Проект «Справедливость» - Даниил Аксенов

Мне удалось вернуться по улочке немного назад — остальных преследователей не было слышно. Я свернул еще в одну улочку, потом еще в одну и наконец оказался в самом настоящем переулке. Излишне говорить, с какой осторожностью я выглядывал из-за угла: мушкет способен оставить чересчур большую дыру в моем усталом теле. То ли конкистадор с зулусом ждали меня в другом месте, то ли готовили очередной сюрприз, но горизонт был чист.

Я крался к ратуше, как белая рысь по черному распаханному полю: ежесекундно оглядываясь, выверяя каждый шаг и путая пыльные следы. Это заняло раза в три больше времени, чем самая неспешная ходьба, но дело того стоило: я никого не встретил. Лишь когда уже подходил к лестнице и полуоткрытым черным железным дверям, услышал вдалеке какой-то шум, однако не стал даже оглядываться: шмыгнул в двери, быстро закрыл их и задвинул массивную щеколду. Я был спасен.

Холл ратуши оказался почему-то черным. Точнее, черными были лишь стены. На них висели картины в золоченых рамах, горели свечи в подсвечниках. Благодаря этим изображениям и тихим огонькам помещение казалось не таким мрачным. На картинах было множество изображений львов, даже верхушки подсвечников выполнены в форме львиных голов. С потолка свисала стеклянная или хрустальная огромная люстра: такие я видел разве что в музеях. Под ногами лежал темно-синий ковер, мягкий и упругий.

Я не двигался с места, опираясь спиной на дверь и разглядывая мрачноватую роскошь. Старый город был сер, а ратуша черна — интересный переход. К добру ли он?

Откуда-то сверху послышались шаги: это спускался губернатор по широкой лестнице. Теперь он был одет в зеленый камзол с белыми кружевными рукавами, выглядывающими из-под манжет. Губернатор улыбался.

— Добро пожаловать, Глеб, — сказал он, подходя ко мне. — Добро пожаловать! Наверное, вы голодны? Пойдемте. Стол накрыт.

Если и были на свете слова, способные успокоить меня, то они прозвучали. «Стол накрыт»! Что может быть лучше? Я не ел и не пил уже много часов.

Мы медленно поднимались по лестнице. Губернатор шел рядом, почти касаясь моей руки, и, оглядываясь на меня, говорил:

— Я очень рад, что вы отыскали возможность нанести визит. Это доказывает, что вы держите слово. Ах, сколько сейчас развелось лжецов! Пообещают, а потом не торопятся выполнять. И мешает им всегда одно и то же.

— Что мешает, монсеньор? — поинтересовался я, следя за тем, чтобы не споткнуться на незнакомой лестнице с чересчур низкими ступенями.

— Как — что? — удивился губернатор. — Смерть, конечно. Или вы относитесь к числу тех лиц, которые считают, что смерть способна оплатить все кредиты и снять груз всех обещаний?

Мне показалось, собеседник шутит, но он выглядел вполне серьезным.

— Разве не способна, монсеньор? — спросил я.

— Зависит от того, кому обещаешь и кто дал кредит, — ответил губернатор и, показав на мой «рюкзак», добавил: — Сударь, а что вы с собой постоянно носите? Эта сумка была с вами в первый раз, и вы до сих пор с ней не расстались. Что там, простите мое любопытство?

Рюкзак до сих пор висел у меня за спиной. Я не пытался его снять: не было необходимости, а весил он совсем мало и почти не мешал.

— Миска, — пояснил я. — Меня из-за нее пытались убить, хотя она бесполезна, как заверили люди маркиза Ори. Но кому-то все-таки очень нужна. Кстати, именно из-за миски я попал сюда. Провалился в какую-то дыру, а назад ходу нет…

Ожидая разъяснений, я взглянул на губернатора.

— Это нормально, сударь, — ответил он, делая успокоительный жест рукой. — Все в порядке. Я уже говорил вам, что старый город приходит в растерянность в присутствии живых, но не выпускает их. Обычно они погибают от рук убийц, но иногда находят спасение здесь, в ратуше. Я помогаю им и в обмен прошу тоже кое-что сделать для меня. Услуга за услугу, так сказать. Но не будем сейчас говорить о делах. Вам нужно поесть и успокоиться. Так лучше думается.

Не знаю, кем надо быть, чтобы считать нормальным бесконечное воспроизведение одного и того же яруса. Тем не менее я продолжал следовать за проводником. Мы прошли по синему коридору, не такому сумрачному, как холл, и наконец оказались в столовой.

