Опаленная молодость - Татьяна Майстренко

– Ты и от нас убежишь.

Я начал его уверять, что никуда не сбегу, что и бежать-то мне некуда. Больше он меня не спрашивал. Виктору он отдал распоряжение зачислить меня в списки, видя, что я сильно отощал и едва держусь на ногах, велел дать мне буханку хлеба. На этом разговор закончился.

Я с радостью вышел вместе с Виктором из кабинета, и мы пошли в барак, где Виктор указал мне место на нарах. Для меня еще одно обстоятельство сыграло положительную роль. Почти все пленные, которые меня хорошо знали, были отправлены или в Германию, или в другие лагеря на территории нашей страны, и никто меня ни о чем не расспрашивал. Доносчика, который на меня раньше донес, тоже в лагере не было. Назавтра я вышел на работу вместе со всеми. После болезни я ослаб и, когда поднял мешок с грузом, тут же упал. Виктор увидел это и приказал мне идти работать уборщиком в помещение, а того, который там работал, отправил на мое место.

Пленные, работавшие на сортировке отходов, поступивших со скотобойни, дали мне два коровьих копыта с кусками ног. Вечером я сварил их и с жадностью съел. Мой желудок не выдержал такой нагрузки… Ну ничего, потом привык» (9).

В подтверждение рассказа отца я привожу документальные свидетельства.

В книге смоленских авторов-составителей Н. Г. Емельяновой и В. А. Кононова «Все судьбы в единую слиты» из основанной в 2003 году серии «По рассекреченным архивным документам» (серия «Свидетельствуют документы») – Смоленск: Маджента, 2003 г., на стр. 99 приводится фотография Вяземского центрального лагеря военнопленных, а на стр.142 дается его краткая характеристика:

«Вязьма. Лагерь для военнопленных и гражданского населения (ул. Кронштадтская)». Указан номер архивного фонда в Госархиве Смоленской области.

В этой книге также упоминается лагерь для военнопленных и мирных жителей на территории совхоза «Юшино» (2 км от Сычевки).

Думаю, с большой долей вероятности, что это именно то место, откуда отцу удалось окончательно бежать. Это была его третья попытка, и она оказалась удачной. Однако до этого ему пришлось в течение 8 долгих месяцев в полной мере испытать на себе все ужасы фашистской неволи. Это была борьба за выживание в нечеловеческих условиях.

Кроме того, ниже привожу сведения еще из одной книги, выдержки из которой прислали мне из Вяземского музея в знак уважения к моему отцу (его мемуары я послала в музей). Книга эта под названием «Великая Отечественная война на вяземской земле» написана вяземским краеведом Д. Комаровым и издана в Смоленске в 2009 году. Когда я получила эту копию, отец еще был жив, но он был уже очень и очень болен. Через два месяца его не стало. То, что я прочитала в этой книге, меня настолько потрясло! Так вот о чем молчал отец всю свою послевоенную жизнь! Вот что он носил в своем сердце в течение 45 лет и не мог рассказать никому! Нельзя было, время не пришло. И только после 1986 года он доверился бумаге, но умолчал о самом страшном. Слишком больно было ворошить душевные раны. Ведь он был закрытый человек и чаще отшучивался или отмалчивался, когда я его расспрашивала. Да и нигде тогда не принято было писать о самом страшном на войне, в особенности о плене. Помню из своего детства два момента. Когда отец хотел надо мной подшутить, он, смеясь, спрашивал: «Ферштейн?» А я, в своем безмятежном шестилетнем возрасте, не знала, что это за слово. Став постарше и глядя на его фронтовую фотографию, я спрашивала:

– Ты был лейтенант?

– Нет. Младший сержант.

– Почему?

– Потому что я был в плену.

Больше он ничего не объяснял, но заметно мрачнел. А я была разочарована, что он не был лейтенантом. Мне тогда, в детстве, плен представлялся чем-то не страшным, виденным в кинофильмах 1950-х годов: ну посадили в тюрьму, так ведь кормили трижды в день, ведь потом же выпустили. Вот же он, папа, живой. И больше на эту тему разговоров не было до самой перестройки, произошедшей в 1985 году.

Однажды, во время праздника 9 мая, после двух-трех чарочек, отец на мой вопрос: «Расскажи об орденах» начинал совсем другой рассказ – о том, как он попал в плен и что с ним было дальше. Вот тогда, кажется, году в 1987-м, я начала записывать его рассказы в общую тетрадь. С этого момента и пробудился мой интерес к военной судьбе отца. Оказалось, что о его жизни мы не знали ровным счетом ничего. Да, и о правде войны также.

Так началось мое постепенное осмысление темы «Война и отец на войне».

