Амамутя. Путь огненного бога - Сергей Саканский

– Делла, я не пойму. Почему родители не выбежали из горящего дома?

– Не знаю. Может быть, заклинило дверь.

– Сомнительно. Они могли бы разбить окна.

– Не знаю! – уже крикнула она. – Закроем эту тему.

Иван молча вышел в кокпит, взялся за штурвал. Тронулись. Через дверь каюты он видел Деллу, сидевшую над своей красной тетрадью, смотревшую поверх сущности вещей из-под дрожащих ресниц… В этот самый момент в двух метрах от него рождались какие-то стихи, которые люди будут, может быть, и через сто лет читать, а эту красную тетрадку, исписанную мельчайшими, размером с клопа буквами, станут перепродавать на аукционе, как письма Ван Гога, за какие-то безумные сотни тысяч фунтов, и станет она предметом сохранения капитала людей, чьи дедушки и бабушки сейчас еще посещают или прогуливают лекции в Кембридже и Оксфорде.

Иван подумал: а что если «молния» была в обоих случаях? Тогда не только возвращается тайна угрешей, причем, на более серьезном и загадочном уровне, но и с него снимается вина в убийстве.

Что он, в сущности, помнил? Играл со спичками. Загорелся дом. Он выбежал и машинально запер дверь. Или случайно захлопнул, он уже сомневался в собственном воспоминании… Так ли это все было на самом деле?

Память играет с нами порой странные шутки. Вот одно наблюдение. Ивану казалось, что он хорошо помнит мультики, которые смотрел в детстве. У них с матерью телека не было, но жители дома напротив разрешали ему смотреть. Он хорошо помнил зимние вечера, когда на потолке комнаты появлялось бледное мерцание, идущее от соседских окон, и он бежал по тропинке туда, и то же мерцание колыхалось на снегу… Так вот, пересматривая эти мультики сейчас, когда любой мультик легко взять в интернете, он с удивлением обнаружил, что многие кадры не соответствуют его воспоминаниям. То есть, совершенно нет в тех старых лентах тех кадров, которые просто стояли перед его глазами, яркие, точные… Тогда он и подумал, что, может быть, и воспоминание имеют то же самое свойство? Может быть, и не было его руки со спичкой над растущим кругом огня?

Возможно, в обоих случаях была именно молния. А спички в руках ребенка – это всего лишь совпадение, случайность, за которую он казнил себя всю жизнь?

В тот день Делла выкурила полпачки своих сигарилий. Вообще, она курила мало и редко, по две-три штуки в день, только когда сильно волновалась или писала стихи. Иногда вообще могла обойтись без курева: это и позволяло ей щеголять столь дорогими коричневыми палочками. Иван посчитал: при таком расходе она тратит денег на курево в три-четыре раза меньше, чем заядлый курильщик дешевых сигарет. Вот и стала понятной одна из ее тайн: мысль о том, что она только прикидывается бедной. Нет, она и была бедной поэтессой, питавшейся манной небесной…

Иван вспомнил, как она разжигала одну от одной во время их первой встречи в ресторане… Увы, не внезапная влюбленность в средних лет господина привела ее в такое состояние, а боязнь за успех операции, творчество мысли: как перевести разговор в нужное русло, как подвести бизнесмена к теме путешествия по реке… Манипуляторша несчастная!

Часовня над обрывом

Эту ночь они провели в яхт-клубе, которым руководил старый знакомый Ивана. Катер оставили у причала, арендовали домик среди сосен, где была маленькая гостиная и две уж совсем крошечные комнаты.

Наутро, пройдя Калязин, Углич и его шлюз, пристали у большого села Кручинино, где жил очень древний старик, единственный в селе угреш. Дом его также был ветхим. Поверх печной трубы, вместо флюгарки красовалось ржавое ведро.

На одной стене комнаты висела рама с семейными фотографиями, на другой – довольно странная картина, вставленная в точно такую же раму.

Это был туманный утренний пейзаж: река, только налившаяся бледно-розовым светом неба, неясный мазок костра на том берегу и тонкая линия в реке – отражение этого костра. Два точных удара кисти создали фигурки рыбаков. А здесь, на этом берегу – лодка, залитая водой, и сушатся рыбацкие сети…

Он уже видел подобную картину. Она украшала дом, затопленный водохранилищем Саратовской ГЭС. Река, рыбаки, костер… Только там уже взошло солнце, и уже оно чертило на воде широкую огненную полосу отражения, а сети поблескивали в рассветных лучах. Иван представил, что картина и до сих пор висит в затонувшем доме, и рыбы тычутся ртами в солнечный диск, хотя, конечно, ничего такого быть не могло: деревенские дома сначала разбирали, а уж потом затопляли местность.

– Это то же самое место, что было изображено на картине – задумчиво проговорил Иван. – В доме, где я вырос… Она висела над моей кроватью. Но там было что-то еще. Этот холм на том берегу я хорошо помню. В детстве я думал, что это большая мышь. Если прищурить глаза, холм и казался мышью… Но на холме был какой-то дом. А здесь его нет.

– На этом холме не дом, а часовня, – сказал старик. – Это в соседней деревне, через три излучины.

– Откуда эта картина? – спросил Иван, – Кто ее написал?

– Не знаю. Она здесь, сколько я ее помню. Если понравится, тоже забирай.

Он сказал «тоже», потому что уже отдал Делле массивные серьги из камушков, принадлежавшие его покойной жене.

Старик вышел их провожать. Во дворе, поодаль Иван приметил невысокий фундамент, заросший травой.

– Не достроили дом? – спросил он, кивнув на развалины фундамента.

– Да нет, – ответил старик. – Наоборот: это был наш старый дом. Сгорел от молнии.

Иван вздрогнул. Делла искоса глянула на него…

Через час они прибыли в большое село, чей край скрывался за поворотом реки, и неизвестно было, как далеко оно тянется. Картина, которая теперь стояла в каюте, размещенная Деллой в торце, так, чтобы ее всегда было видно, открылась им в реальности за последнем мысом.

– Вот это место! – воскликнула Делла. – И этот холм, похожий на мышь, и на холме – часовня.

– Именно она и была на картине моего детства, – проговорил Иван. – Представить себе не мог, что когда-нибудь увижу это собственными глазами.

В селе жили три угрешских семьи, довольно благополучных, с новыми домами для молодых, отделенных от задубевших древних хат. Здесь повторилось в точности то же самое, что и прежде: хозяева отдали им свои украшения из камушков, угостили домашней стряпней и рассказали несколько преданий из жития Амамути. Ивану стало ясно, что угреши держали между собой мобильную связь: самый первый на их пути, Гера, предупредил остальных, подробно проинструктировав, что именно нужно знатным гостям, вплоть до бабушкиных историй.

Во всех домах висели картины, от одной до трех в каждом. Ивану было ясно, что это один и тот же художник. Дело тут не только в стиле, а в чем-то другом, особенном, что объединяло все эти работы… В последнем из посещенных домов он рассмотрел и мазок, и подпись. «Дер…» – что-то в этом роде.