Вопреки моим ожиданиям, столовая оказалась очень светлым помещением. Сквозь большие окна лились потоки солнечного света. Они отражались от начищенного паркета и освещали большой длинный стол с полной сервировкой. Тарелок было столько, что можно предположить, будто губернатор ждет роту гостей. Посередине стола стояли серебряные блюда, наполненные едой. На каждом блюде выгравирован маленький лев. Мне особо запомнился фазан, украшенный фиолетовыми перьями, и поросенок, держащий солонку во рту. Я онемел от такого великолепия.

— Присаживайтесь, сударь. — Губернатор радушно кивнул на ближайший стул. — Мы здесь, можно сказать, одни. Сначала у меня были слуги, но они мне быстро надоели. Я начал все делать сам. Это тоже наскучило… Не покажете ли мне свою миску? Очень любопытно взглянуть на этот предмет.

Мне все равно пришлось бы снять с себя рюкзак, перед тем как сесть на стул. Я потянул за веревки, но ничего не произошло, они словно спаялись с моими плечами. Вертеться угрем, чтобы избавиться от обузы, не хотелось. Я просто взял со стола нож и перерезал веревки, после чего спокойно развязал суму и достал коробку.

— Откройте ее сами, — сказал губернатор, отказываясь брать коробку. — Мое первое правило: никогда не прикасаться к незнакомым артефактам.

— Но миска безобидна, — возразил я, распечатывая картон. — Люди маркиза Ори…

Губернатор прервал меня решительным жестом:

— Нам придется долго общаться, сударь, и это — первый урок. Если вы видите якобы безобидный предмет, о котором некто думает как о могущественной реликвии, то не называйте его безобидным, пока не узнаете, кто именно о нем так думает. Мысли некоторых существ изменяют вещи. Маркиз Ори всегда плохо учил своих людей, а я учу хорошо. Вы скоро почувствуете разницу.

Слова настораживали, но я, не споря, показал глиняную миску губернатору. Он сухо кивнул и, больше не говоря о ней ни слова, сел во главе стола. Я примостился на предложенный стул, стоящий очень далеко от места собеседника.

Сначала мы ели в полной тишине. Губернатор в основном пил вино, я же налегал и на вино, и на еду, и даже на обычную воду. На полу между окнами стояли старинные часы. Я посматривал на желтый циферблат: прошло минут двадцать, прежде чем мне удалось насытиться.

Губернатор одобрительно следил за мной. Когда я откинулся на спинку стула, показывая, что в целом закончил трапезу, он с удовлетворением произнес:

— У вас хороший аппетит, сударь. Это доказывает вашу храбрость. Невзирая на все происшествия, вы не замкнулись в себе. Просто отлично. Храбрость вам скоро понадобится.

Никому не понравится, если он услышит, что ему скоро понадобится храбрость. Это означает опасность, а опасностями я уже сыт по горло.

— Храбрость и честность, — задумчиво продолжал губернатор, изучая темное вино в изящном бокале. — Любопытная комбинация. С таким я еще не встречался. Честность — особенно хорошо. Когда вы поймете, с кем имеете дело в Лиме, то кое-кому не поздоровится…

Я молчал, с тревогой слушая хозяина ратуши.

— Вы когда-нибудь ненавидели, сударь? — внезапно спросил он. — У вас были или есть настоящие враги? Такие, что когда вы думаете о них, дыхание становится холодным, а сердце замирает от гнева? Такие, что когда вы вспоминаете их лица, хочется обратить их в камень и прибить над бездной вулкана, чтобы всплески магмы век за веком облизывали их? Вы просто человек… но вдруг, вдруг испытывали что-то подобное?

— Не припоминаю, — ответил я, изумленный подобной речью. — Даже нет. Точно не испытывал.

— Ну а в детстве, когда, например, вас кусала оса? — продолжал допытываться губернатор, сверкая темными глазами. — Вы не делали ничего предосудительного, даже не видели эту осу, и вдруг — подлый укус! Разве вы не чувствовали гнев? Ребенок ведь часто гневается даже на неодушевленные вещи, приносящие ему боль, а на осу, наверное, и подавно.

— Может быть, и чувствовал, — пожал я плечами. — Только уже ничего такого не помню. Помню только один случай. Мой друг начал рассказывать моей же девушке обо мне гадости, чтобы переспать с ней. Я был зол тогда. Очень зол. Но это длилось недолго.

— Вспомните это чувство! — Губернатор наставил на меня указательный палец. — Вспомните и усильте многократно. А потом умножьте на двести лет! Да так, чтобы каждый год тоже разогревал этот гнев! Вспомните, и вы поймете меня!

— А о чем, собственно, речь, монсеньор? Я не совсем понимаю. — Мои руки легли на скатерть рядом с миской и бело-золотой тарелкой, из которой я ел.

Губернатор встал из-за стола и кивнул на окна. Солнечный свет, льющийся сквозь стекла, разом померк.