Хорошо помню, как с досадой отзывался он о художественных фильмах о войне. Говорил: «Господи, боже мой! Сказка, ей Богу, сказка!» – и уходил, не досмотрев фильм по телевизору. Он больше доверял кинохронике, читал документальную литературу о войне, по крупицам собирал газетные публикации, переписывал их в общую тетрадь. Особенно его интересовали материалы о 1941 годе. Он пытался понять причины трагедии нашей армии в начале войны. Собрал большое количество газетных публикаций о маршалах, генералах военных лет. По-видимому, ему хотелось понять, кто руководил нашими войсками во время войны, а также найти ответ на мучивший его вопрос: почему было понесено столько жертв? Когда он видел документальные кадры немецкой кинохроники, показывающие колонны наших пленных, он уходил глубоко в себя. В этот момент бесполезно было задавать ему какие-то вопросы – он молчал и заново все переживал.

Однажды моя дочь, придя из института, сказала ему: «Дед, зачем ты переписываешь книги? Напиши лучше о себе». «А разве вам интересно?» – спросил он. «Конечно!» – поддержала я. Вот так и начался его труд над мемуарами. Его очередной подвиг. Ведь он был уже очень болен, глаза его начали стремительно слепнуть. В конечном итоге один его глаз вскоре ослеп полностью, а второй наполовину. Но он закончил свои воспоминания. Потом переписал их вновь, как ему казалось, более точно. Написал также юмористические рассказы из фронтовой жизни. И все эти пять общих тетрадей скромненько положил на свою полку. Лишь попросил однажды мою дочь Марину напечатать на компьютере сокращенный вариант под названием «Моя автобиография», оформить его в папочку, что она и сделала. До тех пор, пока я случайно не наткнулась на его пять общих тетрадей, я искренне считала, что в той папочке было изложено все. Оказалось – далеко не все. Помню, как-то в 11 часов вечера, неожиданно обнаружив его общие тетради, я решила их прочесть. Когда я закончила чтение, мне показалось, что прошло минут пятнадцать. А на самом деле я читала до трех часов ночи – такое было погружение в его материал. Одновременно я испытала потрясение. Пошла и посмотрела, как спит мой старый папка, а сама уж не знаю, спала ли я. Ничего подобного я раньше не читала. «Так вот оно как было!» – сверлило в мозгу. Первым делом, с этой ночи, я стала намного мягче относиться к отцу, жалела его все больше и больше, чувствуя, что он доживает свои последние годы. А второй мыслью было поскорее набрать этот бесценный текст на компьютере (об издании книги тогда и не мечталось, это пришло потом). Прежде всего, пришлось вручную переписать весь текст, ведь почерк отца уже был неразборчив. Каждый вечер, придя с работы, до 12 ночи, я вручную переписывала тетради отца. Далее пошла работа за компьютером, в которой мне помогала дочь. В 2006 г. мы издали в типографии тиражом в 100 экземпляров книгу под названием «Судьбы и войны. Воспоминания бывших жителей деревни Журавель», выдержки из которой использованы в данной рукописи. В эту книгу вошел и мой очерк «Журавель, опаленный войной» – о годах оккупации родной деревни отца. Книга эта пережила отца и продолжает жить своей собственной жизнью, дав мне толчок к написанию этой подробной фронтовой биографии отца. Она не только об отце, а и о тех, кто шел с ним параллельным путями, также о событиях войны, неизвестных отцу как рядовому. К концу войны он был младшим сержантом, но это не меняет сути. Стратегия нашей армии, как и немецкой тоже, номера частей, армий, наименования фронтов держались в секрете не только от рядовых, но и от офицеров также. Беседуя с бывшими фронтовиками, я убедилась, что они порой не знали в то время, в какую армию входила их дивизия, – не положено было знать. Знали только номер своей дивизии. Это теперь уже, располагая копиями наградных листов отца и сверив их с исторической литературой, я могу судить по карте, где пролегал его путь по войне – отступая и наступая. По 1941 году вообще трудно было разобраться. Закрывая образующиеся бреши во фронтах, дивизии бросали в разные точки. Линия фронта менялась ежедневно. Спасибо тем полководцам, кто написал и издал свои мемуары о 41-м роковом, а также современным историкам, восстановившим с помощью архивов более-менее достоверную картину боев того периода, хотя это было сделать очень трудно. Но не труднее, чем участвовать в этих боях. Однако имеются и такие историки, как, например, Бешанов, который пишет вроде бы и достоверные вещи, однако в таком издевательском тоне, от которого у меня возникает внутренний протест. Хорошо быть умным задним числом, зная на сегодняшний день по рассекреченным документам все планы врага. Гораздо ближе для меня мнение историка Алексея Исаева: в 1941-м наши воины делали и сделали все, что было в их силах на тот момент. Хотя было много и предательства, и малодушия. Но в основной-то массе солдаты и офицеры защищали Родину ценой героизма, с винтовкой и гранатой против танков. Это было… Кто выжил тогда, тому определенно повезло. Повезло воевать дальше и освобождать землю, которую оставили в 41-м. Отец был из тех, которым повезло. Но до времени освободительных боев требовалось пройти ад наяву, выстоять и не сломиться – не каждый смог. Отцу это удалось, и я горжусь им.