. «Объект» засекречен, в его окрестностях не проходят железнодорожные и авиапути. Тайну блюдут не только местные «жандармы», но и целая свора российских чиновников, работников спецслужб и многих других ведомств. Особый клан посвященных имеет свою долю. Здесь добываются алмазы, выращиваются наркотики, пролегают контрабандные тропы, за проезд по которым взимается плата. В Каратай невозможно попасть постороннему – природа устроила урочище таким образом, что с севера его ограждают топкие болота, с юга – непроходимая горная страна. Существующие лазейки заблокированы, их контролируют власти. Имеются воздушные коридоры, по которым в «республику» доставляются грузы, в том числе рабы, чей труд здесь используется с большой охотой...